Борис Кантор. Повести.

Записки старого горнолыжника

Эти записки относятся к 70-м годам прошлого века – «Эпохе развитого социализма», как говорили тогда, или «Периоду застоя», как говорят сегодня.
Для меня же, как и для моих друзей, любивших проводить отпуск в горах, это было время романтики и искренних человеческих отношений, когда деньги не решали ничего! Правда, на них мало чего можно было купить и в магазинах, но уж уважения, дружбы и взаимопонимания, в отличие от сегодняшних дней, не купить никогда!
Читатель, особенно молодой, видимо, удивится – почему так много историй связано с горнолыжными подъемниками?
Дело в том, что основой горнолыжного спорта кроме, конечно, самих гор, являются электромеханические устройства, позволяющие на эти горы подниматься – подъемники. (Конечно, можно подниматься и пешком, но это уже другой вид спорта!)
Сегодня люди, выезжающие покататься на лыжах в Альпы или другие цивилизованные горнолыжные регионы, наверняка не поймут, что это была за проблема – подняться на гору? Купил скипас и вверх! Только выбирай подъемник и трассу.
Тогда же, на Чегете, лучшем горнолыжном курорте страны (как и в большинстве других наших горнолыжных центров), это был вопрос номер один! Как, впрочем, и сейчас. Поскольку новых подъемников там до сих пор не построили, но зато, как уверяют рекламные туристические справочники, понастроили огромное количество частных комфортабельных гостиниц. То есть, еще более возросло число желающих воспользоваться этими подъемниками – памятниками прошлого века.
Но, если сегодня можно, плюнув на наши потрясающе красивые, но недоступные горы, уехать за те же деньги кататься за границу, не в Альпы, так, хотя бы, в какую-нибудь Болгарию или Андорру, то в те годы об этом нельзя было даже и мечтать!
И получали тогда настоящее удовольствие от отдыха в наших горах только те, кто смог тем или иным способом обеспечить себе достаточно комфортный подъем в гору, что, как следует из нижеизложенного, было очень непросто и удавалось далеко не всем!
Тем не менее, даже побывав практически на всех фешенебельных альпийских горнолыжных курортах, я с ностальгической тоской вспоминаю прекрасные дни, проведенные в Приэльбрусье, как лучшие в моей жизни!
1. 1978год. Приезд в горыВ Минеральные Воды прилетели поздно – все рейсовые автобусы на «Терскол» уже ушли. Как всегда надеясь на что-то, я вышел из здания аэровокзала. На площади стояло несколько легковых машин с предприимчивыми шоферами и один большой Львовский автобус, в каких возят туристов на экскурсии по горным курортам.
Я подошел к автобусу. Физиономия шофера в стандартном прикиде горца тех лет – пиджак и меховая шапка из ондатры, мне показалась очень знакомой. «Из «Терскола?» спросил я «Канэшно!» ответил он с кавказским радушием и широкой улыбкой, как старому знакомому. То ли мы действительно с ним где-то встречались, то ли мой вид производил впечатление стандартно-бывалого горнолыжника, каких он, видимо, немало повидал в Приэльбрусье, но контакт был настолько явным, что захотелось даже с ним обняться, но мы ограничились крепким мужским рукопожатием.
Познакомились, и Хасан (так звали шофера), признав меня, наверное, за своего, предложил набрать в аэровокзале туристов, желающих сегодня попасть в «Терскол» и собрать с них по пять рублей – я в этом случае еду бесплатно!
Это был просто подарок! Вместо того, чтобы спать в аэровокзале, в антисанитарных условиях, дожидаясь утреннего рейсового автобуса или платить 25 рублей таксисту – бесплатно и не теряя времени добраться до места.
Гордясь своей предприимчивостью, я побежал в зал ожидания и привел Хасану человек двадцать счастливых граждан с лыжами и рюкзаками. Хасан сказал, что это мало, и мы поехали на ж.д. вокзал повторять процедуру. Там я набрал еще столько же, и мы, наконец, поехали в горы. Я гордо сидел рядом с шофером на вращающемся кресле гида, изображая из себя местного – у меня на голове тоже была шапка, правда из кролика.
Дорога от аэропорта «Мин-Воды» до поселка Терскол – долгая! По равнине, а потом поднимаясь в горы, нужно ехать часов пять. Правда, однажды уезжая из Терскола, вместе с веселой компанией пьющих воднолыжников из клуба «Малахит», мне показалось, что я преодолел этот путь за какие-нибудь минут двадцать!
В этот раз коллектив попался не активный, все дремали. Мы с Хасаном, непрерывно трепались, перебирая знакомых в Терсколе и связанные с ними истории. В результате выяснилось, что он, во-первых, родственник (муж сестры) моего Терскольского друга Сергея Абсуваева, а во-вторых он несколько раз был не только в моем родном городе Жуковском, но и в моем доме, навещая женщину, которую он «снял» пару лет назад в гостинице «Чегет». Когда он о ней рассказывал, то у него начинали сверкать глаза и учащаться дыхание. Я, по его описанию, понял о ком идет речь. На мой тогдашний взгляд, уже довольно немолодая, но симпатичная женщина– учительница музыки. Трудно понять, как ему удалось войти с ней в контакт! Но в горах, наверное, все воспринимается по-другому?
У него же я узнал, где поселился мой друг Заяц (Леша Зайцев), с которым мы и договорились провести вместе две ежегодные недели в Приэльбрусье. Правда, в предыдущем году я просидел здесь целый месяц, но об этом позже.
По рассказу Хасана, Заяц жил в роскошных условиях, в отдельной (!) комнате в помещении горнолыжной школы поселка Эльбрус и он с ним чуть ли не ежедневно видится.
В то, что Хасан с ним часто видится я охотно поверил, так как Заяц всегда привозит с собой из Мурманска, где он живет, в качестве презентов местному населению, мешок страшно вонючей, но вкусной, соленой рыбы. Местные ребята (видимо по причине обессоленной горной воды) очень ее любят и готовы есть эту рыбу непрерывно, как с водкой, так и в сухомятку.
Надо сказать, что Заяц в Приэльбрусье был необычайно популярен среди местного населения не только благодаря вышеупомянутой рыбе, но, главным образом, из-за его фанатичного увлечения восточными единоборствами. Он непрерывно демонстрировал на местных специалистах в этой области какие-то хитрые приемы, чем приводил их в восторженно-уважительное состояние. Что говорить, если даже местные дети, сидя в Эльбрусском сарае – кинотеатре и увидев в мультфильме зайца, начинали кричать: «заяц!.заяц! каратэ!»
Что же касается отдельной комнаты, то тут я никаких иллюзий не питал!

Я прекрасно помнил нашу первую поездку в горы с женой Таней в 1971 году. Тогда, вооруженные блатным рекомендательным письмом какого-то крупного спортивного руководителя, мы приехали в поселок Эльбрус, в эту самую горнолыжную школу, рисуя себе картины нашего комфортабельного отдыха в горах. Школа представляла собой одноэтажный дом, посередине коридор, по бокам комнаты – как в обычном общежитии. Удобств никаких!
Усугубило наше тягостное первое впечатление еще и то, что мы приехали в субботу, а, как оказалось, это помещение местное начальство использует для ночевок молодежных экскурсий из Нальчика, приезжающих полюбоваться красотами Приэльбрусья именно по субботам.
Всю ночь юные пьяные туристы и туристки с криками и визгами бегали по коридору. Что-то падало, грохотало, звенело.
Мы, все же, при этом как-то разместились, правда, без постельного белья.
Наутро, когда проснувшаяся орава юных туристов была погружена в автобусы и отправлена в Нальчик, мы выбрались из своей комнаты и обнаружили, что кроме нас в этом «санатории» проживает еще несколько человек. Это трое ребят туристского типа из города Мурманска – все с бородами различной плотности, и пара молодоженов, вроде нас, попавшие сюда явно по недоразумению. О горных лыжах они вообще ничего не слышали, а приехали сюда, провести свой медовый месяц, по письму того же спортивного начальника, что и мы. Видимо, этот человек сроду здесь не бывал и представлял это место, по отчетам местных руководителей, чем-то вроде престижного высокогорного санатория.
Потом подъехало еще несколько человек и у нас образовалось что-то вроде коммуны, руководил которой один из Мурманских «туристов», Леша Зайцев – Заяц.
Свой авторитет он завоевал сразу и навсегда тем, что сварил нам всем, довольно голодным, замечательный суп (нам тогда так искренне показалось) из объедков, оставшихся на столах в коридоре от заключительного праздника вышеупомянутых юных туристов из Нальчика. Этот суп мы ели еще два дня, так как пока никаких других вариантов питания мы не видели.
Но человек ко всему привыкает! И мы, несмотря на расстояние в 12 километров, отделявшее нас от нас подъемника на гору Чегет и других культурных центров Приэльбрусья, несмотря на жуткий уличный сортир с замерзшими сталактитами дерьма и на практическое отсутствие душа (иногда тоненькую струйку теплой воды в помещении котельной нам обеспечивал алкаш-истопник за 150 граммов спирта, которые ему наливал Заяц из своих запасов), прекрасно проводили здесь время вечерами, за большим общим столом, за устными рассказами, байками и песнями, выпивая при этом огромное количество чая. Заяц вообще не употреблял алкоголя и как-то потихонечку нас приучил к тому же (на тот отрезок времени!).
Из-за того, что наше жилье располагалось рядом с поселком Эльбрус, где, в основном, и проживало все население Приэльбрусья, к нам на огонек непрерывно приходили местные ребята и с удовольствием участвовали в наших застольях.
Со многими мы подружились, потом бывали у них в семьях и поэтому впоследствии, долгие годы у нас не было проблем с бесплатным и внеочередным пользованием всеми канатными дорогами Приэльбрусья, что всегда являлось неосуществимой мечтой всех горнолыжников, томящихся часами в огромных очередях к подъемникам.

Несмотря на все хорошее, я вспоминал бытовые условия жизни в этой школе с содроганием и был уверен, что никогда там больше не окажусь. Так что, когда я услышал от Хасана, что мы будем жить с Зайцем в «отдельной» комнате в горнолыжной школе, я сразу все понял, и мне стало как-то не по себе. Но я устал с дороги, эмоции притупились и, сойдя с автобуса в поселке Эльбрус (остальные счастливцы поехали дальше в свои «настоящие» гостиницы), отправился разыскивать моего друга.
Был уже поздний вечер – почти ночь. Я брел с тяжелым рюкзаком и с лыжами по знакомой дорожке к длинному одноэтажному зданию горнолыжной школы.
Школа эта стоит в красивом Баксанском лесу, и никаких жилых строений вблизи от нее нет. Как нет вблизи нее и каких-либо мест для катания на горных лыжах. Ближайший подъемник на «Чегет» – в 12 километрах вверх по шоссе. Кто придумал сделать именно здесь горнолыжную школу и для чего вообще предназначалось это здание – совершенно непонятно. Наверное, кто-то представлял себе, что дети будут учиться горнолыжной технике сидя за партами и выполняя установленный распорядок дня!
Не помню как я разыскал в абсолютно темном нежилом здании какого-то пьяного мужика, который, как оказалось, числился здесь сторожем, и он, поверив моим объяснениям, вручил мне ключ от «отдельной» комнаты Зайца. Вход в эту комнату был снаружи здания. То есть она была действительно «отдельная».
Я открыл дверь и вошел в тяжелый запах соленой рыбы. Сомнений не было – я достиг цели! С непривычки, сразу очень захотелось выбежать обратно на свежий воздух, но, посидев несколько минут на одной из двух коек, составлявших меблировку комнаты, я как-то принюхался и завалился спать, оставив дверь не запертой.
Проснулся я от яркого света и шума. Спросонья мне показалось, что комнату заполнила целая толпа, но как оказалось – всего четыре человека.Это вернулись с ночных приключений Заяц и трое местных ребят, которых я прекрасно знал по прошлым приездам в Терскол. Заяц, конечно, очень обрадовался, что я приехал, а главное, что я его нашел! Ведь это чистая случайность, что я встретил Хасана. А то бы на его разыски через знакомых ушел бы весь завтрашний день.
Ребята достали бутылку водки, вытащили из мешка под кроватью по рыбине и, с видимым удовольствием, начали их чистить и есть. Я к этому времени окончательно проснулся, мне тут же налили стакан и под традиционные тосты о вечной нашей горной дружбе, мой очередной горнолыжный отдых успешно начался.

2. Никогда так не было, и опять так!
(размышления и воспоминания)

Утро в горах совсем не похоже на утро в наших городских, равнинных условиях.
Во-первых – это ни с чем не сравнимый воздух. Мало того, что он имеет свой вкус, и запах абсолютной свежести, он также является мощнейшим лечебным средством от похмелья. Если бы не этот волшебный воздух, то огромное количество низкокачественных спиртных напитков, которые мы употребляли вечерами в горах (самым распространенным в то время был отвратительный портвейн «Кавказ», получивший у нас название «Шмурдяк»- не правда ли, от одного этого слова уже плохо?) привело бы нас если не к смерти, то, уж точно, к хроническим заболеваниям. А тут, вне зависимости от выпитого накануне, к ежедневному удивлению, просыпаешься со свежей головой, а уж после первого спуска с Чегета и совсем забываешь о вчерашнем и хочется жить дальше. Правда тут есть еще один фактор – молодость, хотя на равнине и он иногда не помогает!
Во-вторых, сами горы. Освещенные утренним солнцем, покрытые белыми снегами они кажутся совсем близко, и возникает какое-то странное чувство притяжения к ним.
В-третьих, в горах вовсе не обязательно утром бриться и умываться (теория Зайца: «моется тот, кому лень чесаться!»). Действительно, оказывается, если, хотя бы первое время, не умываться и не бриться – не будет солнечных ожогов лица. Правда, вместо этого можно мазать лицо соответствующим кремом, но это уже отклонение от теории!
Проснувшись утром в нашей «отдельной» комнате и вспомнив вчерашний вечер с огромным количеством водки (мы несколько раз бегали ночью в какие-то специальные дома, в поселок Эльбрус, за добавкой), я благодарил бога, что я в горах. Голова совсем не болела, но зато рот был набит вкусом соленой рыбы. Хорошо, что о чистке зубов в теории Зайца ничего не говорится.
Попили с Лешей чайку, взяли лыжи, ботинки и потащились к шоссе – ехать в Терскол.
По Баксанскому ущелью, которое начинается на равнине, у села нижний Баксан и заканчивается поляной «Азау», у подножия Эльбруса, проходит одна единственная асфальтовая дорога, которая связывает все населенные пункты Балкарии. Транспортные средства движутся по этой дороге или снизу вверх или сверху вниз третьего не дано. Поэтому, чтобы добраться до любого населенного пункта нужно встать у дороги на соответствующей ее стороне и ждать.
Но не все транспортные средства по твоему желанию останавливаются. Условием остановки, в порядке убывания ее вероятности являются:
– За рулем ваш знакомый.
– С вами стоит ваш местный балкарский друг – у него здесь знакомых больше!
– С вами стоит симпатичная девушка – Кавказ есть Кавказ!
– Ты похож на местного (соответственно одет).
– Вы стоите на остановке рейсового автобуса.
Так как ездить вверх – вниз нам приходилось ежедневно, да еще по нескольку раз в день, то мы научились оптимально использовать все указанные выше условия.
В это, первое мое утро в горах, нам повезло. Подошли местные, знакомые нам ребята, остановился какой-то автобус и мы поехали в Терскол к подъемнику (канатно-кресельной дороге) на гору Чегет.

Нужно сказать, что подъем на гору Чегет (также, как и на гору Эльбрус) для последующего спуска на с нее на лыжах – довольно утомительная процедура.
Для этого нужно отстоять часа два в огромной, неорганизованной очереди на подъемник первой очереди канатно-кресельной дороги. Можно, правда, встать в семь утра первым у входа и ждать до 9-00, когда канатка заработает. Но совсем не факт, что ты поднимешься первым. Перед тобой будут пропускать каких-то уважаемых людей, местных детей из спортивной школы, еще кого-то, причем все они проходят по другому, специальному, проходу с таким видом, словно кроме них тут вообще никого нет!
И, наконец, о счастье! Перед тобой открывается калитка, ты суетливо входишь, сзади подъезжает деревянное кресло-скамейка на двоих (если у тебя нет соответствующей сноровки, то оно больно ударяет тебя сзади по ногам), ты в него плюхаешься и взмываешь над завидующей тебе в этот миг толпой, над площадью с шашлычными и гостиницей «Чегет», над всем плоским миром!
Первые несколько минут ты счастливо молчишь, забывая о только что закончившихся мытарствах, а потом, уже освоившись со своим новым состоянием, начинаешь, как ни в чем не бывало, приставать с разговорами к соседу по креслу – подниматься то минут двадцать.
Поднявшись до кафе «Ай», ты стоишь перед дилеммой: спускаться сразу вниз или подняться на второй очереди подъемника до вершины горы. Конечно, хочется сразу вниз, на лыжах! Но, вспомнив, что тебе предстоит опять встать в хвост огромной очереди внизу, становишься в чуть меньшую, но такую же неорганизованную очередь вверх, подумав, что лучше уж сразу отмучиться, зато спуск будет длиннее, а может быть за это время и очередь внизу рассосется!

Я проходил все это в 1970 году, когда первый раз приехал в Приэльбрусье с Володей Кофманом и его другом Юрой, которые, по их рассказам, имели уже большой опыт отдыха в горах. Я тогда только встал на лыжи, и кататься абсолютно не умел!
В ту зиму в горнолыжной секции ЛИИ мне выдали деревянные лыжи «Слалом» длиной 2м 05см и кожаные ботинки без внутренней шнуровки (так называемые «одинарные). Для придания жесткости этим ботинкам я, по совету бывалого горнолыжника Миши Красильщикова, раз в неделю мазал их жидким горячим парафином, а потом, надев на ноги, остужал в тазиках с предварительно принесенным с улицы снегом! Крепились лыжи к ботинкам с помощью жуткой конструкции, состоящей из пружины и ремней, которые нужно было обвязывать вокруг ботинок так назывемым «двойным крестом», что требовало определенных навыков. Особенно сложно было завязать эти крепления на крутом склоне после очередного падения (что в то время случалось очень часто!), стоя кверху задницей и проклиная все на свете. Мои первые попытки освоения горнолыжной техники на указанном инвентаре проходили в Чулково, на Боровском кургане, где в ту пору еще не было подъемника. Чтобы один раз – за минуту спуститься, нужно было минут двадцать подниматься, что, естественно, не способствовало быстрому процессу обучения, хотя ездили мы на курган регулярно, по субботам и воскресеньям, большой веселой компанией.
Приехали мы тогда в Терскол поздно, у нас не было никаких путевок и вообще непонятно, как мои «опытные» друзья собирались устраиваться.
Подъехав на рейсовом автобусе к турбазе «Терскол» – в то время центральной и самой престижной в Приэльбрусье, я, к счастью, сразу встретил у ее входа наших летчиков-испытателей из ЛИИ – Игоря Волка, Колю Бессонова и Алика Муравьева. Не скажу, что бы мы были большими друзьями или даже близкими знакомыми, но они встретили меня как родного и устроили нас всех троих ночевать по разным номерам, где в эту ночь кто-то временно отсутствовал.
Помню мое первое пробуждение в горах: – смотрю в окно – а там белая стена! Окно выходило прямо на ближайший горный склон.
Как выяснилось, друг Володи, Юра к этому времени уже успел сбегать на поляну «Азау», которая находится в 4-х километрах вверх по дороге, у подножия Эльбруса, и договорился с кем-то о нашем проживании в расположенном там общежитии гляциологической станции МГУ. Для этого он наплел им, что мы ученые – аэродинамики и приехали к ним специально, чтобы изучать влияние звукового удара (при переходе самолета через скорость звука) на сход снежных лавин. У него на самом деле был какой-то микрофон, соединенный со старым фотоаппаратом «ФЭД», который он потом даже укрепил на балконе нашего общежития. К сожалению, за все время нашего пребывания в небе над Эльбрусом не пролетело ни одного самолета, но, к счастью, и лавины тоже не сходили.
Место, где мы тогда поселились, было очень красивое. Сосновый лес, рядом современная, по тем годам, гостиница «Азау», над нами склоны Эльбруса. Уютное общежитие на 10 комнат. Внизу общая столовая, где кормят три раза в день. Ну о чем еще можно мечтать! Одно только неудобство: подъемник на гору Чегет находится в пяти километрах ниже по Баксанскому ущелью.
К сожалению, канатную маятниковую дорогу на Эльбрус в те годы даже строить еще не начинали. Я думаю, что если бы она тогда уже была, то наш отдых протекал бы совсем по-другому. А может быть, мы бы тогда и не устроились в это общежитие.
Дорога, вниз, к подъемнику никакого труда не составляла. Встаешь утром. Снег, солнце, сказка! Приматываешь лыжи, отталкиваешься палками и со свистом несешься по накатанной лыжне, как на знакомых с детства беговых лыжах, по Баксанскому лесу, вдоль речки Баксанки. Справа горы, лавинные выбросы, все мелькает… Пятнадцать минут и ты у подъемника. Вернее, в хвосте очереди на подъемник. А дальше начинается то, о чем написано выше.У нас тогда не было ни друзей, ни знакомых, которые помогли бы нам ускорить подъем в горы. Поэтому мы поднимались вверх, отстояв в очереди положенное время.
Как выяснилось, тогда не только я, но и два моих приятеля были полными «чайниками» (так называют начинающих горнолыжников). И нам, поэтому, может быть, было и проще, чем хорошо катающимся. Чтобы получить полную порцию удовольствия нам хватало одного, ну максимум двух спусков с Чегета в день. В процессе этих спусков мы получали такую физическую (от неумения поворачивать) и моральную (от страха, на крутых склонах Чегета) нагрузку, что, спустившись окончательно вниз и добравшись до нашего общежития, – пешком, с лыжами, пять километров вверх по дороге, мы замертво падали и нам уже не хотелось больше никаких удовольствий.
В тот год на Чегете проводился чемпионат Вооруженных сил по горнолыжному спорту и мы, чайники, с завистью смотрели на спортсменов, несущихся вниз по крутым склонам, как на каких-то инопланетян.
Я даже представить себе не мог, что через несколько лет смогу также легко спускаться с этой страшной горы, испытывая, при этом, ни с чем не сравнимое ощущения полного счастья!

Сейчас же все происходит совсем по-другому. Подъехав на площадь перед подъемником, мы с Зайцем не спеша, солидно выходим из автобуса и так же, не спеша, небрежно волоча по снегу лыжи, подходим к тому самому, заветному, специальному входу на посадку, не обращая никакого внимания на огромную очередь в «обычном» проходе. Нас, естественно, никто не останавливает. Наоборот! Все канатчики нам рады – потому что мы их друзья! Потому, что вчера и позавчера и в прошлые годы, может быть в ущерб здоровью и более веселому общению с интеллигентной отдыхающей публикой, вместе проводили время, пили водку, пели песни, слушали их страшные горные рассказы, то-есть, вели себя, как сейчас принято говорить: «по понятиям».
Мы никуда не спешим и выполняем положенный ритуал. Со всеми работниками канатной дороги (в просторечье «канатчиками») здороваемся за руку, расспрашиваем о новостях, вспоминаем вчерашний вечер, рассказываем анекдоты, интересуемся, где сейчас другие наши местные друзья, появятся ли они здесь и т.д. Потом, лениво так, надеваем лыжи, даже не глядя вниз – наши крепления теперь уже это позволяют и, дождавшись очередного кресла, на глазах у завидующей очереди взмываем вверх.
Поднявшись на первой очереди подъемника до кафе «Ай», мы спускаемся на лыжах немного вниз и вправо на бугельный подъемник, где работает друг Зайца, Исмаил – один из уважаемых местных жителей. Это продолжение ритуала. Нас встречают, приглашают в маленькую избушку на склоне, угощают чаем. Заяц дарит Исмаилу традиционную вонючую рыбу, мы некоторое время беседуем с ним. После чего, с чувством выполненного долга прощаемся и начинаем просто кататься на лыжах.
Естественно, никаких проблем при очередных подъемах мы не испытываем и пользуемся этим «по полной программе».
У нас был один, запомнившийся мне фантастический день, когда мы, спустившись с самой вершины Чегета, сели внизу в какой-то автобус с местными спасателями, приехали к подножью Эльбруса, поднялись на маятниковой канатной дороге до конечной ее станции «Мир» – высота Чегета, спустились вниз на поляну «Азау», оттуда по знакомой лыжне опять приехали на Чегет и снова поднявшись на его вершину, смотрели с нее на склоны Эльбруса – километров пять по прямой, где мы только,что были!
Катаемся мы с Зайцем приблизительно в одном темпе, так что спускаться нам вместе комфортно, т.е. никто никого не ждет, даже на самых сложных трассах, а на Чегете их хватает!

Здесь уместно рассказать, как же мы оба научились довольно хорошо кататься на горных лыжах. Ведь в том, 1971 году, когда мы познакомились ни я, ни он спускаться толком не умели, хотя к этому времени у меня был уже приличный, по тем годам, инвентарь – лыжи «Элан Импульс» и ботинки на клипсах, «Альпина», приобретенный по большому блату через знакомых в Главспортпроме.
Тогда, как и в последующие годы, нашим кумиром и примером для подражания в спуске с гор на лыжах был наш молодой балкарский друг Махты.
Его спуски можно было сравнить с уверенной ходьбой по земле, причем очень красивой и элегантной походкой. Создавалось впечатление, что ему абсолютно все равно по каким склонам спускаться – по крутым или пологим, по ровным или бугристым, по укатанному или по глубокому рыхлому снегу. Он как будто танцевал на лыжах, непринужденно регулируя скорость спуска. Кроме того, обладая и по жизни прекрасным природным чувством юмора, он умел очень смешно демонстрировать разные стили катания. Помню, мы как-то катались с ним втроем: Заяц, Коля Галицкий и Я. Махты, в процессе спусков, пародировал манеру катания каждого из нас. Не могу судить о себе, так как я свое катание со стороны не видел (а видеокамеры в ту пору были лишь мечтой), но Зайца и Колю он изображал абсолютно точно! Особенно смешно выглядело катание Зайца – он при каждом повороте взмахивал руками как птица и свирепо устремлялся вниз.
Катание с Махты дало нам очень много, хотя вытащить его с нами покататься было не просто. Он все время куда-то исчезал, особенно когда повзрослел. У нас даже появилась со временем шутка: при встрече с местными знакомыми вместо «здрасте», спрашивать: «где Махты?». Это им очень нравилось и они в ответ спрашивали тоже самое.
Кроме Махты, нас очень терпеливо учил кататься наш балкарский друг, Сергей Абсуваев. Он, классный спортсмен-горнолыжник, в разное время работал и тренером местной спортшколы и спасателем.
Катался он хорошо, очень уверенно, но без артистизма, присущего Махты. Я научился у него спускаться по очень крутым склонам – пусть не очень красиво, но надежно. При этом настолько обнаглел, что начал регулярно спускаться с Чегета по северной его стороне, через так называемый «Доллар» – это S-образный поворот, чуть ниже кафе «Ай» с крутизной склона не менее 70 градусов, бравируя перед публикой, поднимавшейся надо мной в креслах.

Однажды, на этом «Долларе» со мной произошел дурацкий комический случай, который мог вполне стать и трагическим. Я зачем-то остановился на самом крутом месте и, чтобы ехать дальше, начал на месте поворачивать лыжи на 180 градусов. Во время этого «переступания», я на секунду потерял равновесие и сел на свой зад, обтянутый брюками из скользкого материала болония… в тот же миг меня со свистом понесло вниз. Я со страшной скоростью скользил по твердому крутому склону сначала на спине, потом на животе, потом мне что-то чувствительно било по физиономии, отчего я, видимо, временами терял сознание.
Наконец, движение замедлилось, и мое тело остановилось на пологом участке северного спуска, под названием «солнечный вираж», метрах в 700 от того места, где я так неудачно «присел».
Я лежал, постепенно приходя в себя и осознавая, что, во-первых, я жив, а во-вторых, ничего не сломал. Правда у меня рот был подозрительно набит чем-то большим и мокрым. Я, с ужасом, подумал, что это мои выбитые зубы, но, как оказалось, это были шикарные горнолыжные очки «Увекс», в процессе «спуска» съехавшие со лба в рот. Кроме очков из всего горнолыжного инвентаря у меня в руке осталась только одна палка. Мне очень повезло, что в процессе моего «скольжения» у меня сработали крепления и отстегнулись лыжи, что меня не занесло в березы, растущие вдоль трассы и что весь этот «спуск» наблюдал с кресла подъемника мой друг Махты, который и помог мне потом разыскать мой остальной, разбросанный по склону инвентарь.

Сергей нас учил также спускаться по любым склонам с акией. Акия – это такая металлическая люлька с четырьмя ручками (две спереди и две сзади), на которой спасатели транспортируют вниз травмированных в горах. Особенно, езда с акией нравилась Зайцу. Техника и красота катания его особо и не интересовали, а вот романтика: спуститься вниз по сложному склону, а еще лучше с акией, а еще лучше, чтоб в ней кто-нибудь лежал с переломанными ногами. И чтобы все кругом видели это и восхищались: Ай да Заяц! Ай да молодец!
Нас учили специфической Чегетской горнолыжной технике и другие местные ребята, но, в основном, личным примером, то есть, езжай за мной, и делай как я!
На этом обучение Зайца, видимо и закончилось. Так как вряд ли он много катался на лыжах у себя в Мурманске или где-то еще. Но он считал себя асом, получал от катания огромное удовольствие и ни перед какими склонами не комплексовал!

В отличие от него, я непрерывно учился кататься! В основном – на Боровском кургане, недалеко от Жуковского, где я живу – вечерами изучая книжки известных французских специалистов по горным лыжам, чтобы, приехав на склон пораньше утром, попробовать усвоить прочитанное на горе.
Кроме Терскола, я ежегодно ездил в Хибины, где, в один из приездов даже попал в школу инструкторов по горным лыжам, в которой нам демонстрировали технику выполнения поворотов Австрийские инструкторы. Меня тогда очень удивило, что у них такие короткие лыжи – всего сто семьдесят сантиметров (у меня тогда были лыжи 210 см!).
Хибинские горы, окружающие кольцом заполярный город Кировск, сейчас – идеальное место для обучения катанию на горных лыжах. Ровные, широкие снежные склоны, масса подъемников, хорошая гостиница. Но это сейчас. А раньше…!
Я бывал там много раз, но наиболее запомнился мне первый приезд в Кировск, в 1972 году Мы приехали в начале мая (это бархатный сезон в Хибинах) вчетвером: чета Михайловых, их приятельница, Морозова и я. Поселились мы не в самом городе, а в отдаленном его районе, на, так называемом, «Двадцать пятом километре» в женском общежитии «Березка».
У нас была комната, в которую вмещались 4 кровати и еще оставался маленький проход, сантиметров в 40 между одной кроватью (моей) и тремя остальными, где спали супруги Михайловы, целомудренно отделяя меня от Морозовой, занимавшей дальнюю от меня, четвертую кровать. Используя этот проход, мы умудрялись в нашей комнате не только питаться, но и выпивать с заходившими к нам гостями.
На «Двадцать пятом километре» находится гора «Кукисвумчорр». В то время на ее замечательных склонах был всего лишь один примитивный бугельный подъемник, длиной метров 500, который практически никогда не работал. Нам приходилось, в основном, лазить в гору пешком, что нас физически, конечно, нагружало, но никакого удовольствия не доставляло!
Около самого города Кировска, куда мы могли добраться на автобусе минут за 30, находится другая гора – «Айкуайвенчорр», на вершине которой находится плато «Расвумчорр», про которое известный бард Ю.Визбор написал известную песню.
Но нам тогда было не до песен! На этой горе тоже был только один бугельный двухместный подъемник и довольно длинный – не меньше километра. И он даже иногда работал! Но так как никаких билетов приезжим туристам на него не продавалось, и кто на нем должен подниматься: то ли спортсмены, то ли дети из местной спортшколы, то ли руководство и сотрудники комбината «Апатит» – никто толком не знал, там творилось что-то страшное. Некоторые отчаявшиеся люди перекидывали лыжи через высокий забор, отделявший место посадки от огромной неупорядоченной очереди, а потом сами лезли через этот забор. В проходе постоянно возникали скандалы и мелкие потасовки. Если ты даже умудрился заполучить под зад деревянную планку подъемника и тебя, вроде бы, благополучно потащило на лыжах вверх – расслабляться не стоило! За первым же перегибом горы (метров через 20 после точки посадки) тебя могли с него спихнуть, чтобы чуть подальше, другой человек из этой компании занял твое место. Некоторые умельцы, используя две связанные горнолыжные палки, как крючок, стоя вдоль трассы подъемника, вытягивали незанятые, вследствие давки и неразберихи при посадке, бугели из барабанов и, проявляя чудеса ловкости, цеплялись к ним. Таким образом, можно было, при удаче и определенном стечении обстоятельств, спуститься с горы 2-3 раза за день!
Был в то время и еще один, совсем экзотический способ подъема в гору. Для этого нужно было стоять с лыжами на дороге, которая ведет из города Апатиты на плато «Расвумчор». По этой дороге большие машины «Татры» с кунгами возят шахтеров на апатитовый рудник, расположенный на этом самом плато. И вот представьте себе: стоит толпа людей с лыжами и появляется «Татра» с шахтерами. Все кричат: Татра,Татра… и бросаются ей наперерез. К моему удивлению, машина, как правило, останавливалась, в нее набивалось под завязку лыжников и она медленно тащилась вверх. Зажатые на своих скамейках шахтеры проявляли при этом незаурядное терпение и выдержку, улыбались и даже вступали с нами в осторожную беседу, видимо, относясь к нам, как к полоумным.
И вот «Татра» поднимается на плато, останавливается, и толпа с лыжами вываливается из машины, позволяя шахтерам с комфортом доехать последние пятьсот метров до рудника.
Но это еще не все! Чтобы добраться до места спуска нужно пройти на лыжах по плоскому плато с глубоким снегом не менее километра коньковым шагом (как правило на плато в это время жуткая метель!) и только дойдя до гребня, с которого открывается вид на город и на злосчастный подъемник с его очередью, можно остановиться, перевести дыхание и начать долгожданный спуск. на лыжах. А потом опять на шоссе…

Мой фанатизм по отношению к горным лыжам в то время не знал предела. Я тогда, работая в ЛИИ, учился в заочной аспирантуре. Поэтому, мне, кроме очередного ежегодного отпуска, полагался еще дополнительный, 30-дневный, учебный. Эти два отпуска я, к неудовольствию своего начальства, разбивал на четыре и мог ездить в горы несколько раз в год.
Как-то, чтобы пораньше начать сезон, мы с приятелем в конце октября поехали на Южный Урал, в город Белорецк, где в это время – уже зима.
Поездку организовал я, познакомившись перед этим в Хибинах с двумя девушками-тренершами из Белорецка. Вообще-то с ними познакомился не я, а мой сосед по номеру – тренер из г.Саратова. И приглашали они, в основном, его, потому что с одной из девиц у него в Кировске был бурный роман, а так как приехали мы без их долгожданного друга, то и встреча была достаточно прохладной. Девушки поселили нас в какое-то общежитие, объяснили, откуда и когда ежедневно отправляется автобус с детьми на тренировку, и в нашей личной жизни больше не участвовали.
Белорецк, как и Кировск, – типичный рабочий город, а вовсе не горнолыжно – туристический центр. На нас, взрослых людей в спортивных куртках и с лыжами на плечах жители смотрели с удивлением, мол: «А чего они тут делают?» Должен заметить, что других приезжих горнолыжников, вроде нас, я там не видел.
Горнолыжная база располагалась в 30 минутах езды от города. Это были две, достаточно широкие километровые трассы, вырубленные на лесистых склонах одной из уральских гор и оборудованные бугельными подъемниками. Одна из трасс спускалась прямо к реке Белой. Были там еще две маленькие избушки, по одной на каждую сторону горы, где мы грелись и пили чай с местными тренерами и сторожами в перерывах между катанием.
Каждое утро мы в 8 утра бежали на школьный автобус, потому что иначе до горы не доберешься, и катались целый день, пока вечерний автобус не приезжал за детьми из второй смены. Так как в самом городе, а тем более в рабочем общежитии, где мы жили, делать было совершенно нечего, то меня такой режим вполне устраивал. Еще бы: в нашем распоряжении подъемники, никаких очередей, все бесплатно, масса снега, прекрасные (по тогдашним моим представлениям) трассы! Что еще нужно горнолыжному фанату, а этому определению я тогда полностью соответствовал.
Правда, мой приятель выдержал такой режим только три дня, затосковал и уехал домой. Я остался один, но совершенно по этому поводу не переживал, так как в это время в Белорецк приехала на сборы группа юных горнолыжников из волжского города Вольска с тренером Богомоловым – известным в прошлом горнолыжником, который даже участвовал в Олимпийских играх в Гренобле. Мы познакомились, и я, за одну неделю, регулярно тренируясь под его руководством и соревнуясь с детьми, вполне освоил основы спортивной техники прохождения различных горнолыжных трасс, чего бы мне, одному, наверное, не удалось никогда, сколько бы книг я не прочел!
Это сразу заметил и оценил мой старший и опытный товарищ по горным лыжам Миша Красильщиков, когда я по возвращению гордо демонстрировал приобретенные мной в Белорецке навыки на нашем Боровском кургане.

В результате такого многолетнего и упорного самообучения, я умел спускаться по трассам любой сложности, по любому снегу и достиг того состояния, когда от спуска получаешь только удовольствие, абсолютно не задумываясь при этом, что в данный момент должны делать твои руки, ноги, лыжи. Это можно сравнить с ездой на велосипеде, когда ты уже давно научился на нем кататься и не задумываешься, как бы с него не упасть.
Так, что, по сравнению с Зайцем, я затратил времени и сил на обучение, видимо, существенно больше, но каждый из нас был по своему доволен своей техникой катания.

В этот день, спустившись несколько раз по знакомым трассам Чегета, мы, усталые и потные уселись внизу, на выкате с горы, у шашлычной, чтобы перекусить и чего-нибудь выпить.
Правда, понятие «выпить» – относится только ко мне, так как на моих глазах Заяц попробовал спиртное только один раз – в 1974 году, когда у меня родился сын. Тогда он чуть не умер после бокала шампанского и я понял, что с выпивкой к нему приставать никогда не нужно. Это, видимо, каким-то образом поняли и местные ребята, потому что, во время наших многочисленных совместных застолий никто его выпивать не заставлял, а он себя вел так, как будто пьет наравне со всеми: если было надо – бегал за спиртным, всем наливал, говорил тосты и, казалось, даже пьянел при этом, как все!
Тут с горы спустился наш местный друг и «учитель» Сергей Абсуваев, снял лыжи, подсел к нам и предложил поработать с ним в команде спасателей на Чемпионате СССР по горным лыжам, который начинался на следующий день на Эльбрусе. Ведь не зря же он с нами возился на склонах Чегета все эти годы. Пора и помочь учителю.
Насчет «помочь» это, конечно, была шутка! Он бы прекрасно обошелся и без нас со своими местными ребятами. Но это был знак большого уважения к нам и особенно к Зайцу, который обожал всякие романтические названия (типа «спасатель!»), и в то же время – очень ценный подарок. Ведь мы, в этом случае, вне всякой очереди, будем пользоваться маятниковой канатной дорогой на Эльбрус, что было бы в период соревнований очень проблематично даже для нас, в связи с большим количеством поднимающихся без очереди спортсменов, судей, спортивного начальства со своими блатными друзьями и т.д.
Мы согласились и, конечно, сразу начали выпивать за спасателей, за горы, за друзей, за дружбу и т.д. К нам постепенно присоединялись знакомые ребята, спускающиеся с горы – потому, что мимо места, где мы сидели проехать невозможно! Что может быть лучше: мы сидим, чуть усталые от катания, стоит потрясающий солнечный день, чистый горный воздух, вокруг наши друзья, шашлыки, вино, пиво и, главное, нам чуть больше тридцати лет! Если это нельзя назвать счастьем, то этим можно его вполне заменить!
Я не помню, как дальше продолжался этот мой первый день в горах, но мы, конечно, к вечеру как-то добрались до своих «апартаментов» в спортивной школе, и на следующее утро были готовы выступать в нашем новом амплуа – членов команды спасателей!

3. Мы «спасатели» (!?)

Как выяснилось на следующий день – спасать кого-либо в наши функции не входило. Нашими основными занятиями было: помощь в установке флажков вдоль трассы, заглаживание ее, после прохождения очередной группы спортсменов, и уборка этих флажков после окончания соревнований.
При этом большую часть времени мы, как правило, проводили в уютном баре на верхней станции маятниковой канатной дороги, под названием «Мир», выпивая с местными авторитетами по поводу и без повода и выслушивая их бесконечные горные триллеры.
Правда, иногда, в основном по инициативе Зайца, нам поручалось свезти на акие вниз, на финиш скоростного спуска какую-нибудь ерунду, вроде теплых костюмов участников, которые они снимали на старте.
В этот год я достал себе в Москве новые, «крутые» по тем временам горнолыжные ботинки «Кабер Компитишен», но покататься на них дома не успел, а зря! Уже на второй день пребывания в горах они до жуткой боли намяли мне все кости на обеих ногах. А учитывая, что мы на горе торчали целыми днями и ботинок не снимали – они превратились для меня в настоящее орудие пыток. Поэтому, я при каждом удобном случае, пытался с кем-нибудь из моих балкарских друзей – спасателей обменяться инвентарем и все время катался на каких-то чужих, разных по размерам, лыжах и ботинках. К регулировке лыжных креплений местные относятся абсолютно безразлично, обычно закручивая регулировочные винты до предела, чтобы они, не дай бог, случайно не сработали при падении, и лыжи не уехали и не потерялись. Это в дальнейшем и сыграло со мной злую шутку.
В один из дней нашей спасательной «вахты» мы, как всегда, в ожидании окончания тренировки спортсменов на трассе скоростного спуска, сидели в баре и что-то отмечали – то ли кто-то погиб в горах, то ли наоборот нашелся, не помню. Пили шампанское, которое в Приэльбрусье пользуется большой популярностью.
Кстати, здесь, из-за низкого атмосферного давления открыть бутылку шампанского, чтобы все ее содержимое не выплеснулось фонтаном – непростая задача! Но местные виртуозы блестяще с ней справлялись: после вылета пробки бутылка моментально затыкалась большим пальцем, газ медленно стравливался, после чего напиток был готов к употреблению.
На мне были выменянные у кого-то в тот день ботинки «Кабер Альфа», которые были мне чуть велики, но, слава богу, нигде не жали! К ним в комплекте я получил и лыжи – зеленые слаломные эланы, не первой свежести, с обычными ленинградскими креплениями «Нева».
Когда нам сообщили, что тренировка закончилась, Заяц, Сергей Абсуваев и я, с сожалением встав из-за стола ( выпил я не много, но состояние «пофигизма» уже появилось), поехали на трассу скоростного спуска – работать!
Трасса скоростного спуска на Эльбрусе в тот год представляла собой широкую – метров 6-7 и, на первый взгляд, довольно ровную снежную дорогу, вроде бы не очень большой крутизны, длиной около двух километров, с несколькими плавными поворотами.
Мы стояли на старте в раздумье: снимать разметку или оставить до завтра? В этот момент, наш руководитель, Сергей, который тоже был малость возбужден шампанским, предложил: черт с ними, с флажками, давайте, прокатитесь по трассе скоростным – хоть попробуете, что это такое! (Для него-то, бывшего спортсмена, выступавшего неоднократно в соревнованиях на Чегете – это было просто развлечение!). Услышав «руководящее указание», Заяц тут же встал в стойку скоростного спуска и, смешно задрав задницу, с криком «ураааа!», скрылся за перегибом трассы. Я вставать в стойку не стал, а, просто оттолкнувшись палками, поехал вниз, по прямой, легкомысленно напевая про себя какую-то веселую песенку и с усмешкой наблюдая, как Заяц, уже далеко внизу, изображает из себя Жана Клода Килли.
Настроение у меня было замечательное (ноги в чужих ботинках немного болтались, но не болели!), я ехал совершенно расслабленно и, видимо, благодаря выпитому шампанскому, не понял, что скорость у меня возрасла довольно прилично и надо бы как-то собраться. И тут я был моментально наказан за такое наплевательское отношение к горам. Моя правая лыжа попала в какую-то колею и меня понесло влево. Когда же я инстинктивно перенес тяжесть тела на левую лыжу – под нее попал ледяной комок, меня подбросило вверх, перевернуло и я , улетев с трассы, кубарем покатился вниз по крутому заснеженному склону. Лыжи не отстегивались, видимо по причинам, описанным выше, и я, кувыркаясь, в ожидании неминуемых переломов, изо всех сил напрягал мышцы на ногах, пока, наконец, не почувствовал сильный рывок, сопровождаемый резкой болью в левой ноге – это одна из лыж воткнулась все же в глубокий снег, и движение прекратилось!
Я лежал в снегу и боялся пошевельнуться. Было такое ощущение, что переломаны обе ноги и мне очень хотелось отдалить момент познания истины. Правда, почему-то ничего особенно не болело, но я знал, что при переломах в первый момент, благодаря шоковому состоянию, боль не чувствуется.
Подъехал Сергей, наблюдавший сверху мои кульбиты, снял с меня лыжи, пощупал, подвигал мои ноги и авторитетно заявил, что переломов у меня нет. Я попробовал встать – правая нога вроде ничего, а в левой – острая боль в районе икроножной мышцы. Сергей забрал мою левую лыжу и уехал с ней вниз. На этом спасательная операция закончилась! А я, теперь уже аккуратно, на одной правой лыже, подвывая от боли в левой ноге, поехал по этой гребаной трассе скоростного спуска на нижележащую станцию маятниковой дороги «Кругозор».
Там меня осмотрели врачи, обслуживавшие соревнования, и в один голос заявили, что у меня ничего серьезного – небольшое растяжение икроножной мышцы. Сделали мне заморозку и я отправился на вагончике вниз, где меня уже поджидала наша бригада «спасателей». Но оказалось, что приключения на сегодняшний день еще не закончились!
Когда мы, спустя полчаса, уже совершенно расслабившись, сидели в Терскольской столовой, отмечая счастливый исход моего падения вышеупомянутым шмурдяком, вдруг появился начальник настоящей спасательной службы Приэльбрусья Батал Курданов и сообщил, что мы все, то-есть десять в меру пьяных мужиков, в том числе и я – на одной ноге, мобилизуемся на спасательные работы по эвакуации туристов, застрявших в креслах на горе Чегет, по причине отключения электричества.
Такие отключения в то время происходили достаточно регулярно, и это даже не носило характер какого-то ЧП. Была даже выработана специальная методика снятия туристов с остановившихся в самых разных местах Чегета кресел. Но операция требовала достаточного количества подготовленных людей. Потому что нужно было, поднимаясь вверх пешком до самой вершины горы, закидывать веревки беспомощно сидящим на креслах, иногда на высоте 8-10 метров, людям, которые должны были ими обвязаться, и плавно стравливать их вниз. Хорошо, если в креслах сидели люди с лыжами. Если же это были экскурсанты из Кисловодска или других курортных мест, то им, после «приземления», предстояло еще спускаться пешком, по крутым, покрытым глубоким снегом склонам.
Нас посадили в автобус и привезли сначала на какой-то склад, где нам выдали специальное снаряжение: альпинисткую обувь, в виде специальных сапог и по мотку веревки. Зайца распирало от гордости: теперь он НАСТОЯЩИЙ спасатель! Я же, с трудом натянув эти альпинистские сапоги, на начинающую сильно болеть (несмотря на алкогольную анестезию) ногу, изо всех сил боролся с чувством самосохранения и, видимо, не без помощи выпитого недавно алкоголя, его победил, но, как выяснилось потом, совершенно напрасно!
Нас привезли к остановишемуся подъемнику, и мы полезли в гору – спасать! Я и по горизонтальной-то поверхности шел с трудом, а уж в гору – еле лез. Но ложная мужская гордость, подогретая вином и горной романтикой, придавала мне какие-то дополнительные силы.
К этому времени с верхних кресел уже многих сняли, и нам, к счастью, не нужно было подниматься очень высоко. Добравшись до первого висящего кресла, в котором сидели две женщины средних лет в пальто и в туфлях, мы с Зайцем, следуя инструкции, начали метать им мотки веревки. Я то просто не мог добросить (видимо меня совсем обессилил портвейн «Кавказ»), а Заяц никак не мог попасть куда надо. Так мы мучались вместе с этими женщинами минут двадцать, пока сверху не спустились местные, опытные ребята и моментально проделали всю эту операцию, отправив напуганных, но счастливых туристок вниз, по сугробам к их вожделенному автобусу.
Мы же, с трудом (это я) спустившись вниз, присоединились к большой компании спасателей и, с чувством выполненного долга, приняли участие в грандиозной пьянке по случаю успешно выполненной работы, в процессе которой я абсолютно забыл про свою травмированную ногу и очнулся только утром в нашей «отдельной» комнате горнолыжной школы.

4. Воспоминания с больной ногой.

Моя левая нога ниже колена распухла и очень болела, даже когда я на нее не вставал. Я еще раз ощупал кости голени, убеждая себя в том, что они целы. Может и правда растяжение? – подумал я как-то отстраненно, еще не представляя себе, что я дальше буду делать в горах с такой ногой. О том, чтобы встать на лыжи не могло быть и речи – я и на пол-то не мог встать.
Заяц оставил мне ампулу с заморозкой (он ее где-то достал вчера), оделся и уехал в Терскол до вечера. Я лежал на койке один в нашей «отдельной» комнате, от боли даже не обращая внимание на соленый рыбный запах.

От нечего делать, я начал вспоминать все свои предыдущие приезды в Терскол. Каждый из них был не похож на другие, кроме единственной общей детали: я ни разу не приезжал сюда, имея в кармане нормальную путевку на какую-нибудь турбазу. Все мои приезды начинались с приключений по поиску жилья. Сам этот процесс входил, как-бы, в общий комплекс удовольствий от пребывания в горах. Конечно, может быть, я бы мог напрячься и достать в Москве эту дефицитную путевку, что и делали все мои знакомые. Но, во-первых, я никогда не ездил в горы один. А значит нужно было доставать не одну, а минимум две путевки, что было вдвойне сложно, особенно в лучший сезон – март, когда мы обычно любили отдыхать. А во-вторых, я был настолько уверен в себе, имея многочисленных друзей среди местных ребят, что мне казалось – никаких проблем быть не должно и нечего заранее суетиться!
Но, конечно, проблемы возникали! И мои друзья были не всесильны. Но тем не менее, каждый раз я, к своему удивлению, прекрасно устраивался. (Не то, что сейчас – подумал я со злостью!)
Началась эта моя халява в 1974 году. Тогда, в связи с предполагаемым рождением ребенка в марте, я приехал в Терскол раньше обычного – 25 января и уговорил поехать со мной моего первого наставника по горным лыжам Колю Гринева – директора горнолыжной базы на нашем Боровском кургане, пообещав ему, что я решу все вопросы с нашим жильем и с подъемом в горы.
В то время гостиницы Чегет еще не было, и лучшим местом для проживания считалась турбаза министерства обороны «Терскол». Встретившись сразу по приезду с местными ребятами, я понял, что устроить нас могут только на старую турбазу «Эльбрус», расположенную недалеко от этой гребанной спортшколы, где я сейчас лежу, то есть в 10 километрах от подъемника. Очевидно, что это было для меня неприемлемо. И не столько из-за неудобств, сколько из престижных соображений, связанных с моими самонадеянными обещаниями товарищу.
Начальником турбазы «Терскол» тогда был полковник Абрамов, мужик очень суровый и просто так к нему было подъехать практически невозможно! Но я слышал, что он хороший знакомый Валентина Петровича Васина – нашего известного в ЛИИ летчика-испытателя, Героя Советского Союза, и даже как-то катался с ним у нас на кургане. И я выступил вполне в духе героев Ильфа и Петрова.
«Здравствуйте Борис Федорович!» пропел я, как можно радушней улыбаясь, входя в кабинет к грозному полковнику и втаскивая за собой упирающегося скромнягу Гринева. Абрамов удивленно на нас посмотрел, не понимая, кто мы такие. «Большой Вам привет от Валентина Петровича!» продолжал петь я, надеясь на положительную реакцию начальника турбазы при упоминании имени его знакомого. Полковник, видимо, уже догадываясь, чего мы хотим, хмуро сказал: «Спасибо, конечно, за привет. А есть ли у вас какое-нибудь письменное послание от Васина?» Я был готов к такому вопросу и, изо всех сил напустив на себя независимый вид человека, который и не думает ничего просить, быстро залопотал: «Да нет! Валентин Петрович ничего и не писал! Мы его ни о чем и не просили! Просто, когда мы с ним катались на Боровском кургане – кстати, познакомьтесь: Гринев Николай Николаевич – директор нашей базы. Да Вы, наверное, его видели, когда были у нас!». Тут я взял потную Колину руку и буквально всунул ее в руку Абрамова. «Так вот» – продолжал я – «Когда Валентин Петрович узнал, что мы едем в Терскол, то попросил нас зайти к Вам, передать от него большой привет, и сказать, что он собирается приехать к Вам в марте». Я замолчал и сделал вид, что, честно выполнив просьбу Васина, мы собираемся уйти. Возникла пауза перед прощаньем и, видимо, чтобы ее как-то заполнить суровый полковник как-то безответственно нас спросил: «А вы-то, сами, где остановились?» Этого шанса я и ждал! «Да пока нигде!» – бодро сказал я, пожав плечами – «Валентин Петрович сказал, что если у Вас будет возможность нас устроить, то Вы устроите, если нет – то нет! Специально не просите!» Сработало! Абрамов, уже, наверное, жалея, о своем риторическом вопросе, но не в силах проигнорировать хоть и неявную, но все-таки просьбу своего уважаемого знакомого, буркнул: «Подождите минутку!» и начал набирать телефонный номер администратора.
Через полчаса мы уже вселились в уютный двухместный номер турбазы «Терскол», а еще через час, выйдя из бухгалтерии канатно-кресельной дороги, где работала сестра моего друга Махты, Ася, мы стали обладателями двух бесплатных пропусков на все подъемники горы Чегет. Там никаких приветов передавать не требовалось!
В течение всех двух недель нашего отдыха стояла прекрасная солнечная морозная погода. Снег был твердый и его было много. Мы так замечательно покатались и провели время, что пессимист Коля Гринев с тех пор на Чегет больше не ездит, потому что по его словам: «Так хорошо никогда больше не будет и впечатление от Приэльбрусья я портить не хочу!»

Я же, в отличие от Гринева, считал, что так хорошо быть должно всегда и может быть даже и лучше, поэтому продолжал ездить в Приэльбрусье регулярно!

1976 год запомнился тем, что до моего приезда в горах непрерывно шел снег, и сходили лавины. Такого рекордного года по несчастным случаям, связанным со сходом лавин не помнили даже местные ветераны. Погибла под лавиной целая группа туристов из гостиницы «Иткол» – больше 20 человек, отправившаяся вечером гулять по шоссе, вопреки запрещению спасательной службы покидать гостиницу. Погибли несколько местных жителей поселка «Терскол», которых лавина достала у их домов. Лавинами была завалена дорога от Терскола вверх – к поляне «Азау» и вниз – к поселку Эльбрус. А снег все шел и шел.
Район для туристов был объявлен закрытым, никаких путевок на турбазы не продавали (кроме турбазы Министерства обороны «Терскол», куда приезду на отдых военных могла помешать, наверное, только война!), подъемники не работали.
Мы это все знали, но решили все-таки ехать, так как путевок у нас все равно никогда не было и не будет, а устроиться в гостиницу в этой непонятной ситуации будет гораздо легче. Я полетел тогда первый, а мои друзья – Коля Галицкий и Заяц должны были прилететь через день.
Такси, которое я взял в Мин-водах вместе с тремя случайными попутчиками по крайне дешевой (из-за отсутствия спроса) цене, довезло нас до поселка Эльбрус и уехало. Дальше дороги не было – все было завалено снегом. Но выяснилось, что до поселка Терскол можно добраться на гусеничном вездеходе, который курсирует между этими населенными пунктами, одновременно как-то расчищая дорогу. Не без помощи моего местного друга Махты, к которому я сразу побежал домой (благо он живет рядом), я устроился на вездеход, который и подвез меня уже в темноте к новой гостинице «Чегет». Она располагалась в 100 метрах от подъемника и функционировала только второй сезон.
В гостинице было темно и пусто! Администраторша предложила мне на выбор любые номера. Это было как-то нереально и похоже на сон. Обычно в это время года – в марте – здесь яблоку негде упасть!
Я выбрал трехместный номер с расчетом на приезд моих друзей. При этом не было никакого оформления, с меня не потребовали никаких документов. Сказали – потом! А потом не потребовали и оплаты – как-то, видимо, забыли! Вот они – золотые времена развитого социализма, когда никому ничего не было надо!
На следующий день снег прекратился, засияло солнце, приехали мои друзья, а затем и толпы истомившихся в ожидании привычного ежегодного отдыха горнолыжников. И все пошло по стандартной программе: лыжи с утра до тех пор, пока хватает сил, ежедневные застолья, в основном с местными авторитетами, новые знакомства с колоритными личностями, которые можно встретить, наверное, только в горах. В общем, праздник начался!

5. В Терскол, к людям!

Но с ногой-то надо что-то решать – вернулся я в реальность. Лежать в этой вонючей каморке целыми днями одному, вдали от людей и цивилизации и ждать, когда нога придет в норму – это не годится! Лучше уж сразу завтра уехать домой. Но домой тоже не хотелось – все же ждешь этой поездки целый год и так быстро все закончить? Нет! Нужно как-то перебираться отсюда в центр – в Терскол. На какую-нибудь турбазу, к людям. Там можно и без лыж тусоваться со знакомыми внизу и достаточно весело проводить время.
Когда усталый, но довольный Заяц, накатавшись, наконец, появился в нашем «общежитии», я закатил ему сцену, что сидеть здесь один больше не буду и что он, используя свои обширные связи с местным населением, должен устроить нас жить в какое-нибудь приличное место.
Вечером к нам зашел Махты и объяснил, каким способом местные горцы быстро вылечиваются от травм конечностей. Оказывается, нужно на ночь обмотать распухшее место на ноге тряпкой, вымоченной в очень соленой воде, а сверху надеть полиэтиленовый пакет, чтобы, во-первых, она не высыхала, а во- вторых, чтобы не спать на мокрой простыне. Я последовал его совету и на следующее утро, к моему удивлению, нога болела значительно меньше, и я уже мог на нее осторожно наступать, а, значит, и появилась возможность хоть медленно, но перемещаться!
Я тут же заявил Зайцу, что еду в Терскол вместе с ним, чтобы, используя свой опыт, заняться устройством нормального размещения.
Путь до автобусной остановки (метров двести) занял у нас около получаса. Но зато я уже был среди людей, то есть получил возможность человеческого общения, что является самым ценным в жизни, по мнению известного писателя.
Весь день я провел, поднимаясь и спускаясь в креслах и кабинах подъемников, пытаясь не отстать от перемещавшихся на лыжах Зайца и нашей компании, или сидя с разными знакомыми и незнакомыми людьми в барах и шашлычных, на промежуточных станциях канатно-кресельной дороги, что, практически, не требовало пешей ходьбы.
По поводу улучшения жилищных условий моя деятельность в этот день ограничивалась тем, что я каждую очередную встречу с Зайцем начинал с вопроса: «Ну что, нашел кого-нибудь, кто нас устроит?»
Видимо, я в конце концов его так достал, что к вечеру он нашел все-таки какого-то своего местного авторитетного друга – с виду пожилого, водителя автобуса, очень похожего на артиста Николая Крючкова, который, якобы, был хорошо знаком с новым начальником турбазы Министерства Обороны «Терскол», Самодуровым.
Повторив ночью еще раз процедуру с соленой тряпкой на ноге, на следующее утро я чувствовал себя уже гораздо лучше! А главное у меня была перспектива – выбраться из этого гадюшника!
За нами заехал упомянутый выше Лешин друг. Мы его снабдили обещанной ему рыбой, часть которой он аккуратно завернул в отдельную газету – для подарка Самодурову.
Нужно было видеть, как он вручал эту рыбу Самодурову в его кабинете. В наше время так торжественно вручают, наверное, конверт со ста тысячами долларов крупному государственному чиновнику. При этом, Лешин друг, после молчаливого рукопожатия с начальником Турбазы, произнес всего одну фразу на очень плохом русском языке: «Мои друзья – нужно устроить!»
Самодуров то ли действительно был с ним знаком, то ли как новый человек в этой местности не хотел отказывать пожилому балкарцу, но рыбу с почтением взял и дал команду нас поселить.
Мы в тот же день перевезли вещи (в том числе и мешок с рыбой) в большой четырехместный номер, где кроме нас жили два морских офицера с дальнего востока. Заяц сразу нашел с ними общий язык, но как старший по званию (он в то время был уже проректором Мурманской мореходки, и его звание соответствовало подполковнику) дал понять, кто в комнате главный!
Вечером, мы торжественно отметили новоселье в большом кругу друзей и в дальнейшем наша комната ничем, кроме географического расположения и большей площади не отличалась от покинутого нами помещения в детской спортивной школе. К нам все время заходили местные ребята. Пахло рыбой. Застолья, рассказы, тосты… Наши соседи – офицеры сначала малость обалдели от такого ежедневного праздника, а потом привыкли, втянулись.

6. Сурик.

На следующее утро, размотав «волшебную» соленую тряпку, я обнаружил, что опухоль на ноге и боль совершенно прошли, и я могу достаточно уверенно на ней стоять и даже ходить. Правда левая стопа при этом как-то странно не хотела двигаться в вертикальной плоскости, поэтому при ходьбе приходилось хромать, опираясь на левую пятку. Но я решил, что это со временем пройдет, и настолько осмелел, что попробовал надеть горнолыжные ботинки. Каково же было мое удивление, когда я понял, что левая травмированная нога, одетая в высокий горнолыжный ботинок, застегнутый на все клипсы, ничем не отличается от правой – здоровой. При этом, в горнолыжных ботинках я ходил не хромая! Это было просто чудо! Я, уже настроенный проводить отдых в качестве праздношатающегося туриста, опять превращался в горнолыжника!
Как оказалось впоследствии, разгадка этого «чуда» была проста. У меня было вовсе не растяжение икроножной мышцы, а полный разрыв ахиллова сухожилия, которое осуществляет вертикальное перемещение стопы относительно пятки. Когда я надевал высокий жесткий горнолыжный ботинок, он был подобен гипсовой повязке до колена, которую я носил потом, после операции и которая должна была как раз исключать это перемещение. Таким образом, ботинок, как бы, отключал от процесса ходьбы ахиллово сухожилие. В процессе же спуска на горных лыжах ахиллово сухожилие практически не работает, поэтому никаких ограничений при катании я не испытывал.
К этому времени соревнования на Эльбрусе уже закончились и наша «спасательная служба» была расформирована. Но мы так привыкли кататься на Эльбрусе по широким гладким склонам, что на крутую, бугристую гору «Чегет» нас уже, как-то, не тянуло, хотя проблем с подъемом там было гораздо меньше.
На Эльбрусе же, подняться наверх можно было только на мятниковой канатной дороге, которая состоит из двух очередей: первая – от поляны «Азау» до станции «Кругозор», а вторая – от станции «Кругозор» до конечной станции «Мир». Маятниковая канатная дорога устроена таким образом, что два подвесных вагона, вместимостью около 25 человек каждый, движутся навстречу друг другу от начальной и конечной станций данной очереди. То есть, когда один из вагонов находится на нижней станции – второй – на верхней.
В разгар сезона, когда происходили описываемые события, на нижней станции «Азау» собиралась огромная очередь. При этом была возможность ее обойти по служебному проходу, в который пропускались местные ребята, блатные люди с какими-то бумажками, выписанными начальником этой дороги за какие-то заслуги перед ним и, иногда, халявщики, вроде нас.
Был еще один, экстремальный способ – залезть на платформу, от которой оправляется вагон, снизу, со стороны горы, но это можно было проделать только в компании с очень уважаемыми людьми! На моих глазах, в один из очень напряженных дней, таким способом пользовался вышеупомянутый начальник турбазы «Терскол», Самодуров.
Временами, у заветного служебного прохода скапливалась тоже приличная очередь из граждан, упомянутых выше категорий. При этом, кого и сколько народу пропустят в него в данный момент, не знал никто.
Дверь была закрыта на лом, и открывал ее, регулируя по каким-то своим понятиям количество и категорию входящих, маленький, тщедушный юноша с лицом дауна, по имени Сурик. Он был поставлен на этот ответственный пост начальником дороги, выполнял только его указания, не признавал никаких авторитетов, даже среди местных. Кроме того, этот Сурик был абсолютно неподкупен, потому что ему, видимо, кроме его важной должности ничего в этой жизни было уже не нужно.
Мы долго не могли придумать, как его скоррумпировать. Помог случай. Как-то сидя в одном из баров с местными ребятами мы увидели входящего Сурика, и они позвали его к нам за стол. От приглашений за стол Сурик никогда не отказывался, потому, что всегда помнил о своей важной должности и чувствовал себя, несмотря на молодость, со всеми на равных. Мы выпили, и я спросил его, почему он не бреется. У него рос на щеках редкий рыжий пушок, делающий его маленькую физиономию еще более смешной. Он ответил, что у него нет хороших лезвий. А какое лезвие ты считаешь хорошим – спросил я. Его маленькие глазки приняли мечтательное выражение – мне нужен «Жиллет» – сказал он с такой безнадежностью, что его стало жалко. Хорошо – сказал я. Куда тебе его принести?
На следующий день мы с Зайцем, уверенно обойдя блатную очередь у служебного прохода и дождавшись очередного открытия заветной двери, торжественно продемонстрировали показавшемуся в ней Сурику его сокровенную мечту – одно лезвие для безопасной бритвы «Жиллет» в бумажной обертке. Сурик рассматривал его, вертя в руках, с таким же восторгом, как людоедка Эллочка – чайное ситечко, подаренное ей Остапом Бендером.
Надо сказать, что эти лезвия даже в то время не были в Москве предметом дефицита, поэтому все это отдавало каким-то сюром! Последующие действия Сурика были адекватными такому дорогому для него подарку. Он остановил рванувшуюся было в приоткрытую дверь очередь, хотя в ней стояли, помню, достаточно известные люди, в том числе и нынешний председатель Российского Олимпийского Комитета, Тягачев с женой и большой свитой (тогда он был главный тренер Спорткомитета СССР по горным лыжам) и торжественно пропустил нас первыми. С этого дня и до конца нашего отпуска проблем с подъемом на Эльбрус у нас не было. При этом мы могли проводить с собой без очереди любое количество своих знакомых, что всегда вызывало определенное раздражение блатной очереди.

7. Горы и песни

Никаких затруднений при катании и при ходьбе в горнолыжных ботинках я не испытывал. Трудности начинались после катания, когда я надевал обычную обувь. Ходил я, сильно хромая на левую ногу, со скоростью черепахи, поэтому, совершать вместе со всей компанией пешие прогулки во второй половине дня от одного злачного места до другого, что очень популярно в тех местах, я не мог. Мне даже дали прозвище, «топ-нога», что достаточно точно отражало мою тогдашнюю походку.
Но меня никогда не бросали! – Ну, во-первых, конечно, мужская дружба, а, во-вторых, я играл (если это можно так назвать!) на гитаре и пел песни, от которых местная публика была в восторге. Уходя, меня оставляли на какой-нибудь лавочке у дороги, а затем кто-то из моих друзей появлялся на найденной где-то машине и забирал в очередной шалман, где все уже сидели и меня ждали.
Что касается моей концертно-песенной деятельности, то это отдельная история, которую необходимо рассказать, чтобы был понятен уровень моей музыкальной квалификации.

Когда-то очень давно, в августе 1963 года, мы с моим другом детства, Левой – нам было тогда по 17 лет, и с группой более взрослых ребят (от 20 до 25 лет) поехали отдыхать на турбазу «Рыбачье» – под Алуштой. Всего нас было человек десять. Чтобы выглядеть там прилично, мы взяли c собой катушечный магнитофон «Яуза-5» с модными (по тем временам) записями. Жили мы на берегу моря в одной из многочисленных стандартных десятиместных палаток с раскладушками. Наша палатка отличалась тем, что из нее день и ночь лилась магнитофонная музыка, которая, по идее, должна была привлекать к нам окружающих девушек.
В одно время с нами где-то в окрестностях нашей турбазы отдыхала большая веселая компания артистической молодежи – в основном из Ленинградского ТЮЗа, а также из московских театров и театральных училищ. Среди них был парень, который прекрасно аккомпанировал на гитаре и несколько человек, которые под его аккомпанемент пели совершенно новые для нас, блатные песни. Собирались они, обычно, вечером, рядом с нашей турбазой, на изгибе шоссе Алушта – Ялта, где, сидя на заградительном каменном парапете, и, естественно, выпивая, устраивали потрясающие песенные концерты, которые продолжались до глубокой ночи и привлекали огромное количество слушателей.
Конечно, наш магнитофон не мог с ними конкурировать! Но нам (кому, не помню!) пришла в голову оригинальная мысль: а не попросить ли этих ребят устроить концерт в нашей палатке и записать все их песни на пленку? Переговоры прошли успешно, и уже на следующий вечер к нам в палатку набилось огромное количество народу из турбазы – послушать артистов!
Надо сказать, что ребята очень старались – видно в то время их не так уж часто записывали на магнитофон, и у нас появились на удивление качественные записи всех их песен на двух 250 метровых катушках. Теперь из нашей палатки лилась не только джазовая музыка, но и знакомый всей турбазе песенный репертуар наших театральных друзей, что значительно повысило популярность нашей компании.
Ну, а поскольку мы слушали эти записанные катушки по нескольку раз в день, а, потом, приехав домой, переписали их и крутили везде, где только можно, то эти песни засели в моей голове настолько прочно, что меня можно было ночью разбудить и я бы мог пропеть их все, с начала до конца, в той последовательности, в какой они были записаны.
Для публичного же их исполнения требовалось играть на гитаре, чего я абсолютно не умел делать. Этот мой музыкальный пробел восполнил один из моих друзей, Андрей Квятковский. Он объяснил и продемонстрировал мне, что для аккомпанирования практически всем моим блатным песням вполне достаточно только трех аккордов на трех нижних струнах семиструнной гитары.
Выучив в течение некоторого времени эти аккорды и имея огромный песенный репертуар, я с успехом выступал в любой, в меру пьяной компании. В процессе этой концертной деятельности я, уже самостоятельно, несколько усовершенствовал свою игру на гитаре – то есть разучил еще пару аккордов, и непрерывно расширял свой репертуар, включая в него последние песни Высоцкого, Визбора и других, популярных в то время бардов.
В горах традиционно очень любят песни под гитару. Пишут их, как правило, влюбленные в горы и лирически настроенные авторы. Тематика этих песен довольно однообразна и, как правило, не веселая. Это, видимо, повелось еще с тех пор, когда в горы приезжали, в основном, альпинисты. Естественно, их нелегкий труд на восхождениях, часто связанный со смертельным риском, и суровые бытовые условия предопределяли соответствующий настрой горных песен. Ярким представителем таких авторов был Юрий Визбор. На их фоне резко выделялись только горные песни Высоцкого, которые, как и все его песенное творчество были абсолютно другими!
За годы моих поездок в горы, я выучил много «стандартных» горных песен, которые знали все старожилы и их, обычно, пели хором за дружеским столом. Но, как ни странно, наибольшей популярностью среди самой разной публики пользовались мои блатные песни образца 1963 года, которые, как оказалось, кроме меня, мало кто знал!
В связи с вышесказанным, где бы мы ни собирались, обязательно кого-то посылали за гитарой и я весь вечер, выпивая наравне со всеми, вынужден был изображать из себя исполнителя бардовских песен.
Мой авторитет среди местной молодежи, в этом качестве, вырос до неимоверной высоты. Доходило до того, что меня будили ночью и везли куда-то, к уже «разогретому» праздничному столу, где я по заказу публики должен был исполнять их любимые песни. Надо отдать должное Зайцу. Он меня всегда в этих случаях сопровождал, выступая, пользуясь своим авторитетом, в роли моего продюссора-охранника. Это было совсем не лишним, так как в процессе таких концертов часто возникали довольно опасные очаги напряжения между разгоряченными кавказскими парнями из-за различных трактовок текстов песен и связанных с ними их личных ассоциаций. Был случай, когда, во время одного из ночных «концертов» в поселке «Эльбрус», один, недавно «откинувшийся» местный рецидивист полез на меня с ножом из-за того, что в одной из песен Высоцкого он, по пьяни, усмотрел неуважительное отношение к какому-то своему родственнику!

С моей певческой популярностью связан очень смешной случай, произошедший в 1977 году. Но тут необходимо рассказать все по порядку.
Приехав в Терскол как всегда, без путевки, я встретил в гостинице Чегет Славу Старцева. Мастер спорта по горным лыжам, известный спортсмен, он в то время успешно работал у нас на Боровском кургане старшим тренером детской спортивной школы. Мы были с ним хорошо знакомы. Проводили вместе много времени как на лыжах, так и после лыж.
Оказывается, он приехал сюда на месяц в качестве преподавателя школы инструкторов по горным лыжам, которую организовал известный популяризатор этого вида отдыха, Людвиг Ремизов.
Узнав, что у меня проблемы с размещением, он взялся устроить меня в их школу инструкторов, но с тем условием, что я буду обучаться в ней в течение месяца и войду в его группу.
Это было для меня несколько неожиданно! Я привык в горах к свободному образу жизни, а тут – режим, подъем, каждый день занятия не только на горе, но и в аудитории, экзамены, отметки…! Но деваться было некуда и я малодушно согласился! Может быть, тут сыграло роль то, что я приехал опять раньше всех и со мной рядом не было моих друзей, которые меня отговорили бы от этой авантюры. Так или иначе, Слава, пользуясь своим авторитетом, уговорил Ремизова включить меня в число учащихся, и я, получив койкоместо на раскладушке в комнате с тремя веселыми осетинами, бесплатное трехразовое питание в ресторане гостиницы «Чегет» и бесплатный пропуск на подъемник, включился в месячный цикл обучения искусству демонстрации горнолыжной техники по методике Людвига Павловича Ремезова.
Я как будто попал в пионерский лагерь с учебным уклоном.
Режим дня: подъем, зарядка, завтрак, занятия на горе, обед, занятия в аудитории с лекциями по медицине, по лавинам, по географии и еще, бог знает, по чему! После каждой темы – экзамен с отметкой, бесконечные экзамены по демонстрации техники различных поворотов на горе…
В этой школе было человек сорок учащихся из разных горных регионов СССР, в основном, молодые инструкторы из горнолыжных турбаз, и человек 8 «преподавателей» из Москвы, которых отбирал, видимо, сам Ремизов по критерию личной дружбы. Поэтому многие преподаватели катались на лыжах хуже учащихся. Здесь мне повезло. И наш преподаватель, Старцев хорошо катался – у него было чему поучиться, и в группе подобрались ребята приблизительно моего уровня квалификации.
Человек ко всему привыкает! Я постепенно освоился, и в нашу комнату, как и прежде, повалили мои местные и приезжие друзья и наши с ними вечера ничем не отличались от предыдущих лет. Может быть, только выпивать мне приходилось поменьше, из-за ранних утренних подъемов и последующей довольно тяжелой и длительной «работы» на горе.
В тот год, одновременно с нашим обучением, в Приэльбрусье проходили съемки художественного фильма про горнолыжников, «Миг удачи». Как выяснилось позже – фильм получился неважный. Но сами съемки были для нас, как и для всех местных и отдыхающих в гостинице «Чегет» большим событием! Нас все время приглашали принять участие в каких-то массовках, а кое-кого даже продублировать катание на лыжах абсолютно далеких от нашего вида спорта актеров. В составе съемочной группы был и Юрий Визбор, который играл роль опытного и мудрого тренера будущего победителя соревнований (артист Щербаков).
Кроме катания на лыжах, в свободное от съемок время, Визбор выступал несколько раз с концертами своих песен на турбазах. В один из вечеров хорошо знакомый с Визбором Ремезов пригласил его к нам в гости. Прием известного барда происходил в одном из больших номеров гостиницы Чегет, куда были приглашены, кроме преподавательского состава, только те из учащихся, кто мог исполнять песни под гитару. Был приглашен и я. Видимо, по протекции Старцева, который не раз присутствовал на пьянках нашей горнолыжной компании в Жуковском, где слышал, как я исполнял свои песни.
Визбор появился с какой-то странной девицей, почему-то отказался наотрез от специально приготовленного к его приходу грога и заявил, что никакого его концерта не будет, а будет просто дружеский вечер, где все по очереди будут петь, кто что умеет (лучше свое!), в том числе и он, когда до него дойдет очередь.
Тут началось такое грустное и нудное исполнение самодеятельных песен, что мне стало тошно! Когда очередь дошла до меня, я петь отказался и сказал Визбору, что сам я песен не сочиняю, а исполняю исключительно его произведения, поэтому для всех будет гораздо интереснее, чтобы их пел сам автор, который на наше счастье здесь присутствует. То ли Визбор устал от прослушивания нашей самодеятельности, то ли его убедили мои слова, но он после этого взял гитару и пел нам часа полтора.
Наутро, случайно встретившись с Визбором на горе, мы поздоровались, о чем-то поговорили и даже некоторое время вместе катались. Кстати, катался он довольно уверенно и ему, для исполнения роли тренера, наверное, даже и дублер не требовался.
Теперь я перехожу к тому случаю, о котором хотел рассказать!
Последнюю неделю учебы в школе инструкторов мы жили на турбазе «Эльбрус», куда нас перевели то ли из-за огромного наплыва отдыхающих в гостиницу «Чегет», то ли по каким-то другим причинам. Но нам выделили автобус, и на учебный процесс это никак не повлияло.
И вот сидим мы как-то вечером на упомянутой турбазе за дружеским столом, и тут перед нами появляются две какие-то ненормальные девицы неопределенного возраста, что-то от 20 до 40, с вопросом: «где нам найти Кантора?»
Оказывается, они, проживая в гостинице «Чегет», вдруг решили провести у себя в баре вечер встречи с Юрием Визбором. Развесили объявления, собрали с народа деньги, заказали столы, только забыли предупредить об этом самого Визбора! Видимо они хотели устроить ему сюрприз! А когда они все-таки решили его пригласить – он куда-то пропал!
Назревал скандал. И тут кто-то им посоветовал, чтобы они вместо Визбора пригласили Кантора – он, мол, еще лучше вам споет! Не долго думая, они понеслись к нам в поселок Эльбрус, чтобы найти меня и уговорить произвести указанную замену.
Сначала я наотрез отказался, но ребята стали меня так уговаривать, имея в виду, что мы при этом проведем там, на халяву, прекрасный вечер с бесплатной выпивкой и закуской, что я все-таки сломался, и мы поехали.
Зал был полон, все столы, кроме нашего, были заняты, но, так как мы немного опоздали, то принятый к нашему приходу алкоголь, видимо, сделал публику более покладистой, и когда объявили, что вместо Визбора выступать будет Кантор, то никто, особенно, и не возражал. Раздались даже несколько хлопков.
В соответствии с договоренностью, я сначала спел несколько известных песен Визбора. К моему удивлению всем понравилось. Многие подпевали. Вдохновившись этим обстоятельством и немного выпив, для куража, я исполнил весь мой репертуар 1963 года, временами даже используя необходимую ненормативную лексику. Публика была в восторге. Мне долго хлопали. Потом начались танцы. В общем, вечер удался!
Этот случай вошел в историю наших поездок в Приэльбрусье под названием: «Как Кантор заменил Визбора», и мои многочисленные друзья по Чегету до сих пор его вспоминают.

8. Но все кончается, кончается, кончается!…

В принципе, если бы не травмированная нога, то этот мой приезд в горы ничем от предыдущих приездов и не отличался. Был получен полный стандартный комплекс удовольствий. Я накатался на лыжах так, что они мне даже несколько надоели (но я знал, что это ненадолго!), провел прекрасное время с местными и приезжими друзьями. Мы, как всегда, отметили здесь мой день рождения. Он у меня, в последние годы, почти всегда совпадает с поездками в горы, а для местной публики превратился уже в традиционный праздник, что-то вроде 1 мая.

Наиболее широко мы его праздновали в прошлом году. После катания на склонах Эльбруса, в специально выделенном для этой цели доме, в поселке Эльбрус, собрался почти весь состав упомянутой выше школы инструкторов, мои многочисленные приятели-горнолыжники из Жуковского, оказавшиеся здесь в это время, и, конечно же, все мои местные друзья.
При этом, один из старейших инструкторов Терскола – Юра Ширяев (этакий комсомольский активист – а-ля Масляков), взяв на себя роль тамады, предложил всем гостям по кругу выступить и рассказать про меня какую-нибудь историю, после чего я, естественно, с каждым должен был выпить. Это было для меня нелегкое испытание, но горы любят сильных!

Уезжали мы с Зайцем в разное время и в разные места, начиненные, как всегда, различными поручениями от наших балкарских друзей. Причем, если у Зайца эти поручения были связаны с устройством чьих-то детей в Мурманскую мореходку, то у меня, в основном, с доставанием автозапчастей (тогда это был жуткий дефицит!) и передачей приветов и приглашений в гости девушкам от Хасана и других джигитов.
Конечно, уезжать и расставаться грустно! Но мы в то время были абсолютно уверены, что все обязательно повторится на следующий год, и через год, и будет повторяться всегда!

25.03.2006

 

Мой бизнес-тур в Израиль

1. Мойша

Все началось со знакомства с Мойшей в 1989 году.
Мойшей – я потом стал его называть, когда узнал, что по маме он еврей. На самом же деле, его звали Миша, а официально – Михаил Алексеевич Чистяков – смешной, толстоватый парень, с торчащими ушами и добродушной улыбкой.
Познакомились мы на платных (и довольно дорогих!) курсах английского языка, организованных директором нашей городской «английской» школы, Львом Николаевичем Рясным.
Учили нас языку три раза в неделю по четыре часа, в соответствии с модным тогда методом Розанова, которым Лев Николаевич овладел на каком-то специальном семинаре для учителей английского языка.
В соответствии с этим методом, у каждого члена нашей группы, состоящей из восьми человек, был свой английский псевдоним, своя английская жизненная «легенда», вымышленная специальность и т.д.
Мы разучивали и пели английские песни, играли в специальные игры; под музыку, с закрытыми глазами, запоминали английские слова – в общем,
все это напоминало детский сад.
Но, тем не менее, через три месяца этих «детсадовских» занятий я уже мог спокойно объясняться на английском и даже кое-что понимать. Это было тем более удивительно, что до этих курсов я всю жизнь учил английский язык – сначала в школе, потом в институте, в аспирантуре, сдавал кандидатский минимум, но обратиться к кому-нибудь по-английски – мне даже в голову не могло прийти!
На курсах мы с Мойшей входили в диаметрально противоположные категории учеников. Если я был в группе отличников, то Мойша был абсолютным аутсайдером. Ему с таким трудом давался английский язык, он так мучился, что я не мог понять, зачем ему, вообще, это нужно?
Непонятно было, как он и попал-то к нам. Мне, например, чтобы войти в группу потребовалась мощная протекция моего друга Саши Наумова, который порекомендовал меня своему хорошему знакомому Рясному.
Я в то время еще работал в Летно-Исследовательском институте (ЛИИ), а Мойша был уже «крутым» бизнесменом. Он, вдвоем с товарищем, был владельцем кафе в Раменском, занимался оптовой торговлей продуктами, «обналичивал» деньги, что тогда было еще не очень распространено. В общем, был тем, кого впоследствии стали называть «новыми русскими». Естественно, он опрометчиво считал, что за деньги, которых у него было немало, можно купить все, в том числе и знание английского языка.
Тем не менее, он был очень добрый и простой парень, и мы с ним быстро подружились. Узнав, что я теннисист, он тут же захотел тоже играть в теннис, и я устроил его с приятелем к хорошему тренеру – моему ученику, Паше Зубареву, видимо, существенно поправив последнему его финансовые дела.
Потом, я находил ему клиентов для обналичивания денег, познакомился с его друзьями и компаньонами. Мы часто вместе ходили в баню и в разные злачные места. У него была хорошая, дружная семья – жена Валя, две дочки и отдельно от них живущая мама – женщина, перед которой важный Мойша моментально делался маленьким, послушным мальчиком.
Прошло два года. За это время я уволился из разваливающегося ЛИИ, завершив, таким образом, свою научную карьеру, и окунулся полностью в этот «чарующий» (как тогда говорили в рекламе) мир бизнеса. Не могу сказать, что для меня, в то время, этот мир был таким уж чарующим, но мне повезло. Я сразу попал в подходящую мне предпринимательскую струю, требующую повышенного расхода энергии, и ностальгии по науке не ощущал.
Однажды, у меня появляется Мойша и заявляет, что он уезжает жить в Израиль. Причем, едет со всей семьей, в том числе и с мамой, и с ним еще едет его друг, Вадим Гутнер, тоже с семьей.
Оказывается, – радостно рассказывал он мне – сейчас уже не обязательно оформляться на ПМЖ в Израиль, а можно просто поехать туда в качестве туристов, остаться и получить гражданство!
В связи с этим, они сейчас все здесь продают, берут с собой необходимую бытовую технику – чтобы там не тратить на нее деньги и открывают в Израиле бизнес. Правда, на мой вопрос – какой бизнес? – он ничего вразумительного не ответил.
После этого, уговорив меня купить его почти новые «Жигули» шестой модели за две тысячи долларов (в то время, в связи с отсутствием рынка иномарок, она считалась очень хорошей машиной), Мойша убежал покупать «Ауди-100 – Универсал» (такой же, как у Гутнера!), на котором он, погрузив свой скарб, поедет в «туристическую поездку» в Израиль, а там продаст за большие деньги!
Действительно, на следующий день он эту машину купил и, при оформлении ее в Люберецком МРЭО, так напоил гаишников, что они, бросившись сами прикручивать ему новые номера, прикрутили ему передний номер, отличающийся на единицу от заднего. Как оказалось впоследствии, сзади они случайно прикрутили два слипшихся при хранении номера, поэтому и последняя цифра в нем отличалась на единицу от переднего.
Самое удивительное, что на это различие переднего и заднего номеров не обращала внимания не только наша ГАИ, но и полиция всей Европы, вплоть до Израиля, где он с ними ездил в течение полутора лет, пока с ними же и не вернулся.
Потом план был воплощен в жизнь. Все было продано. В автомобили были погружены стиральные машины, холодильники, телевизоры и прочие нужные вещи – чтобы не тратить «там» лишние деньги!..
Но ребята плохо ознакомились с хитрым Израильским законодательством. Оказалось, что за вещи, даже личные (!), ввозимые на территорию Израиля, взимается таможенная пошлина, равная 100% их стоимости. В том числе и за автомашину, если захочешь ее продать. И как-то обойти это (как у нас) невозможно!
Это была если не катастрофа, то очень болезненный удар по материальному состоянию Мойши и его друга. Но, так или иначе, в Израиле они все-таки остались, и связь с Мойшей у меня на какое-то время оборвалась.

2. А не создать ли нам СП?

Через полгода Мойша позвонил.
Это был 1991 год – заря нашего, Российского свободного предпринимательства. Я, к тому времени, сменил уже три фирмы, но денег много не заработал, так как, в связи с отсутствием стартового капитала, действовали мы в соответствии с популярным тогда анекдотом, как один русский «бизнесмен» предлагает другому купить его товар, второй соглашается, после чего, один из них бежит искать товар, а второй – деньги.
Зато, я преуспел в организации различных коммерческих структур, в том числе и модного тогда совместного предприятия (СП) с участием иностранного партнера, которое, в отличие от российских компаний имело право на существенные льготы по налогообложению.
Это СП мы, с моими друзьями – тоже бывшими сотрудниками ЛИИ, организовали, работая в «Научно-Производственном Центре» «Эконовация».
Туда мы попали по приглашению одного из многочисленных потенциальных женихов моей красавицы-сестры, перебывавших у нас дома, после ее развода с мужем, на традиционных родительских семейных торжествах.
Жених этот – Игорь Прудкин, оказался приятелем моего друга – бизнесмена, специалиста в области внешней торговли, и был одним из руководителей, упомянутого выше предприятия.
«Эконовация» находилась под крылом «Всесоюзного Центра детского и юношеского кино», организованного известным артистом Роланом Быковым, который сумел так профессионально разжалобить руководство соответствующих государственных органов, что возглавляемый им «Центр» и входящие в него структуры, типа нашей, начисто освободили от уплаты всех налогов. Видимо, предполагалось, что абсолютно вся получаемая прибыль должна идти исключительно на возрождение нашего детского кино!
Не знаю, как обстояли дела у других коммерческих структур, входящих в этот Быковский «Центр», но прибыль «Эконовации» была немалой!
Энергичные и пробивные бывшие комсомольские работники, возглавлявшие «Эконовацию», сумели, каким-то образом, заполучить подряд на строительство «Новотеля» в аэропорту «Шереметьево» и деньги к ним полились рекой. Их, как говорится, уже не считали!
Поэтому, когда я предложил им организовать СП, что, конечно, требовало значительных материальных затрат, но сулило, по моим расчетам, немалые выгоды, никаких возражений не было.
В это СП, кроме «Эконовации», вошла найденная через того же моего друга-бизнесмена некая Итальянская фирма, которая собиралась покупать у нас древесную щепу, при условии доставки ее в Итальянский порт Равенна.
Невозможно описать, сколько нашей энергии, времени, и денег «Эконовации» было затрачено на реализацию этого проекта!
В леспромхозах Тверской области были организованы бригады по заготовке щепы из отходов древесины на лесосеках. Были закуплены похожие на динозавров передвижные щеподробильные машины.
Нарубленная в лесу щепа подвозилась специальным транспортом к железной дороге, в результате чего, через некоторое время, около ж/д станции «Пено» выросла огромная гора этих измельченных древесных отходов, издали напоминающая верхнюю часть угольной шахты.
Такая же гора щепы росла в порту г. Николаева, где для этого была арендована специальная площадка и часть прибрежной полосы, на которой предполагалось строительство специального причала для судов типа «река-море», водоизмещением до 5000 тонн.
Были решены все технические вопросы, связанные с погрузкой щепы на корабль, скоррумпировано руководство Николаевского порта, которое не занималось ничем, кроме нашего проекта…
Но, беда всегда приходит оттуда, откуда ее никогда не ждешь!
Когда мы уже были готовы подписывать контракт на поставку первой партии щепы, в далекой Канаде случился страшный ураган, поваливший огромное количество леса.
Канадское правительство, заботясь об экологии своих лесов, приняло решение перерабатывать этот бурелом в щепу и огромными сухогрузами – водоизмещением по 20000 тонн, бесплатно (!) отправлять ее в Европу, в том числе и в «нашу» Италию.
Естественно, после этого нам с идеей продажи щепы пришлось расстаться, но отлаженные связи с руководителями леспромхозов остались, и созданное СП продолжало функционировать, занимаясь, по инерции, торговлей лесом, что потом стало моим основным направлением в бизнесе, где бы я не работал.

Звонок Мойши застал меня работающим в малом предприятии «Космос», которое мы организовали, дружно покинув исчерпавшую себя к этому времени «Эконовацию».
Голос его по телефону был необычно тихий, и какой-то безрадостный. Он рассказал, что у них с Гутнером в Израиле теперь своя компания, под названием «Гутнер протекшн», с офисом в Иерусалиме, но чем они там занимаются – толком объяснить не смог. Потом Мойша продиктовал мне свой телефон и адрес какой-то фирмы в Москве, куда я должен был поехать, чтобы оттуда позвонить им в Иерусалим и пообщаться с ними по факсу.
Конечно, факсы тогда в Москве были еще далеко не у всех, и это было естественно, чтобы я воспользовался услугами их друзей. Но мне сразу стало понятно, что с деньгами у Мойши в Израиле – напряженно, и долго говорить со своего телефона он не может.
Приехав по указанному адресу, я, конечно, никакие факсы посылать не стал – это напоминало бы разговор двух глухонемых, а просто позвонил оттуда в Иерусалим по телефону и поговорил с другом Мойши, Вадимом Гутнером, с которым я в то время еще не был знаком и никогда его не видел.
Со слов Мойши, я знал, что в Москве он был крупным бизнесменом, а незадолго перед их отъездом, я случайно прочитал в какой-то центральной газете о том, что «известный бизнесмен, Вадим Гутнер», в связи с чем-то, арестован, а потом отпущен.
Вадим приятным низким голосом поинтересовался, чем я в Москве занимаюсь и, узнав, что я имею отношение к торговле лесом, предложил мне приехать к ним, в Израиль, для обсуждения совместного бизнеса в этом направлении. Приглашение они мне готовы выслать.
Когда я рассказал моим друзьям-компаньонам о предложении, полученном из Израиля, они чуть не запрыгали от радости – у нас теперь есть свои, собственные (без посредников) иностранные партнеры!
Все единодушно решили, что мне, конечно же, нужно ехать. Ехать и, используя мой опыт, организовать с ними новое совместное предприятие, которое позволит нам получить налоговые льготы.
Тут же было придумано название будущего СП – по первым буквам названий израильской фирмы – «Гутнер Протекшн» и двух наших компаний – «Космос» и «Москва». Получилось – «ГУКОМ».
На следующий же день я позвонил Мойше, сообщил о нашей идее и попросил прислать мне приглашение.

3. Маршрут «Москва-Хайфа»

В те времена, несмотря на то, что всех уже выпускали из страны в любых направлениях, попасть в напрямую в Израиль было невозможно.
Прямой авиационный рейс Москва – Тель-Авив отсутствовал, и схема попадания в Израиль из Москвы выглядела так: самолетом до Кипра, а оттуда, на пароме – в Израильский порт Хайфа.
Приглашение было получено, Израильская виза проставлена, билет до Кипрского аэропорта «Ларнака» куплен. Можно улетать!
За границу я отправлялся не в первый раз. К этому времени я уже побывал в Чехословакии и Югославии, куда ездил кататься на горных лыжах в составе туристических групп. Возглавлял группу наших Жуковских теннисистов при поездке во Францию. Везде нас встречали, обеспечивали…
Но сейчас, уезжая один, в загадочный тогда для меня Израиль, по какому-то сложному маршруту, я немного нервничал.
Перед отъездом, по просьбе моих израильских друзей, я, в течение нескольких дней ездил к каким-то их родственникам, знакомым, везде мне что-то передавали. Я вез с собой, по их просьбе, даже несколько свидетельств о рождении каких-то незнакомых мне людей, как потом оказалась – для получения Израильского гражданства.
Если бы они мне тогда объяснили, для чего это нужно, то я, может быть, тоже взял с собой свое свидетельство о рождении и, глядишь, стал бы гражданином Израиля! Тогда это было проще простого – лишь бы мать была еврейка. В отличие от нашей страны, национальность там определяется по матери.
Была еще проблема валюты, которую мне надо было иметь с собой. На мой вопрос – сколько мне с собой взять денег? – Мойша снисходительно посоветовал: «Ну, возьми с собой хотя бы тысячу долларов».
Обменных пунктов в Москве тогда еще не было. И достать валюту было не так уж просто. К счастью, то время я помогал моей приятельнице сдавать ее квартиру в Москве одному не бедному иностранцу, который оплачивал ее валютой. А так как оплата квартиры производилась через меня, то мне, естественно, кое-что перепадало.
В общем, все в порядке, все упаковано, я сижу в самолете, вылетающем из аэропорта «Шереметьево-2» в аэропорт «Ларнака», среди совершенно незнакомых мне людей.
Из разговоров пассажиров, я понял, что в Кипрском аэропорту кто-то должен нас всех встретить и организовать наше дальнейшее путешествие в Израиль.

В Ларнаку прилетели поздно вечером.
После получения багажа, на выходе из аэропорта нас действительно встречали две шустрые дамы, которые громко объявляли на русском языке, что на площади нас ждут автобусы, чтобы отвезти в Никозию – столицу Кипра, и расселить по отелям. Для этого все должны сдать им по 10 долларов США.
Естественно, все, в состоянии легкой паники, бросились сдавать им деньги и, быстрей, в автобус – чтобы случайно не остаться!
Как оказалось, автобусы ехали по разным адресам. Нашу часть пассажиров высадили у какого-то отеля, видимо, далеко не самого высокого класса.
Мы выгрузили вещи, и сопровождающая нас дама, сообщив, что паром отправляется только послезавтра, указала нам на входную дверь отеля и, пообещав приехать к нам завтра вечером, испарилась вместе с автобусом.
Перетащив вещи в холл отеля, усталые и взмокшие пассажиры стояли кучей и не знали, что делать дальше. Все, видимо, по старой, «совковой» привычке, ждали, что сейчас кто-то выйдет, что-то объявит, и все радостно бросятся это выполнять. Но время шло, а никто не появлялся.
Портье недоуменно смотрел на нас и молчал. Все начали волноваться, но никто не предпринимал никаких действий! И тут я понял, что никто из этих людей не знает никакого языка, кроме русского, а портье, как раз, по русски-то и не понимает! Не понимает, но ждет, что кто-то к нему подойдет и займется расселением этой странной толпы русских с огромным количеством багажа.
В этот момент во мне проснулся забытый дух руководителя туристической группы – я вспомнил прошлогоднюю поездку во Францию.
Подойдя к портье, я объяснил ему на моем самобытном англорусском языке (спасибо учителю Рясному, что он научил нас не комплексовать при разговоре на английском!), что мы прилетели из Москвы и нам нужно разместиться здесь на две ночи. К моему удивлению, он меня отлично понял и дал мне пачку анкет для заполнения.
Среди пассажиров почти явно послышался глубокий вздох облегчения! – наконец-то появился человек, который сейчас все устроит, все организует! И, главное, через него можно хоть как-то общаться с местным населением!
Все бросились ко мне как к родному, наперебой изъявляя свои желания по поводу расселения. Предоставленные нам номера все были двухместными и было непросто утрясти всех по парам. Наконец, это как-то удалось. Но, так как число пассажиров в нашей группе оказалось нечетным, и кто-то должен был жить один, то мне, как неформальному руководителю группы, по единодушному решению был предоставлен единственный одноместный номер.
Теперь, когда все расселились и в процессе этого расселения перезнакомились, необходимо описать состав нашей импровизированной туристической группы.
Всего было человек пятнадцать. Все ехали в Израиль впервые.
На фоне общей массы выделялись:
Старая бабушка из Баку, отправлявшаяся на постоянное место жительства в Израиль, которую сопровождали два крепких молодых азербайджанских парня – видимо ее внуки. Наверное, они получили задание от семьи – доставить бабушку до места. У них было немыслимое количество багажа. По-моему, не менее двадцати чемоданов, сумок, баулов, которые эти ребята, при необходимости, ловко перетаскивали по указанию их бабули.
Веселая женщина цыганского типа и неопределенного возраста из Днепропетровска, с девушкой лет шестнадцати. Девушка была сильно накрашена и имела довольно блядский вид. Как потом выяснилось, это была ее дочь. Мать везла ее в Израиль на «работу». На какую работу – можно было только догадываться!
Симпатичный, усатый парень, лет тридцати пяти, с пожилым, но довольно шустрым папой, ехал в гости к брату, уже несколько лет проживающему в Израиле.
Интересная дама средних лет – жена какого-то известного кинорежиссера – ехала навестить в Израиле свою дочь и внука.
Остальные «туристы» особого следа в моей памяти не оставили.
После расселения все вывалили в холл отеля, не зная, что же дальше делать? Ну, не ложиться же спать в первый вечер за границей!
Решили пойти прогуляться. Ко мне сразу же прилипла жена режиссера – видимо, она решила, что из всех остальных я наиболее близок к ее кругу.
Походив толпой недалеко от отеля, чтоб не заблудиться, мы ничего интересного не увидели и вскоре вернулись.
Вернувшись, мы обнаружили двух азербайджанцев в баре отеля, которые, освободившись на время от бабушки, расслаблялись, выпивая что-то.
Моя дама тут же заявила, что она тоже не против выпить.
Потом мы долго сидели с ней в моем одноместном номере, ведя светскую беседу, и я понимал, что она ждет от меня каких-то действий. Но у меня в то время не было опыта общения с женщинами, которые значительно старше меня. К тому же, выпил я мало, устал и к подвигам готов не был!
В результате мы, наконец, нежно попрощались, договорившись завтра вместе погулять по городу Никозии и как-то провести день.
Весь следующий день все члены нашей группы слонялись по городу, время от времени, встречаясь друг с другом и делясь впечатлениями.
Впечатлений особых не было, так как Никозия – небольшой городок, жители которого были очень похожи на наших абхазцев – как внешним видом, так, наверное, и внутренним содержанием. Складывалось впечатление, что основным занятием местных мужчин было бесконечное обсуждение каких-то проблем за стаканом вина или за чашкой кофе.
Единственной достопримечательностью была демаркационная линия, разделяющая турецкую и греческую части города. Эта линия была отмечена колючей проволокой и патрулировалась солдатами ООН в белых касках.
Наконец, наступил вечер, и в отеле появилась долгожданная, встречавшая нас в аэропорту, дама. Она объявила, что паром отходит завтра. За нами в 9-00 заедет автобус и отвезет нас в порт Лимассоль. До Израильского порта Хайфа нам плыть только одну ночь, поэтому, кто хочет провести эту ночь на палубе – с того по 5 долларов, а кто хочет спать в каюте – с тех по 20.
Все вдруг стали очень экономными и, как один, решили, что вполне можно переночевать и на палубе.
Последний вечер в отеле был отмечен совместным ужином с вином, что еще больше сблизило коллектив. Жена режиссера в этот вечер никакой активности, слава богу, не проявляла, и мы спокойно разошлись спать.
Утром за нами, действительно, пришел автобус, мы загрузились – при этом все дружно помогали таскать многочисленный азербайджанский багаж, демонстрируя еще не забытую тогда советскую солидарность.
В порту нас ждал большой многопалубный паром «Королева Елизавета» и огромная толпа желающих уехать на нем в Израиль.
Наша дама, обеспечив нас палубными билетами по 5 долларов, сразу исчезла, а мы, встав в хвост длиннющей очереди на посадку, начали потихоньку подниматься по трапам, непрерывно перетаскивая за собой свои и многочисленные, ставшие нам уже почти своими, азербайджанские баулы.
Наконец, цель была достигнута, мы все оказались на верхней палубе. Заняли какие-то скамейки, нашли даже длинный стол. Можно было перевести дух и осмотреться.
Вокруг нас расположились сидя и лежа многочисленные любители поспать на палубе. Все это напоминало массовку из фильма про войну, когда эвакуируют мирных жителей из района боевых действий.
Кто-то уже начал есть, кто-то сразу устраивался спать. Заиграла магнитофонная музыка. Заплакали дети. В общем, начала создаваться такая базарно-таборная обстановка, что мне, например, сразу захотелось провести ночь не на палубе, а в нормальной постели. И, как оказалось – не только мне!
В это время разнесся слух, что если подойти к старшему помощнику капитана, и заплатить 20 долларов, то можно получить место в четырехместной каюте.
Мне, как «руководителю» группы, владеющему английским языком, было поручено найти этого старпома и постараться устроить желающих на нормальный ночлег. Желающими были почти все наши, за исключением азербайджанцев с бабушкой, которые не могли оставить без присмотра свои вещи, а для их складирования понадобилась бы не одна каюта!
Снабженный деньгами и списком желающих комфорта, я отправился на поиски старпома и обнаружил его в районе кают-компании в окружении шумной и возбужденно жестикулирующей толпы представителей бывшего Советского Союза, которые тоже стали жертвами своей экономности, а теперь, поняв ошибку, хотели спать по-человечески.
Но вопрос осложнялся тем, что в этой огромной группе людей так же, как и у нас в отеле, никто не знал английского, а тем более и греческого языка. Поэтому, когда я подошел и обратился к помощнику капитана на английском языке с просьбой разместить наших людей в каютах, ко мне тут же выстроилась очередь желающих, чтобы я сделал одолжение и объяснил старпому их просьбы.
Ну не мог же я им отказать. В результате, я простоял рядом со старпомом часа три, в качестве переводчика, пока места в каютах не закончились.
В числе желающих провести ночь в кровати, а не на палубе, оказался тогда еще молодой артист Ефим Шифрин, направлявшийся в Израиль на гастроли, со своим администратором.
Мне он запомнился тем, что в течение всего времени, пока длилось «расселение», и его взмыленный администратор устраивал ему с моей помощью одноместную каюту, непрерывно повторяя при этом: «Понимаете, Фима может спать только один!», простоял абсолютно неподвижно и молча, со скорбным выражением лица. В этот момент он был очень похож на грустного ишака из кавказского аула, но никак не на известного «юмориста» и даже не на нормального взрослого человека!
Поэтому, сейчас, когда я вижу его на сцене, и вспоминаю его на пароме, то никакого интереса, а тем более уважения, к нему не испытываю.
Конечно, все наши были обеспечены местами в первую очередь, в результате чего мне досталось место в каюте с матерью, ее дочкой и женой режиссера.
Когда я вернулся к своим на верхнюю палубу и сообщил о выполнении задания, то на радостях было решено отметить наш последний совместный вечер в ресторане.
Ресторан на пароме был роскошный. Огромный красивый зал с круглой танцевальной площадкой и эстрадой, на которой располагался большой джаз-оркестр – человек 15, негромко играющий знакомые классические композиции. Все это очень напоминало декорации из фильма про Титаник.
Наша компания расположилась за большим столом и все, по простоте душевной, начали выставлять на стол захваченные из дома напитки. Ну не заказывать же их в ресторане по сумасшедшим ценам (И так, потратились на каюты!). Но, не тут-то было! К нам тотчас же подлетел метрдотель в смокинге и заявил (с моей помощью), что приносить и распивать свои спиртные напитки здесь запрещено, поэтому или мы все убираем или убраться придется нам. Договориться с ним не удалось, денег на заказ было жалко, и мы, позорно покинув ресторан, полезли на свою верхнюю палубу.
Зато там уже мы были полными хозяевами, никто нас ни в чем не ограничивал! Все вытащили свои домашние запасы – получился довольно богатый стол, и оттянулись, как говорится, по полной программе, по- нашему! Пели песни, танцевали под свою музыку. В общем, вечеринка удалась!
Так как выпито было немало, то, в соответствии с известной русской поговоркой, не отстававшая от меня жена режиссера на глазах расцветала, молодела и, вскоре, стала уже казаться мне вполне подходящим объектом для ухаживания. В результате, в конце вечера мы оказались с ней вдвоем в нашей четырехместной каюте, и логичной кинематографической концовке помешал лишь довольно сильный стук в дверь. Это в каюту рвались мама с дочкой, сопровождаемые двумя возбужденными молодыми азербайджанцами.
Но, видимо, для группового секса в таком составе спиртного было выпито все же недостаточно, и разочарованным азербайджанцам пришлось попрощаться и идти на свою верхнюю палубу – охранять вещи и бабушку, а нам – разлечься по своим «комфортабельным» двухъярусным койкам и уснуть, в предвкушении завтрашнего прибытия в Израиль.
Видимо, напитки, принятые накануне, были достаточно качественными, никакими аморальными вечерними поступками, к счастью, никто отягощен не был, поэтому все проснулись в хорошем настроении и, выйдя на палубу, с волнением наблюдали, за приближающимся, таинственным Израильским берегом.
Наконец, наш паром прибыл в порт Хайфу. Мы сошли на берег и нас тут же загнали в какой-то отстойник в виде клетки.
Первого израильтянина, которого я увидел по ту сторону клетки, где стояли встречающие, был страшно похудевший, отчего его уши стали торчать еще больше, и как-то смущенно улыбающийся мой друг, Мойша. Рядом с ним стоял симпатичный человек лет тридцати пяти, небольшого роста с черными усиками. Как оказалось, это и был Вадим Гутнер. Странно, но, по голосу, я представлял его гораздо крупнее и старше!
Когда таможенные формальности были закончены, и нас, наконец, выпустили из клетки, мы все, то-есть, наша так неожиданно образовавшаяся туристическая группа, очень трогательно распрощались, пообещав друг другу обязательно встретиться у знаменитой «Стены плача» в Иерусалиме через неделю. Как я с удивлением потом узнал, они действительно почти все там собрались и очень жалели, что меня не было.
Перед тем как разъехаться, жена режиссера с гордостью познакомила меня с встречавшими ее дочкой и внуком – здоровым амбалом, лет восемнадцати. Когда я мысленно прибавил к возрасту внука еще, как минимум, лет сорок, затраченных моей приятельницей для создания такого потомства, и прикинул, сколько же ей сейчас лет – мне стало плохо! Хотя, как говорят мудрые англичане: «женщине столько лет – на сколько лет она выглядит!» А сколько вы перед ее созерцанием выпили – это уже ваша проблема!
Потом мы с Мойшей и с Гутнером сели в машину и помчались в Иерусалим, где они жили.

4. В Иерусалиме.

Поселили меня у Мойши, который проживал со своей русской женой Валей и дочерьми – Наташей и Викой в четырехкомнатной квартире пятиэтажного дома, очень похожего на наши «шедевры» архитектуры хрущевско-брежневского периода.
Старшая, Наташа – восемнадцатилетняя высокая русская красавица с голубыми глазами – ребенок Вали от первого брака, которую Мойша удочерил, с раннего детства воспитывал и искренне считал своей родной дочерью. Ее отец – первый Валин муж – погиб в Афганистане.
Младшая – Вика, тихая рыжая двенадцатилетняя девочка – была их общим ребенком, и, при желании, в ней даже можно было найти некоторые характерные черты великого еврейского народа, занесенные в нее Мойшиными генами.
Кроме семьи Мойши, в этой квартире проживала еще одна семейная пара – довольно странный молодой человек с женой. До приезда в Израиль он работал в Раменской прокуратуре, но был гораздо более известен, как любимый племянник некоей Елены Марковны – бессменного заместителя директора большого гастронома в городе Жуковском.
Как я вскоре понял, упомянутого выше племянника Мойша пустил к себе по просьбе его тети, и только для того, чтобы тот участвовал в оплате квартиры. Никаких теплых чувств он к ни нему, ни к его жене не питал, и ни в каких делах с ним не участвовал.
Меня поселили в большой общей комнате – одновременно столовой и гостиной, с большим телевизором, у которого по вечерам собирались все жители квартиры. Относились они ко мне с большим уважением, как к почетному гостю, видимо, ожидая (наверное, по рассказам Мойши), что мой приезд существенно изменит их жизнь в лучшую сторону.
Поэтому, у меня все время было ощущение, что живу я не в Иерусалиме, а у себя в городе, но не дома, а в гостях у близких родственников. Отличие было только в том, что водопроводная вода здесь была платная и довольно дорогая, а в чистом (в отличие от наших!) подъезде свет зажигался лишь на несколько секунд, чтобы человек успел подняться на следующий этаж и опять его включить, нажав на светящуюся кнопку.
Кстати, эта платная вода заставляла идти на разные хитрости, чтобы ее экономить и с наивысшим КПД использовать. Сначала я не понимал этой проблемы. Все деликатно молчали, когда я, по нашей родной привычке, без ограничения пользовался водой в туалете, при умывании, не говоря уже о душе! Потом уже, когда мне все объяснили, я, по достоинству оценив Мойшино гостеприимство, тоже экономил воду как мог.
Утром, все жильцы нашей квартиры разбегались. Валя и Наташа уходили на целый день убирать чьи-то квартиры – эта работа была тогда очень распространена среди алимов – так называли репатриантов из СССР. Вика шла в школу, жена племянника работала в ресторане. Сам племянник, по-моему, нигде не работал, но тоже куда-то уходил и пропадал до вечера.
Мы же с Мойшей садились в его роскошную «Ауди» с косыми русскими номерами и ехали в центр Иерусалима, в офис их компании.
Иерусалим мне показался небольшим городом, состоящим, как бы, из трех частей. Одна из них – там, где мы жили, очень напоминала обычный наш городской квартал с четырех-пятиэтажными многоквартирными домами, правда, с абсолютно чистыми дворами и хорошим асфальтом.
Вторая часть, состоящая из богатых вилл и особняков, располагалась на склонах холмов, какого-то фантастического светло-розового цвета. В одном из этих роскошных особняков жил Вадим Гутнер с семьей, который, несмотря на значительное ухудшение финансового состояния, не мог поступиться своими московскими принципами.
Третья часть – центр города, ничем не отличалась от улиц европейских городов, с такими же магазинами, офисами, ресторанами и т.д.
Здесь где-то находился и знаменитый «Храм Гроба Господня», и популярная среди туристов «Стена плача», куда я за все время пребывания в Израиле, к своему стыду, так и не сумел попасть!
В этой же части Иерусалима, практически, в центре города, располагался офис компании «Гутнер Протекшн». Он состоял из двух комнат, со стандартной офисной мебелью, и кухни.
Кроме Гутнера и Мойши в компанию входило еще два человека, один из которых был марроканец, практически не говорящий и мало чего понимающий по-русски. Где они его нашли, и для чего он был им нужен, я так и не понял.
Деятельность компании, приносящая ей хоть какой-то доход, на момент моего приезда, ограничивалась организацией продуктовых посылок членам семей достаточно богатых алимов, оставшимся на родине. Тогда с продуктами в нашей стране было неважно.
Придумал этот бизнес Гутнер. Он, практически один, его и осуществлял.
Происходило все так.
Вадим непрерывно сидел на телефоне. Сначала он обзванивал потенциальных Израильских заказчиков, выясняя, что и по каким адресам в Москве они хотят послать своим родственникам. Потом, он посылал им по факсу счета для перечисления денег, затем созванивался со своими московскими друзьями из торговых кругов, которые должны были формировать и развозить, эти, якобы, израильские посылки удивленным московским родственникам.
Конечно, работа была для секретаря, но, из-за ограниченных финансовых возможностей фирмы, на этой штатной единице они экономили.
Так проходил, как правило, целый день, в течение которого Мойша и остальные компаньоны без дела слонялись по офису, непрерывно курили, пили кофе, чай и с меркантильным интересом наблюдали, как Гутнер работает.
Говорят, что человек может бесконечно смотреть на три вещи: на огонь, на воду и на то, как работают другие люди (Одновременно все это удобно созерцать при тушении пожара!). В данном случае указанное наблюдение явно подтверждалось!
Конечно, от нечего делать, все время обсуждались различные идеи быстрого обогащения – от открытия русского магазина с не кашерными продуктами до создания туристической фирмы или сети бензоколонок. Но все, естественно, упиралось в деньги, вернее в их отсутствие.
Кроме того, мои друзья попали в страну с уже хорошо развитым капитализмом, где все ниши достаточно крупного бизнеса уже давно заняты хитрыми евреями, и с привычным, совковым, полукриминальным подходом к коммерции здесь, как выяснялось, делать нечего.
Посидев с ними в офисе пару дней и наслушавшись их бредовых прожектов, я понял, что наша идея совместного предприятия вряд ли осуществима, и что я, наверное, зря сюда приехал!
Тем не менее, наблюдая энергичность и работоспособность Гутнера, я решил, все же, попытаться что-то организовать с его помощью, чтобы, хотя бы морально, оправдать свое путешествие.
Как-то вечером Вадим пригласил меня к себе в гости.
Жил он с женой (тоже, кстати, русской), которая была в этот момент на девятом месяце беременности, и двенадцатилетней дочкой в большом двухэтажном доме. Кроме них, в этом доме жила еще его молодая симпатичная двоюродная сестра с мужем.
В отличие от Мойшиной квартиры, здесь чувствовалась непринужденная веселая атмосфера московской интеллигентной семьи, и как-то не ощущалось, что люди сильно озабочены завтрашним днем.
За ужином, прилично выпив, и прослушав интересную историю жизни бизнесмена Гутнера из первых уст, я начал убеждать его, что так, как они живут здесь сейчас, жить нельзя. Надо все бросать, к чертовой матери, и возвращаться. Только в Москве, горячился я, можно зарабатывать большие деньги, и приводил ему только что услышанные примеры из его же жизни.
В результате, после моей эмоциональной речи Гутнер дрогнул и начал склоняться к возвращению на родину. Видимо, он об этом уже не раз думал, организовывая ежедневно эти осточертевшие ему посылки, но ему нужен был какой-то толчок!
Тут же был выработан план действий, предшествующих отъезду, чтобы с максимальной пользой использовать мое пребывание здесь.
Во-первых, нужно все-таки попытаться организовать какой-то совместный бизнес с Россией и создать для этого СП.
Во-вторых, у него есть идея торговать в России попкорном. Это сейчас его продают на каждом углу, а тогда про него у нас никто и не слышал. Для этого нужно купить здесь и доставить в Россию, для начала, хотя бы один автомат для изготовления попкорна. Это выгодно, так как при покупке товара для экспорта сразу возвращают 50% его цены. Если дело пойдет, то потом можно взять кредит и закупить большое количество этих автоматов.
В третьих, нужно провернуть одну аферу, которая не дает ему покоя с первого дня пребывания здесь.
Оказывается, в Израиле уже в то время (как, впрочем, и во всем цивилизованном мире) был очень распространен способ оплаты товаров с помощью кредитных карт. Причем, картами можно было расплачиваться не только в крупных магазинах, в отелях и на бензозаправочных станциях, где стояли компьютеры и карточка сразу проверялась, но и в мелких лавках, на рынках, где, после оплаты товара, карточка прокатывалась на специальном устройстве – то есть с нее снималась копия, которая по почте отправлялась в соответствующий банк. А так как до банка почта идет не менее двух дней – это уже было проверено, то за это время нужно успеть накупить на нее как можно больше ликвидного товара (например, золотых украшений), пока ее не заблокировали, и смыться с ним из страны!
Для исключения последующего уголовного преследования за это элементарное воровство, нужно было имитировать утерю или похищение кредитной карточки у ее владельца, перед тем, как на нее начали производиться дорогие покупки. Так как об утере карточки нужно было заявить в банк в течение суток, то на шопинг оставался только один день, но и его, по расчетам Вадима, было достаточно! Кроме того, предлагалось для этой цели «потерять» две карточки – его и Мойши. Экономический успех операции в этом случае удвоится!
Производить покупки должны, конечно, не владельцы карт – их потом (в случае следствия) могут опознать продавцы, а совершенно другие люди. В этой роли должен был выступить я и их знакомый репатриант из Киева, Гриша, с которым меня скоро познакомят. Нужно только научиться расписываться на чеках при покупках. Мне – за Гутнера, а Грише – за Мойшу.
Хронологически, события должны были развиваться следующим образом.
Прежде всего, отправляем, «от греха подальше», всех жен и дочерей самолетом в Москву, так как в машину все равно все не влезем.
Вадим, Мойша и Гриша должны получить Израильские загранпаспорта – им обещали их сделать через неделю. После этого, я сдаю свой обратный авиабилет в Москву.
За это время мы с Гришей тренируемся в подделке соответствующих подписей и отрабатываем методику покупок на рынках по чужим кредиткам с хронометражом и изучением особенностей поведения продавцов.
Когда все будет готово, мы садимся в машину и уезжаем из Израиля в Россию через Грецию, где и проводим операцию.
По расчетам Гутнера, мы за день, при удачном раскладе, должны были успеть нахватать товара тысяч на двести долларов. Тогда для нас это были большие деньги!
Ну а пока есть время, мы должны проехаться по Израилю. Не сидеть же мне все время в этом Иерусалиме!
Вадим заявил, что должен познакомить меня со своими друзьями по бизнесу. В прошлом, богатыми и деловыми людьми, приехавшими из Союза. Может быть, они что-нибудь и предложат.
Тут я вспомнил, что в Тель-Авиве живут мои приятели по московской тусовке – известный теннисист, неоднократный чемпион СССР среди юношей, Саша Беккер и его друг Виталик Савнер, с которыми я планировал увидеться.
Кроме того, нужно обязательно съездить в Эйлат! Быть в Израиле и не побывать на всемирно-известном курорте – это абсурд!
Вдохновленные открывшимися перед нами перспективами, в предвкушении скорой поездки в Эйлат, мы весело допили остатки очень неплохой израильской водки и с прекрасным настроением пошли спать, в уверенности, что уже завтра должна начаться совсем другая жизнь!
Утром, в офисе мы рассказали о наших планах Мойше. Особых возражений ни по одному из пунктов он не высказал, только попросил, чтобы с ним осталась его приемная дочь Наташа. Иначе, за ним некому будет дома ухаживать, то есть стирать, готовить и т.д., к чему он был абсолютно не приспособлен.
В тот же день обоим женам и дочерям были куплены авиабилеты, а на следующий день они, по-моему, с большим удовольствием улетели в Москву. Таким образом, первый, наиболее простой пункт плана «кредитная карта» был выполнен.

5. Израильские встречи.

Вскоре меня представили четвертому члену нашего «криминального» квартета – Грише.
Светловолосый, достаточно молодой на вид парень, наверное, не старше тридцати лет, производил странное впечатление человека, познавшего в этой жизни все и страшно от нее уставшего. По-русски он говорил с типичным киевским акцентом, никогда не улыбался, а тем более и не смеялся. Нельзя сказать, что бы он был грустным – он был какой-то абсолютно равнодушный ко всему. У меня сложилось впечатление, что его ничто в этом мире уже не сможет удивить. Такое мое впечатление от него укрепил случай, произошедший с нами в Тель-Авиве.
Мы ехали с ним в его старом, потрепанном «Вольво», по боковой дорожке одной из центральных улиц. В это время, одна из припаркованных на стоянке красивых, дорогих машин стала медленно выезжать задом, перпендикулярно нашему движению. Ее водитель явно нас не видел.
Что в этом случае, на мой взгляд, должен сделать нормальный человек? Наверное, притормозить и дать возможность выехать со стоянки. Или, хотя бы, посигналить, давая знать, что мы едем.
Гриша не делает ни того, ни другого. Не снижая скорости, он врезается в багажник выезжающей машины. От удара у нас отлетает передний бампер и вдребезги разбивается правая фара. Какие повреждения произошли у другой машины, можно себе только представить!
Гриша при этом не только не остановился, у него, по-моему, даже не изменилось выражение лица. «Вот мудак!» – произнес он с киевской интонацией – «не видит, а выезжает!». На мой вопрос, что же он дальше собирается делать, Гриша ответил, что его машина застрахована, а что собирается делать пострадавший водитель – его совершенно не интересует!
Как я понял в дальнейшем, Гриша обладал незаменимыми качествами для более или менее нормального проживания в Израиле.
Во-первых, он хорошо знал иврит, во-вторых, он обладал необходимым во многих случаях терпением и, самое главное – он был фантастически упрям! Мои друзья, которые плохо знали язык и отличались совковой нетерпеливостью, опрометчиво считали, что он для них просто находка! Но, как выяснилось в последствии, это было далеко не так.
Первое дело, которое было ему поручено в рамках нашей программы – найти и организовать приобретение с 50% скидкой автомата, для изготовления попкорна. Я должен был ему в этом помогать, то-есть, находиться все время при нем. Видимо, в планы Гутнера входило наше с ним сближение, чтобы в дальнейшем нам было проще взаимодействовать при «отоваривании» кредиток.
В процессе длительного и чрезвычайно нудного в исполнении Гриши маркетинга, мы, наконец, нашли магазин, где продавались эти автоматы по приемлемым ценам. После выбора подходящей по цене модели, Гриша вступил в переговоры с продавщицей по поводу скидки. Так как разговор происходил, естественно, на иврите, то я, конечно же, ничего не понимал, вступить в него не мог и судил о его результатах только по их жестикуляциям и интонациям.
Иврит – язык специфический и, на мой взгляд, не очень приятный для слуха. После двухчасовой беседы с продавщицей, по звукам напоминающей ругань на кухне коммунальной квартиры, Гриша с ней вежливо распрощался и подошел ко мне. «Ну, что она сказала?» спросил я, надеясь, что вопрос решен. «Эта дура ничего не поняла!» – ответил Гриша.
На этом наши хлопоты по покупке автомата для попкорна закончились! То есть, дело было полностью завалено, и у меня появились большие сомнения в целесообразности использовании этого Гриши в наших дальнейших, более рискованных проектах, которыми я и поделился с моими друзьями.
Однако, как оказалось, он занимался еще их загранпаспортами, и в общении с бюрократическими израильскими ведомствами, по их мнению, был незаменим.
Следующим номером нашей программы была поездка к старому приятелю Гутнера – бывшему богатому бизнесмену из Кишинева, который, видимо, «попал» по приезду в Израиль, также как и он.
Приятель этот, полный лысый еврей, лет пятидесяти, жил с большой семьей в каком-то поселке, типа нашего Кратово, между Тель-Авивом и Хайфой, в небольшом одноэтажном домике, расположенном на участке, соток в двенадцать.
Вадим представил меня как крупного Российского бизнесмена, желающего поставлять в Израиль что-то, связанное с лесом.
Был теплый вечер, где-то недалеко чувствовалось море. Ужинали мы под деревьями, за большим деревянным столом – ну, прямо как у нас на юге, где-нибудь между Туапсе и Лазаревским. Это сходство усиливала еще железная дорога, проходящая недалеко от дома.
За ужином о текущих делах не говорили. Хозяин и Гутнер с Мойшей с удовольствием предавались воспоминаниям об их прошлой безбедной жизни в Союзе, об аферах, которые они проворачивали, и мне опять было совершенно непонятно, зачем они приехали в Израиль, если им там было так хорошо?
Перед отъездом хозяин пригласил нас в дом и выложил свои соображения по поводу совместного бизнеса.
Торговля пиломатериалами из России здесь, в Израиле, невыгодна, так как цена их, из-за дорогой транспортировки и больших таможенных пошлин, будет очень высокая, а в больших количествах они здесь и не нужны. Промышленным же импортом древесины на ближний восток занимаются арабы, но не дай бог нам с ними связаться, так как их бизнес носит, как правило, полукриминальный характер.
По его мнению, имеет смысл поставка сюда только готовых деревянных изделий, типа черенков для лопат, рукояток для топоров и молотков, разделочных досок и т.д., а также простых сельскохозяйственных приспособлений (сложные здесь сами сделают!) типа тачек, тех же лопат и грабель. Он готов даже взяться за реализацию такого товара, конечно же, не вкладывая, при этом, никаких своих средств. Типичный подход бывшего местечкового, напуганного советским режимом миллионера.
Поблагодарив хозяина за ужин и ценные советы и распрощавшись с его семьей, мы поехали домой через Тель-Авив, где у нас на сегодняшний вечер была назначена еще одна встреча – с моим московским приятелем, Сашей Беккером, уехавшем в Израиль на ПМЖ еще при советской власти, по классической схеме, то есть, распродав по дешевке все, что можно, и распрощавшись со всеми и навсегда!
В Тель-Авиве мы очень долго искали улицу Бялик, где проживал Беккер, и заявились к нему уже довольно поздно.
Но нас ждали! Стол, по-московски, ломился от закусок и напитков. Кроме Саши и его жены, Вики, за столом присутствовали еще: симпатичная девушка восточного типа, по имени Ума – няня, ухаживающая за детьми Беккера – двумя очаровательными мальчиками двух и четырех лет, которая из соображений экономии была специально приглашена для этого из Союза, и друг Беккера, Виталик Савнер, голубоглазый красавец с модной трехдневной небритостью, уехавший из вместе с ним из Союза с мамой, женой и ребенком.
За время пребывания в Израиле, Савнер, закончивший, в свое время, институт физкультуры по специальности «скоростной бег на коньках», и, не имеющий возможности применить здесь свои знания в этой области, перепробовал без особого успеха массу специальностей – от сборщика апельсинов до фотографа. Кроме того, здесь же в Израиле он успел развестись со своей со своей красавицей женой, с которой они вместе приехали, и сейчас был свободен, вел жизнь плэй-боя и крутился вокруг красивых девушек из сборной России по синхронному плаванию, находящейся сейчас в Израиле.
Все перезнакомились и мои друзья, на удивление быстро, нашли с хозяевами общий язык. Застолье затянулось далеко за полночь и когда мы, наконец, стали собираться домой, Беккер попросил меня, чтобы я остался ночевать, так как у него есть ко мне серьезное деловое предложение.
Вадим с Мойшей уехали, пообещав заехать за мной завтра, а мы с Беккером уселись на кухне, еще, конечно, выпили, после чего он, заявив, что только такому человеку, как я, можно полностью доверять, поведал мне о своем сокровенном, долго вынашиваемом плане открыть в Москве фирму, торгующую теннисными ракетками. Он, оказывается, уже провел исследование этого рынка и выбрал наиболее подходящую марку ракеток для торговли – «Вилсон».
Предложение его сводилось к следующему. Он, на свои деньги, покупает для пробы десять ракеток «Вилсон» разных типов и присылает их мне в Москву.
Я пытаюсь продать эти ракетки знакомым теннисным тренерам и специалистам, одновременно определяя степень интереса к этому товару в Москве, и какие типы ракеток могут пользоваться наибольшим спросом.
Если все проходит нормально и спрос есть, мы, на базе одной из моих компаний, открываем в Москве совместный бизнес. В мои обязанности, при этом, войдет поиск и обеспечение торговой площади. В его – поиск и привлечение инвестора и поставка товара.
Предложение мне понравилось уже хотя бы тем, что я не зря сюда приехал! А, кроме того, хотя для меня это дело было абсолютно новым, мне было приятно, что оно связано с теннисом, которым я занимался всю жизнь, и считал себя в нем далеко не посторонним человеком.
За разговорами мы просидели почти до утра и, подняв под конец традиционный тост «за успех нашего безнадежного дела!», разошлись спать, хоть и усталые, но вполне довольные друг другом.
Утром я поехал с Беккером посмотреть, как он работает.
Оказалось, что в Тель-Авиве, на пожертвования богатых евреев со всего мира, построен огромный теннисный стадион, с центральным кортом, окруженным большими трибунами и с многочисленными теннисными кортами, расположенными вокруг него. Таблички с именами меценатов и суммами пожертвований (!) были расставлены на самых видных местах по всему стадиону.
Несмотря, на страшную жару, на кортах занималось множество детей из местной спортивной школы, старшим тренером которой был известный теннисист Шлема Гликштейн, возглавлявший сборную Израиля в историческом «секретном» матче на кубок Дэвиса против сборной СССР в Донецке.
На этом стадионе и работала чета Беккеров. Саша с утра до вечера тренировал детей на корте, под палящим Израильским солнцем, общаясь с ними, в зависимости от контингента, то на иврите, то на английском, иногда, на русском языке, легко переходя с одного на другой.
За время работы здесь тренером Беккер очень похудел, загорел и со своей высокой атлетической фигурой и густыми черными усами напоминал героя американских вестернов.
Его симпатичная жена, Вика, в прошлом – известная теннисистка, мастер спорта, работала здесь же, в отделе по связям с общественностью, что ей очень нравилось, так как эта работа предполагала общение с различными интересными людьми, в том числе самого высокого уровня.
В перерыве между тренировками Беккер заявил мне, что для дальнейшей работы нам с ним нужно открыть совместный счет в Израильском банке.
Я вспомнил, что один счет я уже открыл в Иерусалиме, в банке «Хапоалим», на второй день после приезда. Зачем он мне был нужен – я так и не понял, но малодушно согласился с доводами Мойши и Вадима, что каждый еврей должен иметь счет в банке Израиля, который не облагается никакими налогами, и даже положил на этот счет сто долларов (которые, к сожалению, там навсегда и остались!).
На этот раз, с Беккером, мы открыли счет в «Дисконт-банке» Тель-Авива. Таким образом, я стал обладателем двух заграничных банковских счетов, и дело оставалось за немногим – за деньгами, которые можно было бы положить на эти счета!
Вскоре за мной заехал Гутнер и я, к этому времени совершенно обалдевший от полуденной дозы солнца, полученной на теннисном стадионе и на раскаленных Тель-Авивских улицах, уговорил его пойти искупаться в Средиземном море. Однако, вода оказалась очень теплая, грязная и такая соленая, что нельзя было открыть глаза.
Не получив от купания никакого удовольствия, мы поехали в свой родной «Иерусалим».
По дороге, Гутнер сообщил мне три новости.
Первая – получение их заграничных паспортов задерживается. Я тут же вспомнил Гришу, и у меня сразу забрезжила надежда, что афера с кредитками, которая, по мере приближения даты ее осуществления, мне нравилась все меньше, может быть отменена.
Вторая – приятная для меня неожиданность (что бывает крайне редко!) – Аэрофлот открыл прямые рейсы в Москву из Тель-Авива. То-есть, мне теперь не нужно добираться предварительно до Ларнаки, чтобы оттуда улететь в Москву. Необходимо только связаться с местным агентством Аэрофлота и подтвердить дату вылета.
И третья, самая приятная – послезавтра мы едем в Эйлат!

6. Мы едем а Эйлат!

На следующий день, я позвонил в агентство Аэрофлота и подтвердил первоначальную дату вылета в Москву – через три дня. Мы решили, что двух дней в Эйлате, при наших финансовых ресурсах, нам будет вполне достаточно.
По поводу операции с кредитками, по моему предложению, решили так. Если к нашему приезду Гриша сумеет обеспечить ребятам получение загранпаспортов (в чем уже все сильно сомневались!), то я сдаю свой обратный авиабилет, и мы осуществляем описанный выше план. Если нет – то операция отменяется, я улетаю в Москву, а Мойша с Вадимом завершают здесь свои необходимые дела и уезжают из Израиля домой на одной из машин (вторую они, в любом случае, собрались продать).
В Эйлат мы поехали на машине Мойши.
С нами поехала еще его приемная дочь, Наташа и молоденькая симпатичная девушка, приглашенная Вадимом. Якобы, дочка его приятелей.
Машина – «Ауди-100» – достаточно просторная, поэтому, посадив эту, довольно изящную девушку между собой на заднее сиденье, а крупную Наташу впереди, мы с Гутнером никакой тесноты и неудобств в дороге не испытывали. Скорее, даже наоборот!
Дорога из Иерусалима в Эйлат проходит по Иудейской пустыне с довольно однообразным безлюдным пейзажем. На склонах песчаных дюн лишь иногда появляются бедуины на верблюдах.
Несколько раз, во время нашей поездки, это однообразие совершенно неожиданно прерывалось настоящими оазисами с буйной тропической растительностью. Это были знаменитые Кибуцы – изобретение Голды Мейер – островки коммунизма, построенные в отдельных деревнях.
Временами дорога шла вдоль реки Иордан, и тогда Мойша нас пугал, втягивая голову в плечи, что оттуда, с другого берега, из Иордании, иногда стреляют.
Вдруг, впереди показались высокие, красивые отели, расположенные на берегу знаменитого Мертвого моря.
Мы остановились у шикарного отеля «Шаратон», вылезли из машины и, делая вид, что мы здесь отдыхаем (иначе нас бы не пустили!), нагло прошли через холл на пляж.
Погружаясь в сверхсоленую, но кристально чистую воду Мертвого моря, испытываешь какое-то фантастическое чувство. Вроде, вода, как вода, а погрузиться в нее нельзя – не пускает! На живот вообще лечь невозможно. Голову приходится держать высоко, чтобы, не дай бог, в глаза не попала эта жидкая соль, при этом центр тяжести оказывается над водой и тебя сразу же переворачивает. Единственное возможное устойчивое положение при купании – лежа на спине или даже сидя, как на стуле. Но в этом случае есть опасность завалиться на бок. Однако, мы наблюдали, как некоторые отдыхающие научились не только сидеть на воде, но даже при этом читать!
Мы провели на прекрасном песчаном пляже Шаратона часа два, выпили пива в баре и поехали дальше.
Встретивший нас вечерний Эйлат представлял собой фантастическое зрелище. Многочисленные красивые отели, рестораны, магазины. Все в разноцветных огнях, которые отражаются в каких-то водоемах, бассейнах, лагунах. Со всех сторон слышится музыка. Ходят, танцуют, шумят толпы разноцветной веселой молодежи. При этом от них не исходит абсолютно никакой агрессии.
Я представил себе ощущение, при встрече с такой толпой молодежи в нашей стране и вечером!
После двух-трех попыток мы нашли, наконец, подходящий отель. Так как свободных одноместных номеров не нашлось, то пришлось взять один двухместный, для Гутнера с девушкой, и второй, трехместный – для остальных.
Поначалу, Мойша начал выражать недовольство таким распределением. Ему понравилась девушка Гутнера, и он считал, что вполне может с ним конкурировать. Но Вадик быстро поставил его на место, вернее, положил – в одном номере с его Наташей и со мной.
Вечером мы пошли в шикарный приморский ресторан, по-нашему, оттянулись, а потом с визгом и шумом купались голые в ночном Красном море на глазах у удивленной публики.
Утром Эйлат был еще красивее! После завтрака с опохмелом мы расслабленно лежали у бассейна нашего отеля, намечая планы на день.
Было решено посетить знаменитый местный океанариум, расположенный в получасе ходьбы от нашего отеля. Мы шли вдоль пляжа, время от времени залезая в кристально чистую и гораздо менее соленую, по сравнению со Средиземноморской, воду.
Океанариум представлял собой аквариум наоборот. Это были вынесенные далеко в море и опущенные под воду, на довольно большую глубину помещения с прозрачными стенами, в которых находились люди. При этом, рыбы, рыбки, рыбищи и другие обитатели Красного моря, разнообразных, совершенно фантастических форм и расцветок, плавали снаружи и с любопытством за нами наблюдали.
Там же плавало несколько огромных акул. У одной из них был страшный шрам на морде, видимо, полученный в тяжелой борьбе за существование. Акулы подплывали вплотную к прозрачной стене, и несмотря на разделявшее нас толстое стекло, ощущение того, что до них всего несколько десятков сантиметров было не очень приятное!
Потом мы, по очереди, катались на верблюде, по имени Горбачев (тогда он был везде, кроме России, очень популярен!), пили пиво, купались, обедали и ужинали в ресторанах, ходили по барам… При этом, везде и за все расплачивался я, с помощью Гутнеровской кредитки – тренировался! В результате, я приобрел устойчивые навыки оплаты с помощью кредитной карты, и расписывался за Гутнера, лучше, чем он сам!
Наконец, деньги, выделенные на отдых, были успешно потрачены, и на следующее утро мы поехали обратно.
Мне кажется, что эта поездка явилась той последней каплей, которая переполнила чашу терпения моих друзей – терпения так жить в этой стране, как они живут. Видимо, здесь, в Эйлате, они вспомнили свои прежние возможности, и как прежде жили, не считая денег. То есть, поняли, наконец, что в Израиле хорошо отдыхать, а зарабатывать деньги на этот отдых им надо дома, в России.
Так или иначе, но после этой поездки никаких сомнений по поводу необходимости возвращения в Россию у них больше не возникало!

7. Благополучный отъезд.

Приехав в Иерусалим и связавшись с Гришей, ребята поняли, что их загранпаспорта еще не готовы и когда будут готовы – неизвестно!
Я вздохнул с облегчением. Несмотря на то, что в использовании Гутнеровской кредитки я достиг совершенства, у меня где-то внутри сидело ощущение, что, либо из-за Гришиного специфического характера, либо из-за моего фантастического «везения», мы обязательно на чем-нибудь попадемся и загремим вместе с ним в греческую или израильскую тюрьму.
На следующий день меня, счастливого, везли в аэропорт «Бен-Гурион». Провожали меня те же люди, кто и встречал две недели назад- Вадим и Мойша, только вид у них был уже совсем другой, особенно у Мойши. Вид снова уверенных в себе людей. Я с определенной гордостью чувствовал в этом свою заслугу.
На пропускном пункте в аэропорт, у шлагбаума скопилось огромное количество машин. Нас же, к моему удивлению, пропустили сразу. Оказывается, как мне объяснили, это не пропускали арабов. То есть их не то, чтобы не пропускали, но очень тщательно проверяли. «Сейчас их машины разберут до винтика!» – злорадно прокомментировал ситуацию Мойша.
Кстати, в Израиле у арабов и евреев разный цвет номеров на машинах – у одних синий, а у других желтый, чтобы полиции сразу было ясно, кто едет.
Перед прощанием я поблагодарил ребят за теплый прием, и сказал, что единственное, о чем я жалею, это то, что не успел вытащить из банка «Хапоалим» опрометчиво положенные туда сто долларов. В ответ Гутнер широким жестом извлек из бумажника стодолларовую купюру и засунул ее мне в карман – «это, чтоб ты вообще ни о чем не жалел» – сказал он.
Так как денег у меня почти не осталось, то эти сто долларов пришлись очень кстати. Я, как положено туристу, накупил на них в «Дьюти-фри» разных сувениров, выпил напоследок в баре пару бокалов прекрасного израильского пива «Маккаби» и, с чувством полного удовлетворения от так удачно закончившейся моей удивительной туристической поездки, пошел на посадку в самолет.

8. Некоторые итоги моего бизнес-тура.

Как выяснилось гораздо позже, эта, вначале казавшаяся совершенно пустой и никчемной, поездка в Израиль оказала гораздо большее влияние на мою дальнейшую жизнь и на судьбы моих друзей, чем это можно было тогда предположить.
Ну, во-первых, после моего посещения «Земли Обетованной», раньше или позже, все (!) мои друзья, в том числе Беккер с семьей, а за ним и Савнер, уехали из Израиля.
СП «ГУКОМ» все-таки было организовано, и на его базе мы с Беккером создали торговую компанию, ставшую вскоре дистрибьютором в России сначала американской фирмы «Вилсон», а потом и итальянских компаний «Фила», «Таккини» и «Навигаре».
В Москве Беккер раздобрел, посолиднел, и времена, когда он целые дни проводил под палящим солнцем на израильских кортах, вспоминает как страшный сон.
Савнер, приехав вслед за Беккером в Москву и поработав немного со мной, сумел стать директором крупной финансовой компании и устроил в нее моего сына, что, несомненно, дало мощный начальный толчок для дальнейшей успешной финансовой карьеры последнего.
Потом Савнер еще раз женился, родил сына, опять развелся и, в конце концов, уехал к какой-то знакомой даме в Америку, где сейчас и проживает.
Первое, что сделал Вадим Гутнер вернувшись в Россию – закатил на радостях в честь своего приезда грандиозную пьянку – в хорошем ресторане, с цыганами, пригласив на нее огромное количество своих друзей.
Потом он нашел молодых деловых компаньонов и довольно быстро поднялся до прежнего своего доэммигрантского уровня и даже выше! Сейчас Вадим – крупный бизнесмен, но такой же открытый и приятный человек, каким я его помню по Израилю.
Мойша, вернувшись и изрядно изголодавшись по большим деньгам, быстро наладил у себя в Раменском торговлю каким-то левым сахаром, настолько дешевым, что очереди за ним стояли днем и ночью.
При этом он поумнел, деньги особо не транжирил, а перечислял их в Израиль, на свой счет, и вскоре купил там дом, куда отправил жить уже взрослую дочь Наташу.
Сам же он «заколачивал» здесь деньги до тех пор, пока его компаньона-поставщика не арестовали, а на него самого не наехала налоговая полиция (никаких налогов он, естественно, никогда не платил!).
За день перед проверкой, хитрый Мойша посадил оставшуюся часть своей семьи в новенький BMW-750 и, по старой памяти, чесанул в Израиль, но уже в совершенно ином качестве!
Несколько раз он мне оттуда звонил. Потом пропал. Говорят, что сейчас он живет в Канаде. Скучает!

03.05.2006