Святая память сердца

Михаил Марголин, Черри-Хилл, Нью-Джерси     “М.З.” № 249  4–10 марта 2010

«Почитай отца своего и мать свою. И продлятся тогда
дни твои на земле, которую Бог, твой Господь, дает тебе».
Тора: Пятая заповедь (Шмот 20 : 12)

«Семейная связь только тогда тверда и дает благо людям,
когда она не только семейная, но и религиозная, когда все
члены семьи верят одному Богу и закону Его.
Без этого семья  – источник не радости, но страдания».
Л.Н. Толстой, «Об истине, жизни и поведении»

Не знаю почему, но к празднованию дней рождения я всегда относился, мягко говоря, скептически. Объяснить это можно лишь существовавшими в нашей семье традициями: я не мог припомнить ни одного случая, чтобы мои родители отмечали свои дни рождения, да и не только свои, но и наши детские праздники рождения. Лишь много позже я узнал, что привычный уклад жизни нашей семьи был в полной мере адекватен еврейским традициям, где празднование дней рождения вообще не культивируется.

Существует байка, как еврейская религиозная общественность обратилась к Любавичскому ребе Менахем-Мендлу Шнеерсону с просьбой внести ясность и, по возможности, легализовать празднование дней рождения. Мудрый ребе недолго размышлял над этой «проблемой» и предложил своим единоверцам поступать так, как им, в ообщем-то,  заблагорассудится и, «если уж очень хочется порадоваться еще одному ушедшему году, то Всевышний вряд ли станет возражать».

Правда, еще шестой Любавичский ребе Йосеф-Ицхак Шнеерсон провозгласил праздником день 18 Элула, – день, когда родились два великих хасида: основатель хасидизма раввин Исроэль Баал Шем-Тов и раввин Шнеур Залман, основатель движения ХАБАД. И по сей день празднование дней рождения этих великих праведников среди хасидов ХАБАДа уже давно стало традицией.

В Талмуде сказано, что момент, когда рождается человек, играет большую роль в жизни каждого. Более того, одним из самых важных традиционных еврейских праздников является Рош а-Шана, а это и Новый год и день рождения первого человека, – Адама. Вместе с тем, наши праотцы считали, что новорожденный младенец может быть одарен талантом и великими способностями, но все это проявится только тогда, когда он или она станут мыслить и действовать самостоятельно. Стоит ли в этом случае возводить день рождения ребенка в обязательный ежегодный семейный праздник?

Что же касается юбилейных торжеств, прописанных в Торе (Ваикра 25:8), то они возможны для каждого из нас лишь через семь субботних лет, т.е. семь раз по семь лет, что будет соответствовать пятидесятому году. Тогда в десятый день седьмого месяца Тишрей юбилей надлежит провозгласить звучанием бараньего рога в Йом Кипур. Тора предписывает: «Святите пятидесятый год … Это для вас юбилейный год, когда каждый возвратится к своей наследственной собственности и к своей семье».

И хотя со времени моего пятидесятилетнего юбилея минуло ровно тридать календарных лет, я все чаще испытываю предписанную Торой духовную потребность возвращаться  к своим истокам, святой памяти предков. Простая истина: не было бы этих людей – не было бы и меня. А волею судеб доставшаяся мне в наследство здоровая генетика моих предков  явилась той самой духовной основой, которая помогает мне всякий раз без стыда и опаски оглянуться на прожитые годы, хотя изобиловали они великим множеством тяжелейших житейских обстоятельств.

Мои предки не были высокообразованными или известными людьми. Это были, как теперь принято называть, «простые» люди. Но «простыми» их можно было назвать только в ковычках: все они были умными, по-житейски даже мудрыми, добрыми и в высшей степени порядочными людьми.

Они прожили достаточно тяжелую жизнь на белорусской земле, в гетто, названном замысловатым словосочетанием – «черта  оседлости для еврейского населения Российской империи». Никто из моих предков не выбился в «большие люди», их образование ограничивалось изучением Торы, еврейских традиций и элементарных основ общего начального образования  у местного или, в лучшем случае, по соседству, у городского раввина.

Мой отец, Моисей Марголин, родился в многодетной семье (10 детей) в небольшом еврейском местечке Лапичинеподалёку от белорусского городка Осиповичи. Его отец, мой дедушка Марголин Михл (вот он – на отдельном фото, я имел честь быть названным его именем) трудился на небольшом, им же организованном производстве по изготовлению дегтя.


Тогда это был, пожалуй, самый распространенный смазочный материал, спрос на который был достаточно высок в крестьянском хозяйстве. Бабушка моя, Хая-Сарра, была светлой, доброй, трудолюбивой хозяйкой и очень требовательной к своим многочисленным домочадцам. Она категорически не могла терпеть бездельников и лентяев, даже если это касалось её внуков.

Мы очень любили на лето приезжать в гости к бабушке Хае-Сарре, где с удовольствием погружались в размеренный деловой уклад жизни ее семьи: ежедневный очень насыщенный трудовой день по уходу за скотом и работа на огороде, а в пятницу вечером, после захода солнца, бабушка  в нарядном платье и красивом белом платке в своей парадной комнате зажигала свечи и тихой скороговоркой произносила молитву, извещавшую о наступлении святой субботы. Каждый раз в завершение субботней трапезы непременно подавался бабушкин фирменный деликатес: очень вкусный пирог с изюмом.

В 1918 году, в разгар становления семьи, когда еще не успели подрасти дети, на семью внезапно обрушилась большая беда: во время пандемии «испанки» скоропостижно умирает мой дед Михл и одна из его дочерей Фейгл. Бабушка, в то время еще достаточно молодая женщина, была вынуждена сама поднимать своих детей: все они выросли очень добрыми и честными людьми, все обзавелись семьями и смогли найти свое место в той, совсем непростой для евреев жизни.

Мой отец принадлежал к более старшей возрастной группе детей в семье: когда умер его отец, ему едва исполнилось 15 лет. Отец мечтал последовать примеру своего старшего брата Беньямина, которому удалось уехать в Палестину, но для этого требовались по тем временам большие средства, которых у него не было. Несколько лет спустя, уже в зрелом возрасте отец примкнул к сионистскому движению белорусских евреев, за что долгое время преследовался местными  органами КГБ. В год моего рождения, когда семья жила в деревне Копцевичи на Мозырщине, отец был арестован за участие в сионистском движении и отбывал срок в тюрьме районного центра Петриков, куда мама вместе со мной, грудным ребенком, ездила его навещать. После освобождения из тюрьмы, скрываясь от преследований, семья перебралась в российский город Курск.

Впереди уже явно маячила  война с германским фашизмом, а сатанинский Молох гитлеризма уже был нацелен на геноцид восточно-европейского еврейства. Отец провоевал всю войну «от звонка до звонка». Как человек, с недоверием относившийся к советской власти, он, по его собственному признанию, за всю войну лишь один раз смалодушничал, когда по настоянию политрука перед очередным боем подписал коллективное заявление о приеме в ВКП(б). Всю оставшуюся жизнь его ужасно тяготила необходимость посещать партсобрания. Стоило только появиться объявлению об очередном собрании, как у отца надолго портилось настроение: он абсолютно не вписывался в сборища идолопоклоников, погрязших в лжи и лицемерии.

До войны в городе Осиповичи жила большая (девять детей) семья Берковичей – это была семья Рахили, старшей сестры моего отца. Когда всю семью загнали в гетто, их старшей дочери Маше вместе с самым младшим братиком Исааком удалось бежать. Они подолгу скрывались в окрестных лесах, изредка забегая в близлежащие деревни, пытаясь раздобыть хоть какую-нибудь пищу. В один из таких забегов их поймал белорусский полицай, загнал опять в гетто, где, в назидание другим узникам они были прилюдно, на глазах у родителей, зверски казнены. При освобождении советской армией этих мест там проходила часть, в которой воевал мой отец. Его отпустили на сутки, чтобы он посетил родные места. Эта ужасная история казни детей его настолько потрясла, что он в тот же день попытался разыскать этого негодяя и воздать ему по заслугам.  Отец разыскал дом этого бандита, но, к сожалению, самого убийцы там не было: в избе сидела испуганная женщина с двумя детьми, прятавшимися на печке. Тогда же отец узнал, что мою бабушку Хаю-Сарру, которая пряталась в туалете на своем огороде, тоже расстрелял местный полицай – кстати,  бабушкин сосед.

На фронте в звании лейтенанта воевал и погиб сын Ирма, до войны он жил в одном доме с бабушкой Хаей-Саррой, а вся его семья, жена и двое малолетних детей, были уничтожены фашистами. При отступлении кораблей Балтийского флота из Таллина погиб лейтенант Марголин Самуил, самый младший сын моей бабушки, который родился в год смерти своего отца Михла. Это был очень красивый человек и единственный в семье, который смог до войны получить среднетехническое образование: он окончил строительный техникум в Минске. Трагическое совпадение: в 1941 году, в год гибели Самуила, у него в Минске родился сын Михаил (мой тезка, назван тоже в честь памяти нашего деда Михла), мама его тоже воевала, а сам он некоторое время находился в эвакуации в детском доме, так никогда и не познав тепла рук и сердца своего отца. Впоследствии Михаил окончил радиотехнический вуз в Минске и уже много лет счастливо живет со своей прекрасной женой Полиной, двумя детьми и тремья внуками в Мельбурне (Австралия).

Моя мама, Марголина Рахиль (в девичестве Токер), родилась и жила до замужества со своей семьей в белорусском городе Слуцке. Бабушку звали Эстер-Гутэ, а дедушку – Исаак. Из рассказов дедушки Исаака во время нечастых довоенных встреч я узнал, что он долгое время работал на барже и перевозил грузы по реке Березина. В семье было четыре сестры и один брат – Шолом, которому удалось в первые послереволюционные годы уехать в Палестину. Здесь он стал известным скульптором и частенько бывал в Америке, выполняя различные заказы. По тем временам мама была достаточно образованным человеком: она окончила полный курс Одесской гимназии. Именно её стараниями в нашей семье все довоенные годы совершенно открыто бытовал идиш, а между собой родители частенько переговаривались на древнееврейском.


Мои бабушки Эстер-Гутэ и Хая-Сарра

Странным может показаться это утверждение, но дедушке Исааку действительно повезло – он умер незадолго до начала войны, а вот его жена, маленькая, неприметная в обыденной жизни бабушка Эстер-Гутэ в свой последний путь навстречу смерти шла в полном одиночестве. Никого из родных уже рядом не было: её старшая дочь Фейгл с мужембыли расстреляны в Барановичах, а самая младшая дочь Сима с мужем и двумя дочерьми погибли в Минском гетто. Война и Холокост практически уничтожили всю нашу некогда многочисленную родню: в год Победы мы недосчитались 68 человек.

Трагично сложилась судьба и нашей мамы: оказавшись с нами, четырьмя малолетними детьми (мне, старшему, было 11 лет) в эвакуации, от непосильного труда, голода и лишений мама растеряла все свое здоровье и, едва дождавшись возвращения с фронта отца,  тяжело заболела и летом первого послевоенного года ушла из жизни. Ей было всего-навсего 46 лет. Не дожил до пенсионного возраста и наш отец.


Мои незабвенные родители Моисей и Рахиль Марголины

Существует расхожая поговорка, что «время всё лечит». Ничего подобного: с годами все быстрее, буквально с космической скоростью летит время и, как это ни парадоксально, ты начинаешь острее ощущать душевную горечь утрат всех своих близких. Тем более, что почти все они ушли из жизни при трагических обстоятельствах военного лихолетья.

Никому из нас не дано знать, где на белорусской земле покоятся мои бабушки и дедушки, их дети и внуки, в каких безымянных братских могилах захоронены все наши родные, жертвы Холокоста, где конкретно в самый первый год войны погибли мои дяди, офицеры Красной Армии Ирма и Самуил Марголины. Страшно даже подумать, что уже нет в живых моих младших братьев Евсея и Самуила, прах которых покоится в земле Израиля и Германии.

Убежден, что для всех нас, ныне живущего поколения, праведная жизнь наших предков была и остается надежной охранной грамотой бескорыстного служения своему народу. Очень хотелось бы  верить, что эта воистину святая память сердца останется духовным наследием для наших детей и внуков.