Юрий Вайсман. Стихи и воспоминания о Калинковичах

ПОГОДА ДУШИ

BY ON

Удивительно — носило Юрия по шарику столь основательно: белорусское Полесье (родом он из Калинковичей), Омск, Абакан, Новосибирск, Рига, Париж, уже 21 год живёт в австралийском Мельбурне… А пишет — только по приметам чаще и догадаешься, где — о природе-погоде мира и природе-погоде души. Для которой погода за окном — это намёк, подсказка. Словно внешние приметы, дома, государства, даже собственный возраст — только рамка, но никак не суть земного путешествия.
Впрочем, и верно… Кто, как Ахматова, Брюсов, Мандельштам или Борхес, выражает душевное через предметы, кто — способом Тютчева, Цветаевой, Мицкевича — постигает предметы через ожившие в тебе чувства.
Ну, ладно, оставим эти тонкости психологам, они ужо ошельмуют, что-нибудь типа «тинкинг-сенсейшен» или «сенсейшен-тинкинг» ярлычками налепят. А я предположу, что стремление нашего гостя к языку прямых душевных переживаний и сопряжённость его души с настроениями природы оттого, что жена его — тоже поэтесса. Не нужно там, где поэзия — домашний язык, заглядываться на дома Монмартра, башенки Мельбурна или полесские леса. Муза и так обитает в домашнем воздухе, соприкасайся и подслушивай.
Хотя ещё одна ниточка: Юрий, пятидесятилетний инженер-строитель, много лет занят очисткой и переработкой воды. Не «тысяч тонн словесной руды», обратите внимание, а воды, вполне натуральной, питьевой. Быть может, естественная и правдивая эта вода и просит соразмерной себе поэзии — очищенной от внешних примет, чтобы душе было спокойно пить её?
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com.

Юрий Вайсман

Октябрь откровеннее марта,
Презрение к смерти,
Краплёные карты
На мокрых мольбертах
Монмартра.

***

Светает. Улицы пусты,
Кленовый лист в канале тонет,
И разведённые мосты —
Как разведённые ладони.

***

Блеклый свет фонаря
Над дырявым зонтом.
Пережить, переждать,
И остаться в живых,
И поведать о том,
Как в бреду сентября,
Бьют ладони дождя,
По щекам мостовых.

***

Октябрь. Закрыты кавычки,
Расставлены точки.
Дурацкая это привычка —
Страдать в одиночку.

***

Странно до боли, до странности больно,
То ли жестоко, то ли нелепо.
Сколько, доколе, постой, довольно —
К небу, на волю из этого склепа.

Скользки ступени, дай же мне руку,
Брось свой топор на забаву нищим!
Странный удел — истреблять друг друга
И возвращаться на пепелища.

Что же ты медлишь, друг мой, палач мой,
Иль недостаточно крови пролил?
Брось свой топор — здесь меня оплачут
Те, кто когда-то меня пороли!

Сердце не дышит, Б-же Всевышний,
Страшно упасть, да куда уж ниже —
Бледные призраки, серые мыши
Толпами тонут в болотной жиже.

Темень всё гуще, и нет просвета,
Кто мы такие, да кем ведомы?
Г-споди — Ты ли придумал этот
Путь от Эдема и до Содома?!

Может быть, ангел Твой златокрылый
Где-то уснул и не смог проснуться…
Г-споди, смилуйся — дай мне силы
Не оглянуться, не оглянуться, не оглянуться…

***

Эта странная мысль, эта чёрная дума,
Эта частая гостья в моём саду.
Ты опять пришла, я опять безумен,
Если ты не уйдёшь, значит, я уйду.

Навсегда туда, где конец дороги,
Где не будет многих, но все придут.
Я не ждал тебя — я молил о Б-ге,
Да, видать, у Б-га меня не ждут.

Так не всё ль равно, где себя растрачивать,
Что в моём бреду, что в твоём аду?..
Мне приснился сон, словно кто-то плачет,
Кто-то тихо плачет в моём саду.

***

Пал белый снег на белые цветы,
Внезапно. Наяву. Среди апреля.
Когда уже и птицы прилетели,
И как бокалы вспенились сады!
Пал белый снег на белые цветы.

***

Отшумев, растаяла в тумане
Буря, бушевавшая в стакане,
И душа по-прежнему чиста,
Трепетно внимающая звуку,
Как рука, сжимающая руку,
Как к устам прижатые уста.

Мы всё ищем зыбкую свободу,
Всё мутим измученную воду,
Но за штормом вновь приходит штиль,
Оставляя после урагана
Муть на самом донышке стакана
И в карманах ветер, соль и пыль.

***

Добро пожаловать, малыш,
В наш старый мир!
Твой первый вздох
И взгляд наивно-беззащитный
Уже занес недремлющий
Кассир
В текущий счет — пожизненно кредитный.

В ту ночь, когда
Созвездие Стрельца
Уступит путь
Созвездью Козерога,
Сорвется с неба
Звездная пыльца,
Подхватит душу твоего отца
И выбросит
На паперть перед Б-гом.

Раздуют угли старые грехи.
Зажгутся свечи и ударят плети!
Заплачет мальчик,
И осыплет ветер
Соленый пепел
На мои стихи.

***

Кто придумал, что осень — грусть,
Тот был просто обманут грустью.
Ты проснёшься — я улыбнусь,
И сентябрь глаза опустит.

На окошко набросит дождь,
Прикрывая чужую радость,
Он и сам испытает дрожь
Каждой клеточкой листопада.

И как юноша, покраснев,
От смущенья и от рассвета,
Приревнует тебя ко мне,
А потом нас обоих к лету.

Ты воскликнешь: «Какой смешной! —
И с улыбкой добавишь: — Милый,
Ты не помнишь, как я весной
По причудам твоим грустила?»

Кто скучает о лете, пусть
Плачет в колкую зелень сосен!
Кто придумал, что осень — грусть?
Кто так глупо обидел осень?..

***

Мгновение — и осень далека
Сопротивляться незачем и нечем.
Пусть не зима, а лишь её предтеча,
Не сам Г-сподь, но всё ж его рука.

Мгновение — и мы обречены
Дышать на пальцы и писать на стёклах.
И зябнут тополя. И мир застёгнут
До подбородка, то есть до весны.

***

Белый снег — это чья-то мечта,
Только чья?
Может, путника в жаркой пустыне
Полуденный бред.
Откопавшего клад,
Но в песках потерявшего след,
Тот единственный след,
Приводящий к прохладе ручья.
Белый снег — это чья-то мечта,
Только чья? Может, тех, кто устав от скитаний
и суетных бед,
Променяли свой клад
На пустой и обманчивый бред
И уснули, упав
В придорожный песок бытия.
Белый снег — это чья-то мечта,
Только чья?
Белый-белый,
Еще не испачканный
Алчностью рук,
Может, где-то в горячем песке
Задыхается друг,
Не нашедший того же,
Чего не дождался и я.
Белый снег — это чья-то мечта,
Только чья?
И твоя, и моя!
И твоя, и моя!

Я ЗДЕСЬ…

Душой не запасёшься впрок,
Поэзия — сестра побега!
Глаза, отвыкшие от снега,
Забила пыль чужих дорог.

Я здесь — за три материка,
За полвитка земного шара,
Где сны — как отблески пожара,
Не отгоревшего пока.

Где вырывается тоска,
Как погорелец к пепелищу,
Где не находит то, что ищет,
Её дрожащая рука.

Я здесь — и к вам издалека
Мой голос плачет и смеётся,
Я здесь, на самом дне колодца,
Считаю в небе облака.

Я здесь, я в глубине листа,
Я пью вино и корчу рожи
Тому, кто кажется моложе
Моих без малого полста.

Я здесь… на шпилях петухи,
И слякоть, и огни вокзала,
И зал, и я иду из зала
На сцену, к вам — читать стихи…

***

Всё меньше тех вещей
Среди которых — я,
Восторг моей души,
Её отображение,
Лишь в зеркалах холодных
Отражение
Текущей оболочки бытия.

***

Верно фортуны колесо
Всё данное взимая данью,
Как Минотавр мироздания,
Сходя с полотен Пикассо.

***

Гореть порывами благими,
Болеть судьбой,
Быть всеми, прочими, другими,
Самим собой.

***

Стекая тёплым молоком
В ночное небо,
Мир осязаем, мир знаком,
Как запах хлеба.

***

Забросить всё
И жить в глуши,
Где из окна видна дорога,
Где меньше нас и больше Б-га,
Где так закаты хороши.

***

Тридцать градусов в тени,
Пальмы профиль петушиный,
Одинокие огни
Проезжающей машины.

 

***

От редактора сайта belisrael.info. Отец Юры, мой хороший приятель, к сожалению, уже покойный, Саша Вайсман, коренной бобруйчанин, после женитьбы переехал в Калинковичи. Работал на мозырском заводе мелиомашин. Был большой любитель шашек, кандидат в мастера спорта. Ниже привожу давнее письмо Юры с воспоминаниями о Калинковичах.

  

Свадьба, август 1962 г.                                                                               КМС по шашкам

Мне 5 лет

Здравствуйте, Арон! Да, это мой отец Вайсман Александр. Мама в девичестве Сташевская Рая – она родилась и выросла в Калинковичах.

Жили на Калинина 36.

Когда мне исполнилось 7 лет, семья переехала в Бобруйск. Но часто наведывались назад – мы с братом Вовой почти все школьные каникулы проводили у дедушки и бабушки в Калинковичах. Родители и младший брат сейчас находятся в Израиле. А я в Австралии. Брат и мама живут в Кирьят-Моцкине под Хайфой. Папа в госпитале уже год после тяжёлого инсульта. Учится ходить снова. Сташевских осталось не так уж много – дед Матвей Иосифович умер пару лет после Чернобыля – его убедили переехать к сыновьям в столицу. Старший сын деда Израиль (Изя) Сташевский умер в Ленинграде ещё при живых родителях. Аркадий Сташевский умер в Сланцах под Ленинградом год назад.

 Мама (16 лет) и подруга, 1959 г.

Осталась Софья (Соня) – старшая сестра мамы – живёт в Рахье под Питером, а также Ефим Сташевский (живёт в Москве) и моя мама Рая Сташевская, проживающая в Израиле. У деда было пару братьев на Украине (Днепропетровск), но я о них ничего не знаю. Сейчас у меня часто спрашивают – где твоя Родина?

И я почему-то всегда вспоминаю Калинковичи и дом моего деда – где я родился. Также синагога (шул) за два дома от нас на Калинина, и также помню, как коровы вечером шли по улице по хозяйским домам, и я их очень боялся тогда. Я ведь был мальчишкой тогда – бегали, играли в войну. Потом, конечно, еврейских бабушек с их фледлахом и струдлом. В общем, спасибо за ваш ответ. Говорил с мамой по телефону – передал ей привет, я думаю, что маме будет очень приятно, если мы что-либо узнаем о её старых знакомых. Ей сейчас ой как нелегко. Пусть будет сюрприз. Надеюсь, приятный. С уважением. Юра  15.08.2008

И полученное совсем недавно:

Здравствуйте Арон,

Спасибо за всю ту работу что вы делали и делаете!  Это не каждому по силам,

Спасибо вам!

В январе был в Израиле у мамы и у друзей  – мама передавала вам огромный привет!

С огромным уважением к Вам и вашей огромной работе!

Юра Вайсман, Мельбурн  17.08.2017

Опубликовано 22.08.2017  14:14

  

Все снимки добавлены  31.08.2017  09:31

“Осталась Софья (Соня) – старшая сестра мамы – живёт в Рахье под Питером, а также Ефим Сташевский (живёт в Москве) и моя мама Рая Сташевская, проживающая в Израиле.” – 15.08.2008

К сожалению, и Соня и Ефим ушли от нас в прошлом году. (Ю.В. 31.08.2017)

***