Язык идиш

 

Аграновская Марина Анатольевна. Родилась в Москве, по образованию филолог. В 1986 – 1992 гг. работала литературным редактором в издательстве “Советский художник” (с 19991 г. – Издательство “Галарт”). С 1988 г. член Московского союза художников, секция искусствознания и критики. Публиковала статьи по проблемам современного искусства в журналах “Декоративное искусство”, “Творчество”, “Юный художник”. В 1993 – 97 гг. работала ответственным редактором в издательстве “Гешарим” ( книги по еврейской истории и культуре). С1998 г. живет в Германии, г. Эммендинген. Более 50 публикаций в русскоязычной прессе (журнал “Партнер”, газеты “Круг”, “Еврейская газета”, “Европа-Экспресс”, “Аргументы и факты”). Тематика: еврейская культура, западноевропейское искусство и архитектура, проблемы обучения русскоязычных детей в Германии.
Адрес сайта www.maranat.de.
 
 
 

Идиш
Александр Городницкий, Москва
Судьба моих предков, как пепел, черна и горька.
Не дай моим внукам, Всевышний, ее повторить.
Я с раннего детства родного не знал языка,
И нету надежды, что буду на нём говорить.
С чего начинается горестный этот подсчёт, –
С расстрельного рва или груды пылающих книг?
Язык умирает, когда умирает народ.
Народ умирает, когда умирает язык.

Дождливый ноябрь к снеговому идет рубежу.
В покинутом доме входная распахнута дверь.
С неясной тоской одиноким туристом брожу
В еврейских кварталах, где нету евреев теперь.
Зачем я живу, позабывший и племя и род,
Убогий изгой, что от дедовских песен отвык?
Язык умирает, когда умирает народ.
Народ умирает, когда умирает язык.

Пылится на полке никем не читаемый стих.
Весёлые песни навеки умолкли вдали.
Услышь же, Израиль, детей неразумных твоих,
Что в черную яму с собою язык унесли.
Не может обратно Земля совершить поворот.
Рекою не станет засохший однажды родник.
Язык умирает, когда умирает народ.
Народ умирает, когда умирает язык.

И всё же, дружок, понапрасну над ними не плачь.
Меж жизнью и смертью еще не окончился спор,
Покуда на крыше печальный играет скрипач,
И детский поёт, заглушая стенания, хор.
Покуда в огне отыскать мы пытаемся брод,
И старый учебник с надеждой берёт ученик.
Язык умирает, когда умирает народ.
Народ умирает, когда умирает язык.

                                                        16.05.2007   http://www.newswe.com/index.php?go=Pages&in=view


«Сердце вложил я в книги свои…»

Леонид Школьник, «МЗ» 

27 февр – 5 марта 2009

 
С именем классика еврейской литературы связано в нашей жизни многое: первое услышанное слово на мамэ-лошн, 
первое приобщение к национальной культуре, первые пословицы и поговорки, которыми он столь щедро угощает
каждого своего читателя. И, по случайному стечению обстоятельств, мой первый дом в Биробиджане, когда мы с
мамой в начале 50-х приехали на Дальний Восток из Кемерово, – на улице имени Шолом-Алейхема. По случайному
ли?..Шолом-Алейхем (настоящее имя Шолом Рабинович) родился 2 марта 1859 года в городе Переяславе на
Украине. Детские годы провел в местечке Воронково, куда переехала разорившаяся патриархальная семья.
Учился в хедере, а в 1873-1876 годах – в Переяславском русском уездном училище, которое окончил с отличием.
В 1877 году  поступил домашним учителем к богатому арендатору помещичьих земель Э. Лоеву, на дочери которого
Ольге впоследствии (1883) женился. Тогда же написал по-русски первый свой рассказ «Еврейский Робинзон Крузо»
Cразу после женитьбы Шолом-Алейхем оставил место казенного раввина и переехал в Белую Церковь, некоторое
время служил у сахарозаводчика И. Бродского, а в 1885 году,  после смерти тестя, стал наследником большого
состояния, завел коммерческие дела в Киеве, играл на бирже, но неудачно, что привело его в скором времени к
банкротству, однако дало бесценный материал для многих рассказов – в частности, для цикла «Менахем-Мендл».
 

Портрет Шолом-Алейхема (худ. Зиновий Толкачёв)
Печататься Шолом-Алейхем начал в 1879 году. Его корреспонденции и публицистические статьи на иврите
публиковались в газетах “ха-Цфира” (“Рассвет”) и “ха-Мелиц” (“Защитник”). Первые произведения на идиш – повесть
«Цвэй штэйнэр» («Два камня») и рассказ «Ди выборэс» («Выборы») были опубликованы в газете “Юдишес
фолксблат” (“Еврейский народный листок”) в 1883 году. Именно под рассказом “Выборы” впервые появился
псевдоним “Шолом-Алейхем” (дословно – “Мир вам!”). В том же еженедельнике выходила большая часть его
произведений того периода: юмористический рассказ «Ан ибэршрайбунг цвишн цвэй алтэ хавэйрим» («Переписка
двух старых друзей», 1884), роман «Наташа» (в поздних изданиях «Тайбеле», 1885), «Контор-гешихтэ» («Конторская
история», 1885), «Ди велтрайзэ» («Кругосветное путешествие», 1886) и другие.
В 1887 г. Шолом-Алейхем напечатал в газете «Юдишес фолксблат» рассказ для детей «Дос мэсерл» («Ножик»),
горячо встреченный еврейской критикой всех направлений. В Киеве Шолом-Алейхем жил до 1890 г., после чего,
скрываясь от кредиторов, путешествовал, побывал в Одессе, Черновцах, ездил за границу — в Париж и Вену. В
1893 г. вернулся в Киев после того, как его теща собрала остатки состояния покойного мужа и помогла вернуть
долги. В 1887-1889 гг. Шолом-Алейхем опубликовал сатирический роман “Сендер Бланк и его семейка”, а также
романы “Стемпеню” и “Йоселе-Соловей”, а в 1888–90 гг. выступил как издатель альманаха-ежегодника «Ди идише
фолксбиблиотек», вокруг которого объединились известные еврейские писатели. В 1892 году, поселившись в
Одессе, он пытался продолжить издательскую деятельность, выпускал журнал «Коль мевасер», приложение к «Ди
идише фолксбиблиотек». Тогда же начинается публикация повести “Менахем-Мендл”, а в 1894 г. Шолом-Алейхем
опубликовал главы из “Тевье-молочника”. Работа над этими произведениями и их публикация продолжались около
20 лет. В них, как и в других своих произведениях, писатель создал галерею ярких национальных типов и характеров.
Книги Шолом-Алейхема проникнуты любовью к “маленькому” человеку, охвачены стихией сострадательного и
грустного юмора. В 1893 г. Шолом-Алейхем вернулся в Киев. Излюбленным видом его общения с читателями стали
вечера, на которых он выступал с чтением рассказов; в течение 1905 г. Шолом-Алейхем выступил в Вильне, Ковне,
Риге, Лодзи, Либаве и многих других городах. Значительным событием этого года стало знакомство с И. Д.
Берковичем, будущим зятем и переводчиком почти всех произведений Шолом-Алейхема на иврит. Нельзя не
сказать и о сатирических фельетонах Шолом-Алейхема в американской прессе на идиш: в газетах «Ди тойб»
(Питсбург) и «Филаделфер штотцайтунг». С 1890-х гг. Шолом-Алейхем увлекся палестинофильством, а затем и
сионизмом, что отразилось в написании ряда весьма своеобразных брошюр: «Ойф ишув Эрец Исроэл» («О
заселении Эрец Исраэль», Киев, 1890), «Ойф вос бадарфн идн а ланд?» («Зачем нужна евреям страна?»,
Варшава, 1898), «Доктор Теодор Герцль» (Одесса, 1904), «Цу унзере швестер ин Цион» («Нашим сестрам в
Сионе», Варшава, 1917). Противоречивое (сочувственное, но и скептическое) отношение Шолом-Алейхема к
сионизму выражено в незаконченном романе «Машиэхс цайтн» («Времена Мессии»). На иврите в журнале И.
Линецкого «Пардес» был напечатан рассказ «Дон Кихот из Мазеповки», в «Восходе» на русском языке – серия
сказок «Сказки гетто» (1898), а в «Книжках «Восхода» – рассказы «Пинта-разбойник» и «Кафтан его сиятельства»
(оба – 1899) С начала 1900-х гг. Шолом-Алейхем занимался исключительно литературой, заметно выросло его
писательское мастерство. Опубликованные в 1902 г. в «Дер юд» рассказы (в том числе в форме монологов) «Вэн
их бин Ротшилд» («Будь я Ротшильдом»), «Ойфн фидл» («На скрипке»), «Дрэйфус ин Касрилэвке» («Дрейфус в
Касриловке»), «Дэр дайч» («Немец») и многие другие представляют собой образцы того особого юмора, «смеха
сквозь слезы», который стал известен в мировой литературе как «юмор Шолом-Алейхема» и полнее всего
проявился в повести «Мотл Пэйси дэм хазнс» (в русском переводе «Мальчик Мотл», 1907). После Кишиневского
погрома в 1903 г. писатель стал составителем сборника «hилф» («Помощь»), который варшавское издательство
«Тушия» издавало в помощь пострадавшим от погрома, и вступил в переписку с  Л. Толстым, А.Чеховым,
В.Короленко, М.Горьким, предложив им принять участие в сборнике. Вскоре в издательстве «Тушия» вышло первое
собрание сочинений Шолом-Алейхема в четырех томах «Алэ верк фун Шолэм Алейхем» (Варшава, 1903). Другое
варшавское издательство — «Бихэр фар алэ» — выпустило двухтомник «Дэрцейлунген ун монологн» («Рассказы и
монологи», 1905). В 1909 г. в газете «Ди найе вэлт» (Варшава) Шолом-Алейхем опубликовал рассказ «Кэйвер овэс»
(«Могилы предков») из цикла «Железнодорожные рассказы». Одним из главных произведений Шолом-Алейхема
стал роман «Ди блонджндэ штэрн» («Блуждающие звезды»), над которым писатель работал в 1909–10 гг. Первая
часть романа «Актеры» впервые появилась в газете «Ди найе велт» в 1909–10 гг., вторая – «Скитальцы» –
печаталась в газете «Дер момент» (1910–11). Роман стал как бы завершением трилогии о тяжелой судьбе
еврейских талантов. «Блуждающие звезды» — высшее достижение Шолом-Алейхема в жанре романа, чему не
помешала некоторая сентиментальность фабулы. Роман выдержал огромное число изданий на идиш, английском,
русском и многих других языках мира. Многочисленные инсценировки романа вошли в репертуар еврейских
театральных трупп Америки и Европы. В 1920-е гг. Исаак Бабель написал по мотивам романа сценарий для немого
кино (издан отдельной книгой: «Блуждающие звезды. Киносценарий». М., 1926). В 1992 г. в России вышел фильм
«Блуждающие звезды» (режиссер В. Шидловский). В связи с 25-летием его творческой деятельности, которое
торжественно отмечалось в октябре 1908 года, был создан юбилейный комитет в Варшаве, выкупивший у
издателей все права на издание произведений Шолом-Алейхема и вручивший их писателю. В том же году в Варшаве
вышли первые тома многотомного собрания сочинений классика, так называемое «Юбилеум-ойсгабэ»
(«Юбилейное издание», т. 1–14, 1908–14), куда вошли почти все произведения писателя, опубликованные до 1-й
мировой войны. В 1909 г. издательство «Современные проблемы» (СПб.) выпустило собрание произведений
Шолом-Алейхема на русском языке, тепло встреченное публикой. Своеобразным литературным комментарием к
процессу Менделя Бейлиса стал опубликованный в газете «hайнт» роман Шолом-Алейхема «Дэр блутикер шпас»
(«Кровавая шутка», Лодзь, 1912; в сценическом варианте «Швэр цу зайн а ид» – «Трудно быть евреем»),
вызвавший противоречивые отклики в прессе того времени, но позднее высоко оцененный критикой. Сюжет
основан на мистификации: два друга-студента, еврей и христианин, ради шутки, на спор обменялись паспортами; в
итоге христианин с еврейским паспортом становится жертвой кровавого навета и проходит мучительные испытания.
Шолом-Алейхем надеялся опубликовать роман и в русском переводе, но из-за цензурных препятствий при его
жизни это не осуществилось. На русском языке роман появился лишь в 1928 г. (перевод Д. Гликмана; переиздан в
1991 г. в альманахе «Год за годом» — приложении к журналу «Советиш геймланд» с послесловием Хаима Бейдера;
в Израиле — отдельной книгой в переводе Гиты и Мирьям Бахрах, Тель-Авив, 1990). Американский этап в
творчестве Шолом-Алейхема был, несмотря на смертельную болезнь, крайне насыщенным. В 1915-16 гг. писатель
интенсивно работал над автобиографическим романом «Фунэм ярид» («С ярмарки»), в котором дал эпическое
описание отцовского дома, двора, своего детства, отрочества. Этот роман Шолом-Алейхем считал своим
духовным завещанием: «Я вложил в него самое ценное, что у меня есть, — сердце свое. Читайте время от
времени эту книгу. Быть может, она … научит, как любить наш народ и ценить сокровища его духа». В этот же период
народный писатель опубликовал вторую часть своей уже ставшей знаменитой повести «Мальчик Мотл» – «В
Америке». Она также печаталась в 1916 г. в газете «Вархайт». Устами сироты Мотла, сына Пейси-кантора, автор
рассказывает о жизни евреев-эмигрантов в Америке. Иногда иронично, порой юмористически рисует он быт и
нравы бывших касриловских обитателей, нашедших приют в благословенной Америке, которую писатель при всем
скептицизме оценивает позитивно и противопоставляет России, сотрясаемой погромами, разорением местечек и
губительной войной. Кстати, в Нью-Йорке в 1917–25 гг. вышли в свет 28 томов наиболее полного посмертного
издания сочинений Шолом-Алейхема «Алэ верк» («Все произведения»). Шолом-Алейхем умер 26 мая 1916 г. в
Нью-Йорке и был похоронен при огромном стечении народа 28 мая 1916 г. на кладбище в Квинсе (все еврейские
предприятия Нью-Йорка были в тот день закрыты). Научно-исследовательскую работу по каталогизации и сбору его
статей и книг на различных языках, а также писем и рукописей писателя осуществляет музей «Бейт Шолом-Алейхем»
в Тель-Авиве, основанный в 1964 г. по инициативе И. Д. Берковича (официально открыт с 1967 г.). Он располагает
издательским отделом, который за четыре десятилетия выпустил десятки книг, посвященных жизни и творчеству
писателя – в частности, сборник Шолом-Алейхема «Ойф вос бадарфн идн а ланд?» («Зачем евреям нужна страна?»,
1978), в который вошли его воззвания и «сионистские рассказы», в том числе забытый рассказ «Ди эрштэ идишэ
републик» («Первая еврейская республика»), а также книгу «Брив фун Шолэм-Алейхем» («Письма Шолом-Алейхема»,
1995, редактор Авром Лис), в которой опубликовано 713 писем Шолом-Алейхема за период с 1879 по 1916 гг.;
многие увидели свет впервые. «Бейт Шолом-Алейхем» проводит также культурно-просветительные мероприятия,
посвященные еврейской культуре и литературе на идиш. В 1970 г. опубликованы на английском языке мемуары
дочери писателя Мэри Вайф-Голдберг «Мой отец Шолом-Алейхем» (перевод на иврит — 1972). Произведения
Шолом-Алейхема переведены на десятки языков мира. Он, наряду с М. Твеном, А.  Чеховым и Б. Шоу, признан
ЮНЕСКО одним из величайших в мировой литературе писателей-юмористов. Мемориальный дом-музей
Шолом-Алейхема существует и на Украине, на родине писателя – в городе Переяславе-Хмельницком. В 1997 году
установлен памятник Шолом-Алейхему в Киеве, а в 2004 году – в Биробиджане, столице Еврейской автономной
области в России (на улице его имени). Мне много раз довелось встречаться в Нью-Йорке с Бэл Кауфман –
внучкой  Шолом-Алейхема. Родилась она в 1912 году в Одессе, перебралась вместе с родителями в США в
1924 году. Ее роман «Вверх по лестнице, ведущей вниз» (Нью-Йорк, 1966; русский перевод – впервые в журнале
«Иностранная литература», М., 1967, № 6) был в 1970-е гг. популярен в СССР. Написала также роман «Любовь и
так далее» (издан в Нью-Йорке в  1981 году). Автор воспоминаний о Шолом-Алейхеме: «Папа» Шолом-Алейхем»
(опубликованы на русском языке в сборнике «Шолом-Алейхем – писатель и человек», М., 1984). Ежегодно в
годовщину смерти своего знаменитого деда Бэл собирает поклонников его творчества в своем доме, в синагоге
или в здании ИВО и устраивает публичные чтения его рассказов. Выступает также с лекциями о творчестве
Шолом-Алейхема. И чувство юмора у нее – от деда. Он был бы ею доволен: в свои 97 она великолепно выглядит,
прекрасно танцует и носит мини-юбки…
 
 

Юбилейные ассоциации
Дмитрий Якиревич, Иерусалим    «МЗ» 

27 февр – 5 марта 2009

Этюд 1. Как это было в 1959 году

По решению ЮНЕСКО 1959 год был объявлен годом Шолом-Алейхема. Весь мир отмечал столетие со дня рождения великого писателя. Отмечал по-разному: в свободных странах ещё сохранялись остатки былой еврейской культуры, а в Румынии и Польше, несмотря на страшные последствия недавней Катастрофы европейских евреев, но благодаря консолидации разрешённой властями еврейской культуры, удалось не только  сохранить кое-что из наследия, но и создать современные образцы. В СССР  же через 7 лет после пронесшегося смерча, выкорчевавшего с корнем всё то, что было столь заботливо взлелеяно великими писателями, актёрами, музыкантами, деятелями изобразительного искусства, народными учителями в 20-40 годах, власти могли бы оказаться перед трудноразрешимой задачей, если бы речь шла о какой-то ответственности за содеянное в 1948-1952 годах. 

С одной стороны, нужно было реагировать на призыв ЮНЕСКО. С другой, как реагировать, если к тому моменту не было даже ещё ни журнала “Совэтиш hэймланд”, ни Московского Еврейского драматического  ансамбля? А те из репрессированных деятелей нашей культуры, что сумели  выжить в сталинских концлагерях, вернулись или лишь стали возвращаться домой – кого-то уже реабилитировали, а кто-то не знал, каким будет его статус. 

Тем не менее, власти дали команду отметить юбилей “великого земляка”. Вышло прекрасное 6-томное издание переводов на русский язык, опубликовали ряд статей и организовали несколько вечеров, в частности, в Москве и в Киеве. Пригласили даже зарубежных гостей: Бэл Кауфман (внучку писателя) и чернокожего американского певца Поля Робсона,  коммуниста, сторонника СССР, друга казнённых в 1952 году в Москве деятелей еврейской культуры, человека, который разговаривал и пел по-еврейски и, выражаясь советской терминологией, даже являлся “породнённым лицом” (его сын состоял в браке с еврейкой). Последний спел на вечере в Колонном зале Дома Союзов “Зог нит кэйнмол, аз ду гэйст дэм лэцтн вэг!”.

Впрочем, в ряде городов местные власти блокировали проведение каких-либо юбилейных мероприятий. И тем не менее, призыв ЮНЕСКО невозможно было полностью игнорировать.

Как рассказывал Михаил Александрович, в 1959 году член президиума ЦК КПСС, министр культуры СССР Е. А. Фурцева сообщила ему, что секретарь ЦК Французской компартии Раймон Гюйо обращался к Н. С. Хрущёву с просьбой прислать во Францию деятелей советской еврейской культуры на мероприятия в связи со 100-летием Шолом-Алейхема. После вторичного напоминания со стороны “французских товарищей” Хрущёв сходу заявил, что поедет Александрович,  который “поможет подобрать  и остальных”. Известно, что первый секретарь ЦК и председатель Совета министров почитал выдающегося певца и собирал записи произведений в его исполнении.

Е. А. Фурцева, имевшая некоторое представление о состоянии еврейской культуры, как пишет Александрович, “пыталась объяснить Хрущёву, что в связи с “рядом мер”, проведённых в последние годы, она не сможет обеспечить полноценную делегацию ибо просто не знает, где искать этих еврейских деятелей”.

К слову сказать, Екатерина Алексеевна, дружившая в первые  послевоенные годы со многими евреями, неплохо разбиралась в еврейском менталитете, представляла особенности еврейского уклада (но это тема отдельного разговора) и, как кажется, могла выразить со знанием дела своё мнение. 

Послушаем снова М. Д. Александровича:
– Делегатов всё же кое-как “наскребли”. В нашу группу вошли: Нехама Лифшиц – единственная в то время певица, добившаяся права давать концерты еврейских песен (член КПСС); Эмиль Горовец – незадолго до того прекративший выступать в качестве еврейского певца и разработавший репертуар лёгкого жанра на русском языке, чтец Эммануил Каминка (знавший несколько слов на идиш и специально для этой поездки подготовивший на плохом еврейском языке небольшой рассказ Шолом-Алейхема); Наум Вальтер – пианист радиокомитета и я, грешный, давно позабывший почти весь свой  еврейский репертуар, так как уже много лет не имел возможности его исполнять… Руководителем делегации назначили Бориса Владимирского – директора фирмы грамзаписи “Мелодия”.

Здесь автор статьи должен внести уточнение: снискавшая уже любовь  зрителей Нехама Лифшиц, популярность которой стремительно росла, не была в то время единственной национальной певицей: на еврейской сцене выступали вокалисты высочайшего уровня: Марина Гордон, Зиновий Шульман, Моисей Эпельбаум (оба последних за несколько лет до описываемых событий вернулись из ада советских лагерей), а также ряд исполнителей в жанре эстрады и миниатюр. Но возможности гастролей для всех были сверхограничены.

Во Франции советскую делагацию опекало руководство влиятельной в ФКП  Еврейской секции Французской компартии. В ходе вечера в парижском театре Мютюалите М. Д. Александровичу было сказано, что “ни один” писательский юбилей не собирал столь представительного президиума”.

И всё же  великий певец понимал, насколько лицемерным было поведение советских властей, “участвовавших” в праздновании юбилея: “С корнем выкорчевали они нашу культуру. Уничтожили наиболее талантливых её деятелей. Другим затыкали рты. И вот теперь, через каких-нибудь десять лет после этого духовного геноцида, мы должны были перед всем миром демонстрировать, что, дескать, не всё прогнило в нашем многонациональном социалистическом королевстве. Фарс не удался”.

Помимо Франции, еврейская делегация из СССР побывала в Бельгии, где также приняла участие в шолом-алейхемовских торжествах.

Этюд 2. Фолксмэнч, или «Наше всё»

Года полтора назад одна общественная деятельница, израильтянка из русскоязычной среды, выступая в телепередаче 9-го канала, восхищённо сказала: “Пушкин – это наше всё”. Фраза, которую часто можно услышать из России.

А автор этих строк, согласившись с таким заявлением и одновременно испытав чувство невероятной горечи и даже унижения, задумался: преклоняясь перед гением русской культуры, может ли каждый еврей, живший в СССР, не оставить в своём культурном мире никакой ниши для еврейских гениев? Как должны мыслить те, кто, вопреки всему, получили с детства национальное воспитание? Что делать тем уникальным выходцам из СССР, в чьей семье разговаривали на иврите? Или аф идиш? Последних, разумеется, было немало.

Недавно прочитал сообщение из Украины. Кто-то из организаторов шолом-алейхемовского мероприятия перефразировал ходячее высказывание о Пушкине и буквально заявил: “Шолом-Алейхем – это наше всё”.  И в моём сознании тут же подоспела аргументация.

Ведь Шолом-Алейхем определил и выразил менталитет народа в 19-20 столетиях, менталитет, сохранявшийся, во всяком случае, до того момента, пока евреи не лишились национальной самобытности. Причём то, что часто понимается под “героями Шолом-Алейхема”, явилось лишь внешней формой выражения его взглядов. И за этим стоит весь огромный мир страстей и переживаний целого народа, которому суждено было в 20-м веке достичь небывалых высот прогресса и испытать величайшую трагедию. Но о ней  Шолом-Алейхему уже не дано было узнать.

Если говорить о частностях, то, конечно, на подсознательном уровне мы думаем всегда о Шолом-Алейхеме, как о прозаике. Но разве только в этом жанре он знаменит? А разве наша драматургия, наш театр не испытали  огромнейшее влияние его сюжетов? Да только ли еврейский театр? Ведь достаточно напомнить, что многие деятели всемирной сцены приравнивают драматический вариант Тевье к образу Лира. И кто знает, быть может, историческое решение Михоэлса о постановке в ГОСЕТе “Короля Лира” имеет какие-то объяснения и в ключе родства обоих образов? 

Когда во второй половине 80-х вышел телефильм “Тевье-молочник” с М. А. Ульяновым в главной роли, мой добрый знакомый А. Тумаркин, еврейский публицист и заядлый театрал ещё с 20-х годов, сказал мне, что на его памяти это одно из самых лучших прочтений образа нашего народного персонажа. К слову сказать, в еврейских (не по 5-му пункту в советской анкете) культурных кругах было хорошо известно, что выдающийся русский актёр  вынашивал мечту о роли Тевье в течение нескольких десятилетий.

Мы знаем Шолом-Алейхема – публициста. Заботливого пестователя народных талантов в самых разных жанрах: в литературе, театре, даже в музыке. Да, да, неповторимая песня “Афн прыпэчик” известна сегодня всем. Но, к сожалению, немногие знают, что она пришла в еврейский мир благодаря Шолом-Алейхему. Именно он открыл талантливого сочинителя  Марка Варшавского и  обеспечил первую публикацию большинства его произведений.

Шолом-Алейхем писал и стихи, и слова к песням. Признаюсь, для меня было приятным сюрпризом, когда летом 1987 года услышал в исполнении Государственного академического хора Латвийской ССР “Колыбельную” на слова Шолом-Алейхема. Впечатление усилилилось ещё и от того, что она исполнялась на мелодию всенародно  известной в начале прошлого века “C’лойфн, с’йогн шварцэ волкнс” (автор этой мелодии – Иосиф Ахрон), слова которой принадлежат Гиршу Номбергу.

И как не отметить тот факт, что Шолом-Алейхем в начале 20-го века принял активнейшее участие в дискуссии на тему об определении жанра еврейской народной песни?

Характеристика “наше всё”  всё же связана была с русским гением. Но  Шолом-Алейхема с давних пор характеризовали иначе: фолксмэнч. Это значит буквально: народный человек, или человек [из] народа. Но за этим стоит не только формальный перевод. Понятие фолксмэнча несравненно глубже. В нашей культурной традиции это нечто вроде народного интеллигента и одновременно “арбэтсмэнча” (человека труда). Не обязательно формально образованного, но небезразличного, способного сопереживать и чувствовать страдания других, знающего еврейскую традицию, наделённого чувством народного юмора и проникнутого проблемами идишкайт…

Вспоминаю далёкие детские, годы, когда вокруг постоянно цитировали Шолом-Алейхема наравне с мудрыми высказываниями из Талмуда.  Несмотря на запреты, несмотря на то, что значительная часть евреев уже презрительно относилась к “идиш-патриотам” – такого оскорбления тогда, правда, не было: это нечто новенькое, как-то просочившееся даже на страницы… “МЗ”.

Можно сказать, что из народного сознания в тяжёлые советские годы не удалось вытравить память о гениальном писателе. Многие хранили в душе его творчество в течение десятилетий, вплоть до развала СССР. И даже некоторые из тех, кто после 1948 года устроились “поудобнее”, уже в Израиле вновь обратились к народным сокровищам, возвратившись к Шолом-Алейхему.

Стоит посетить клубы еврейской (идиш) культуры в разных городах Израиля: там вплоть до сегодняшнего дня можно встретить прекрасных еврейских актёров, литераторов и журналистов, продолжающих творческую деятельность. Правда, отметим с горечью: качественная составляющая, изредка даже высокая, никак не стыкуется с количественной: очень мало их осталось.

Если пройтись “по волнам пямяти”, всплывают эпизоды, в которых мордашка Мотла с бледносиреневой обложки послевоенного еврейского издания знаменитой повести казалась столь же естественной в тогдашней детской жизни, как и лица героев Толстого, Чехова, Короленко, Горького, Марка Твена. Они тоже были и остались “нашим всем”. Но должно же присутствовать в жизни хоть что-то национальное. И если оно есть, то она становится богаче. И… трагичнее, например, когда слышишь рефлексию еврея: “Как я ненавижу этот идиш!”. Как будто можно ненавидеть какой-либо язык: английский, хинди, норвежский, чукотский. Тем более, если его даже не знаешь.

Этюд 3. “Заколдованный портной”

Среди произведений Шолом-Алейхема есть небольшая повесть “Заколдованный портной”. Не буду пересказывать содержание. Каждый, кто ещё не прочитал её, может это сделать. В мою жизнь она вошла давным-давно, в оригинале. Из дома я знал, что существовало и сценическое воплощение сюжета в Московском ГОСЕТе…

Со времени 100-летия  Шолом-Алейхема минуло 15 лет. Шёл 1974-й год. Как бы промежуточный юбилей, который формально никак не отмечался. А со времени того, 100-летнего, в мире, в частности, в еврейском, произошли огромные изменения.

Во-первых, в июне 1967 года грянула Шестидневная война, изменившая нашу жизнь до такой степени, что с той поры для многих евреев  она разделилась надвое. Подобно тому, как весь цивилизованный мир  делит жизнь пополам: до и после 1 сентября 1939 года. 

Во-вторых, за прошедшие после 100-летнего юбилея 15 лет советские власти вынуждены были уступить давлению западных компартий. Во главе или в руководстве многих из них – канадской, уругвайской, итальянской, французской, США – были евреи, которые время от времени задавали  “советским товарищам” неудобные вопросы по поводу состояния еврейской культуры в СССР. И сколько бы Суслов ни отвечал, что советские евреи ассимилированы и что их интересы сосредоточены на великой непревзойдённой русской культуре, вопросы не снимались. В конце концов, хрущёвское руководство смягчило позицию и евреи получили микроскопический объём культуры в виде прекрасного, хотя и с большой долей пропагандистских материалов, литературно-художественного журнала. Пару раз в году в некоторых городах имели место упоминавшиеся уже  разрешённые концерты гастролирующих еврейских певцов и представления  еврейской эстрадной миниатюры. А с декабря 1962 года стал выступать Московский Еврейский драматический ансамбль (МЕДА). Правда, не театр (эх, было бы сегодня на еврейской сцене такое культурное явление!), но он постепенно расширялся за счёт актёров михоэлсовской школы. Забегая вперёд, скажу, что в 1986 году МЕДА, на сцене которого, помимо инструментального  ансамбля, выступали уже 25 актёров, получил статус театра. Как  раз тогда автор этих строк был приглашён в этот театр в качестве педагога. А среди его учеников оказался единственный остававшийся в труппе ученик Михоэлса и актёр ГОСЕТа, успевший получить диплом МГЕТУ (Московского государственного Еврейского театрального училища) перед самой ликвидацией  этого единственного в мире театрального учебного заведения, готовившего профессиональных актёров, игравших на языке идиш. 

Не будем лукавить, добротные спектакли, репродуцированные  с михоэлсовских постановок после 1962 года, посещались, в основном,  старшим поколением, которое уже тоже не слишком владело языком. Хоть играли блестящие госетовские артисты: Владимир Шварцер, Зиновий Каминский, Нехама Сиротина, Роза Курц, Моисей Шапиро, Яков Сорока, Залмен Мейман, Эле Трактовенко, Маня Котлярова, Хаим Спивак, Соня Биник – и талантливая молодежь: Полина Айнбиндер и Марк Гейхман, несколько позднее – Елена Никольская и Геннадий Абрамов.

И вот в 1974 году на смену ветерану еврейской сцены, создателю МЕДА и его художественному руководителю, народному артисту РСФСР Владимиру Шварцеру, достигшему преклонного возраста, пришёл замечательный режиссёр Феликс Берман. Еврейского языка он не знал, но в своём амплуа мог вдохновляться примером великого предшественника, создателя Еврейского Камерного  театра (впоследствии ГОСЕТа) Алексея Грановского, тоже не знавшего языка актёров, но понимавшего, что в силу этого должен внимать мнениям и рекомендациям своих учеников. Мудрый Феликс Берман пошёл по тому же пути и свои сценические концепции, воплотившиеся в блестящих находках, поверял и подкреплял национальным театральным опытом получивших в своё время еврейское театральное образование  актёров.

Феликс Берман обратился к новой инсценировке шолом-алейхемовского “Заколдованного портного”. Прекрасно понимая трагическую языковую ситуацию, он решил создать музыкальный спектакль – “народную игру”,  как он сам его определил.

Пожалуй, в самом факте музыкальности, наверное, не было ничего неожиданного. Исторически с момента своего зарождения в 1876 году  современный еврейский театр был подчёркнуто музыкальным, музыка и песни из спектаклей уходили в народ. А в наше время, когда еврейская культура агонизирует и сами спектакли уже позабыты, песни продолжают свою жизнь, без имён их создателей, под видом “народных” или “песен местечка”, хотя еврейские театры были привилегией и продуктом мегаполисов, и их актёры  даже на сцене чаще всего расхаживали в европейских костюмах.

Кроме факта собственно музыкальности спектакля, следует отметить подход в выборе музыки. Конечно, в то время, когда были живы образованные (по-еврейски) и многоопытные госетовцы, музыкальное решение не могло состояться в формате спектаклей и фильмов  наших дней –  на любую еврейскую тему – музыка для них как будто раз и навсегда написана ещё 90 – 100 лет тому  назад. Состоит из тем 10-12 песен, и песни для конкретной     постановки “набираются” только из этого скромно-ограниченного подмножества: для нового спектакля или фильма.

Подход Бермана и, не в последнюю очередь, самих актёров, оказался оригинальным в том смысле, что они не стали рыться даже в собраниях фольклора, что в тогдашней советской действительности было бы тоже непросто, а в большой мере использовали репертуар выдающегося певца Зиновия Шульмана. Благо, в тот период вышел сборник песен из этого репертуара.

На роль композитора был приглашён музыкальный руководитель театра им. К. С. Станиславского Евгений Рохлин. Он снабдил действие и собственной музыкой, органично сочетавшейся с указанными песнями. А его  работа оказалась настолько успешной, что на спектаклях публика подпевала не только знакомым мелодиям, но и не слышанным ранее, тем, которые сочинил сам Е. Рохлин.

Летом 1974 года в переполненном зале гостиницы “Советская”  прошла   премьера спектакля. Как известно, в этом помещении постоянно выступал цыганский театр “Ромэн”, кстати, созданный госетовским режиссёром Моисеем Гольдблатом. Об этом факте советская пропаганда всегда “стыдливо” умалчивала. Причина более чем понятна. Но, может, в этом есть  и нечто роковое в судьбе выдающегося режиссёра и актёра (в СССР он создал и возглавлял несколько еврейских театров). Последние десятилетия жизни М. Гольдблат провёл в Израиле, оставшись почти… незамеченным!  Актёры ГОСЕТА, между прочим, говорили мне в Москве, что он был театральным деятелем калибра Михоэлса!

Премьера произвела эффект мощного взрыва. Представление образно описано в сборнике блестящих сатирических новелл Феликса Канделя  “Я от вас отключился”. Могу засвидетельствовать все детали, воспроизведённые Феликсом, ибо сам присутствовал.

Трудно передать словами энтузиазм зрительного зала, в котором с этого раза стала присутствовать и молодёжь. Сказать, что публика только подпевала, было бы мало. Публика, казалось, дышала каждым тактом музыки, наслаждалась диалогами и пританцовывала вместе с актёрами.

Не хочется быть банальным, но замечу, что Шолом-Алейхем в этой вещи оказался очень современным. Вставленные в сценарий обороты речи и музыкальные цитаты выглядели органично. А сценография была  далека от рутинных подходов. При слабой материальной базе ансамбля были, тем не менее, найдены удачные решения в плане распределения сценического пространства. Сама сцена была выстроена в виде нескольких эллипсообразных возвышений, каждое – с плавной волнистой поверхностью. Что учитывало не только отсутствие собственной сцены, но и позволяло умело манипулировать ими при переходе от мизансцены к мизансцене. Конечно, это были не многоплоскостные решения времён развитого ГОСЕТа, располагавшего несравненно более богатыми материальными возможностями. Но в рамках данных ограниченных возможностей МЕДА (лишь терпимого властями) решения  выглядели интересно. Работы костюмерного цеха явно восходили к эстетике Грановского, в которой не было преклонения перед стандартными лапсердаками прошлого: ведь характеры еврейских образов создаются не этими самыми лапсердаками и даже не подмигиваниями, подпрыгиваниями и искуcственным растягиванием фразы. У актёров хватало достаточно профессиональных средств, чтобы за счёт мимики, пластики, великолепной дикции в рамках еврейской сценической речи (ах, где бы её, эту неповторимую красоту, речь, единую для всех актёров, услышать сегодня!), конечно, танцев и пения воспроизводить эти характеры. А что касается самих лапсердаков, то они были. Но, как и у Грановского очень соответствовали грустно-юмористическому настрою, шедшему от Шолом-Алейхема. Да, на актёрах были лапсердаки, но при внимательном рассмотрении оказывалось, что они не сплошь чёрные, а… цветные! Причём, выкрашены так, что одна пола, например, зелёная, а другая – красная.

Когда в оркестре звучало вступление к выходам Шимэн-Эле и из кулисы появлялся Зиновий Каминский, напеваваший свою выходную мелодию, зрители моментально подключались к действию. Танец Шимен-Эле сопровождался не только оркестром, а всем залом, который уже успевал разглядеть разноцветные полы его лапсердака, разукрашённого разноцветными блёстками. 

Бесспорно, в большой мере своим успехом спектакль был  обязан таланту Зиновия Каминского. Если бы не наша культурная трагедия, он удостоился бы всесоюзной и международной славы. Когда Каминский произносил свои монологи, обменивался репликами, цитировал Талмуд, сокрушался по поводу бедности и горькой доли, шутил, поддевал невежественного в еврейской традиции шинкаря Додю, казалось, что это сам мудрый “пане Шолом-Алейхем” сказочным образом вернулся в те  дни, когда советские евреи, наконец, проснулись от спячки нескольких десятилетий.

В дальнейшем “Заколдованный портной” не сходил со сцены до конца 1987 года, когда ансамбль уже в течение двух лет имел статус Московского Еврейского драматического театра-студии. Затем, как известно, сменилось руководство, театр был назван ивритским словом “Шалом” и… перестал играть по-еврейски.

А тогда, начиная с 1974-го, вокруг спектакля по Шолом-Алейхему возникла какая-то чуть ли не мистическая атомосфера. Билеты на него достать было почти невозможно. Всё раскупалось заранее. И я хорошо помню, как активист еврейского движения Михаил Нудлер скупал билеты в каких-то пригородных кассах (видимо, они направлялись туда специально, чтобы предотвратить аншлаги) и затем распространял их в кругу отказников и самых близких друзей.

Власти, отдадим им должное, умело использовали ажиотаж. На спектаклях вдруг  оказывались не только советские, но и зарубежные журналисты. Последние заявлялись с вполне солидной экипировкой. И кто знает, быть может, сохранились бесценные кадры, заснятые на представлении “Заколдованного портного” телевидением ФРГ в конце 1979 года?..

Этюд 4. “Кровавая шутка”

Прошло ещё 13 лет. Железный занавес пока висел, но чувствовалось, что уже проржавел. В конце 1987 года, когда автор этих строк, после многих лет ожидания, уже получил визу на выезд в Израиль, он оказался в редакции  журнала “Совэтиш hэймланд”.

Если мне не изменяет память, я назначил встречу с молодым  сотрудником редакции Велвлом Черниным, интеллектуальной надеждой и гордостью  еврейского движения в Москве. Работая в этом официозе, он оставался активистом борьбы за нашу культуру и за право репатриации в Израиль. Он был единственным представителем еврейского движения, работавшим в этом журнале. И, кроме того, с точки зрения “старших товарищей”, самым талантливым среди молодых идишистов тех лет.

Неожиданно ко мне обратился заместитель главного редактора, секретарь парторганизации редакции Хаим Бейдер:
– Нет ли у Вас романа Шолом-Алейхема “Кровавая шутка”?

Я знал, что по  поводу этого романа ходили таинственные слухи, сводившиея к тому, что в СССР его никогда не издавали из-за того, что в нём слишком фатально представлен еврейский вопрос в России – в его антисемитском разрезе. А сам я никак не мог до этого романа “добраться”. Но знал, что одной из курсовых работ студентов МГЕТУ в 1943 году явился спектакль “Трудно быть евреем” (его сценарий был выстроен на основе первой книги “Шутки”).

– Увы, книги этой у меня нет. А зачем она Вам понадобилась?
– Да вот, хотим её печатать в журнале. Ведь идёт перестройка, печатают запрещённые ранее произведения. И мы не хотим отставать.– Эта мысль как раз мне была понятна: лет шесть тому назад, когда в “Новом мире” вышла трилогия Брежнева, за которую он тут же получил Ленинскую премию, “Совэтиш hэймланд” тоже “не хотел отставать” и оказался вторым (!) журналом в СССР, после “Нового мира”, напечатавшим в переводе с русского языка мемуары генерального секретаря. Главный редактор “Совэтиш hэймланд” Арон Вергелис в 1981 году гордился тем, что перевод трилогии Брежнева делали прямо с гранок, раздобытых в период подготовки к печати её в “Новом мире”. 

Стало быть, раз сейчас перестройка и печатают всех, кого раньше не издавали, то почему бы и нет?

– Но я могу предложить Вам что-либо другое, например, у меня есть переданные из Израиля и из США вещи Башевиса-Зингера.
– Э-э-э-э, Вы не понимаете. Шолом-Алейхем уже умер, а Башевис ещё жив, чтоб он был здоров до 120.
– ?
– Понимаете, ведь по-русски издают пока только тех, кто уже умер.

Признаться, до этого объяснения я как-то не задумывался над тем, что на том этапе перестройки в деле издания запрещённых ранее литературных  произведений  можно было обнаружить какую-то некрофилию, хотя  высказывание: “Они любить умеют только мёртвых” – мне было известно. Тенденция, если вспомнить, видимо, существовала, но всё же тогда начали также издавать и живых авторов, ранее запрещённых.

Разговор этот имел место в последних числах декабря 1987 года. И тогда  я не мог себе представить, что эта тема получит своё развитие уже недели через три … в Израиле.

Когда в середине января 1988 года всё ещё из-за железного занавеса моя семья прибыла в страну, начался черёд встреч с друзьями, с которыми был знаком лично и заочно. На приёме в редакции программ на языке идиш “Голоса Израиля”, дня через три после прибытия в Страну, я получил сразу два приглашения: одно – на работу в редакцию, другое –  посмотреть спектакль театра (через несколько лет он стал известен как “Идишпил”), играющего на языке идиш. И назывался этот спектакль “Трудно быть евреем”, по  “Кровавой шутке” Шолом-Алейхема.

На тот момент я абсолютно не представлял себе состояние театральной культуры “аф идиш” в Израиле. “Голос Израиля”, как и западные радиостанции, в том числе вещавшие на идише, никогда ничего не говорили на этот счёт. Также и зарубежная коммунистическая пресса (включая вильнеровскую газету “Дэр вэг”, варшавскую “Фолксштимэ” и парижскую “Найе прэсэ”) ничего не писала по этому поводу. А “Совэтиш hэймланд”, как правило, стоял на нигилистических позициях по отношению к любым явлениям еврейской культуры в странах свободного мира, если они не поддерживались прямо или косвенно коммунистическими кругами и не плелись в фарватере советской пропаганды. Причём, отрицательные оценки иногда были не слишком прямолинейными, чтобы сразу хотелось отбросить их с порога.  Критика порой казалась заслуживающей внимания. Например, мюзиклу “Cкрипач на крыше” (написан в 1964 году композитором Джерри Боком и либреттистом Джозефом Стайном) через несколько лет после его появления “СГ” дал уничтожающую характеристику по той причине, что трагедия была превращена в мюзикл. Но всё же советско-еврейская критика опровергалась на языке музыки – трансляциями зарубежных еврейских  радиостанций (впрочем, никак не касавшихся еврейской театральной деятельности), время от времени  передававших фрагменты из “Скрипача на крыше”.  Они-то как раз заставляли искать появлению мюзикла не столь прямолинейные объяснения.

В целом жёсткие оценки “Совэтиш hэймланд” по части культуры “аф идиш” на Западе и в Израиле я воспринимал, как советскую пропаганду. Что с нынешних моих позиций кажется наивным, ибо советский антисемитизм и антиизраилизм не противоречили тому, что качественная оценка явлений еврейской культуры в западных странах часто была объективной. И свобода для этой культуры в Израиле и в США не гарантировала её развития и не защитила от того ужасающего состояния, в котором она пребывает в конце первого десятилетия 21-го века.

Уже первые мизансцены в “Трудно быть евреем” (в постановке Исраэля Беккера) произвели сильнейшее впечатление. Среди  прочих те,  что передавали атмосферу гимназических и студенческих пирушек. Полной неожиданностью была аутентичность российской атмосферы: ведь  выпускников гимназиии играли актёры, не знавшие русского языка! А в январе 1988 года для только что прибывшего нового репатрианта было естественно думать, что он попал в среду, далёкую от российских реалий. Мне тогда было неизвестно, что именно Этель Ковенская и Исраэль Беккер в далёком 1943 году в зускинском спектакле как раз исполняли роли Григория Попова (в израильской версии он Иван Иванович Иванов) – лже-Рабиновича – и Бетти. А в 1988 году они выступили уже родителями последней.

Об Э.  Ковенской я был много наслышан ещё в Москве. О И. Беккере не знал ничего. А их дуэт был потрясающим. Наверное, вряд ли удастся ещё когда-либо увидеть нечто подобное на еврейской сцене. Я не хочу сказать, что заметил какие-то существенные недостатки в игре других, в частности,   молодых актёров. Но школа ГОСЕТа, МГЕТУ не проходит бесследно. Ну и, конечно, огромный талант, умение делать на сцене всё – это, понятно, тоже из ГОСЕТа.

Признаюсь, в те дни был огромен соблазн сравнить этот спектакль с тем, что когда-то видел в МЕДА. Но сравнивать отличное с отличным  невозможно. Единственное, что бросалось в глаза, это разница в речи актёров израильского театра и МЕДА. В последнем случае речь идёт о единстве еврейской сценической речи у московских питомцев Михоэлса, к  которым принадлежали и Э. Ковенская с И. Беккером. А у израильтян только оба ветерана говорили единым образом.

Жаль, что этот прекрасный спектакль продержался в репертуаре израильского театра всего несколько лет.

Этюд 5. Год 2009-й, или вместо эпилога

Понимаю, читатель ожидает хотя бы краткого повествования на тему о том, как отмечается 150-летний юбилей великого классика. Увы, вынужден его, читателя, разочаровать. Пpомeлькнули сообщeния о биробиджанцах и энтузиастах-подвижниках из Укpаины, готовящихся к юбилeю. А на   государственном  уровне в этой странe указом пpeзидента В. А. Ющенко от 18 мая 2007 года был образован оргкомитет (во главе с вице-премьером) “по подготовке празднования 150-летия со дня рождения Шолом-Алейхема в 2009 году”.  В  Израиле же, в частности, в “академической среде”, как и со стороны еврейских организаций, никто (на конец февраля 2009 года!) не пpоpонил ни слова. И в остальном “на всiх язиках всe мовчить”.

Очень, видно, заняты потомки Шолом-Алейхема в своей стране не только  повседневными делами, но и прочими юбилеями и культурными мероприятиями: ведь “мы привезли сюда Пушкина и Достоевского”. А кроме них – всю русскую классику. Да что там классику, всю бардовскую культуру и всю советско-российскую эстрадную: от песен про целину до военно-патриотических песен о последних войнах на территории СНГ. И где же изыскать время для юбилея, отмечаемого раз в 50 лет, если “кому он нужен, этот идиш?”   

Опыт обращения к политическим и общественным деятелям за помощью говорит о том, что даже самые благожелательные из них, не владея вопросами национальной культуры, не могут проникнуться острой необходимостью оказать содействие. Если бы идиш влиял на результаты голосования, хотя бы на выборах в муниципалитеты…

Грустно, что остались мы без юбилея. Но представим себе, что в Израиле решили бы организовать празднество, например, в укpаинском Переяславе-Хмельницком, городе, где родился Шолом-Алейхем. Сценарий юбилейных мероприятий и даже предполагаемый отчёт об их проведении нетрудно вообразить. Последний мог бы выглядеть примерно так: “2-го марта 2009 года в Переяславе-Хмельницком, на родине великого гуманиста, открылась всемирная научная конференция, посвящённая 150-летию со дня рождения Шолом-Алейхема. Она продлится 5 дней. Оркомитет, в состав которого вошли крупнейшие идишисты (если мне кто-либо сумел бы объяснить, что это значит с точки зрения глубокого владения языком, историей музыки, театра, фольклора и т. д., я был бы несказанно благодаренД. Я.), представители украинских властей и руководители еврейских организаций Украины, пригласил для участия в конференции около 30 профессоров и докторов наук (сколько среди них людей, владеющих идишем, было бы тоже интересно узнать, хотя бы для возможности пересчитать их на пальцах одной руки – Д. Я.)”.

В связи с работой конференции стало бы известно о паре докладов, связанных с творчеством Шолом-Алейхема, впрочем, не содержащих чего-либо нового для тех, кто знаком с азами национальной культуры, но, наверное, интересных для тех, кто совсем ничего не знает. В отличие от этой пары докладов, сделанных на идише и потому плохо понятных большинству участников конференции, отправившихся в  увлекательную поездку, остальные выступления должны были бы, к удовольствию аудитории, не знающей идиша вместе с другими докладчиками, прозвучать на русском или английском языках, что, однако, вызвало бы лёгкое  замечание кого-либо из делегатов.

Теоретически в целом кладбищенскую атмосферу мероприятия следовало бы слегка разрядить культурной программой. В зале местного музыкально-драматического театра (если такового не имеется, подошёл бы любой другой зал) исполнить в оригинале короткий рассказ писателя – в ходе юбилейного концерта. Плюс выступление выдающегося украинского артиста. Плюс несколько песен “аф идиш”: из набора в 12-15 единиц. Их поют всегда и везде: от фильма “Тяжёлый песок” до ресторанов и “идишских” фестивалей. И, как это водится, немного клэзмэрской музыки. С темами “Афн прыпэчик”, “Аз дэр рэбэ Элимэйлэх”, “Чирибим”, “Йошкэ форт авэк”, которые, впрочем, к аутентичному искусству клэзмэров не имеют ни малейшего отношения. А то, что указанные  темы перед этим прозвучали бы, возможно, уже в вокальном варианте как “идишские  песни”, тоже неважно. На “идишских” концертах это привычно, когда одна и та же мелодия звучит несколько раз.

Это, как мы сказали, неважно, но важно сообщить о прогулке по Переяславу, о встречах с одним-двумя чудом сохранившимися здесь евреями. Их, конечно, нужно сфотографировать вместе с автором отчёта о конференции. Если окажется, что они могут сказать пару слов “аф идиш”, это станет изюминкой репортажа. Неплохо отметить какие-либо диалектные особенности в их речи или идиому, которую можно представить характерной для здешних мест. Естественно,  в прогулке должен фигурировать дом-музей, который бережно охраняется властями независимой Украины. Его тоже нужно сфотографировать: изнутри и снаружи. Если видны какие-то признаки неблагоустроенности, можно сказать и о них, призвав украинские власти отремонтировать забор или калитку.

Увы, поскольку я не знаком с городом Переяславом-Хмельницким, ограничу на этом фантазию, идущую не от этого топонима, а более всего от того культурного кошмара, в котором мы оказались.

Поспешив ограничить свою фантазию, замечу, что в прошлые десятилетия  ни моя фантазия и никакая другая не способна была бы представить, что к 150-летию Шолом-Алейхема не будет государственного, минимум, общегородского мероприятия в Израиле. Но кто знает, быть может, оно и лучше, ибо возможный сценарий мы попробовали представить. И другим он не мог быть. А наш великий классик, знай он при жизни, до чего мы докатимся, посмеялся бы над нами. Уж это он умел. И без слёз, и “сквозь слёзы”. 

И вот, в дни его 150-летия, мы остаёмся с его бессмертной улыбкой. И хоть и очень грустно на душе, но следуя его указаниям насчёт смеха: и того, который – по советам врачей – полезен, и того, который “сквозь слёзы” –  попробуем сами улыбнуться. Тоже “сквозь слёзы”. Идущие от раскаяния и отчаяния – оттого что мы потеряли-проморгали и нашего гения, и в целом великую культуру.

 
Вернуться на главную    Распечатать
Комментарии (8)


Гость | 01.03.2009 09:21
Заранее говорю: я на Шолем Алейхеме вырос, причем со временем научился читать его и в оригинале (продолжаю с упоением учиться). Так что душа тоже немного побаливает, что идиш в упадке, на государственном уровне, в Израиле (и не только).

Но задумайтесь вот о чем. Мне известна растущая – конечно же маленькая, но в мире идиша все так – группа израильтян, многие из них молоды, которых начинает интересовать идиш. Во многих случаях это происходит не столько из–за пассивной ностальгии, а из некоего феномена довольно активного интереса к тому, что с идишем случилось в Израиле, еще до установления государства и в ранние его годы, когда идиш ассоциировался с диаспорой и Катастрофой и говорить на нем было и невозможно, и даже не очень позволительно. В процессе “войны языков” создавался иврит как национальный язык, подменая под себя языки, ассоциируемые с негативным опытом диаспоры (и не только идиш, еврейских языков много, но идиш, конечно, являлся главным “чучелом” ивритской идеологии).

Но политически консервативным читателям “МЗ”, горюющим об идише в Израиле, стоит задуматься вот о чем: израильская, здесь несколькими поколениями вырощенная, публика, сегодня приходящая к идишу, приходит к нему из убеждений, которые читатели “МЗ” рассмотрели бы как “левые”. Конечно не все, я не хочу делать из этого какую–то общую картину. Но тем не менее таких много: интерес к идишу теперь в Израиле – эта часть “пост–сионизма”, то есть интерес к альтернативнам моделям государства, которые могли бы существовать, если бы государство было создано иначе, на моделях, которые не отвергли бы опыт диаспоры абсолютно.

Почитайте, например, книгу исследователя Яэль Хавер, “What Must Be Forgotten: The Survival of Yiddish in Zionist Palestine” (книга существует также на иврите יידיש ביישוב החדש: מה שחייבים לשכוח). Хавер – человек хоть и не молодой, но ее книга – это часть интеллектуальной среды последних лет, которая открывает идиш в Израиле заново. И с этим надо считаться: интерес к идишу в современном Израиле есть, и он растет, хоть и не очень заметно. Но растет он в диаметрально расхожих со взглядами авторов и читателей “МЗ” кругах, поэтому вряд ли будет ими замечен или даже признан, как существующий.

 
Борис Котлерман | 27.02.2009 14:33
Спасибо Дмитрию за поднятую тему – и вообще “МЗ”. Интересно было бы, кстати, узнать, какой сценарий видит автор для “достойной” конференции в честь Ш-А. Сейчас планируется что-то подобное в начале июля – правда не в Израиле, а в Лондоне, с участием не “великих идишистов”, а молодых исследователей – и было бы неплохо получить какой-то дельный совет.
Позволю себе несколько поправок к сказанному в статье. Постановка “Лира” в ГОСЕТе не связана никак с “Тевье”. Между ними разница в 6 лет. Просто такова была манера игры Михоэлса, что невольно напрашивается сравнение. Была даже критика на этот счет в центральной московской прессе: мол, на светлом юморе Ш-А поставлена трагическая печать Шекспира. Михоэлс долго не хотел ставить “Тевье”, переполненного, по его словам, “библейскими цитатами”. В 1938 г. “Тевье” впервые в Союзе был поставлен Мойше Гольдблатом в Биробиджане (к 4-летию ЕАО), и только тогда Михоэлс решил не отставать, попросив прислать ему инсценировку (ее авторы – Добрушин и Ойслендер, но в Биробиджане над ней пришлось долго работать, в частности, актеру Аронесу и самому Гольдблату). Гольблату в Москве была предложена роль… Тевье, но, как известно, его сыграл сам Михоэлс, а Гольдблат уехал в Киев. Гольдблат был действительно уникальным режиссером высокого уровня, и об этом есть множество свидетельств. Возможно, именно поэтому его отношения с Михоэлсом были “непростыми”. К сожалению, в Израиле он прожил всего 2 года. Умер он в Хайфе в мае 1974 г. и похоронен на кладбище Кфар-Самир. Но с его приездом пошли разговоры о создании в Израиле профессионального театра на идише.
 
Гость Борис Дорфман, Львов. | 27.02.2009 13:55
Спасибо Вам Д.Якиревич за статью.
Мы и у нас отмечаем этот юбилей.
Во Львове одна из центральных улиц носит имя Шолом-Алейхема, на доме, где жил он в 1906 году установлена мемориальная доска сего портретом и с героями его книг. Это место посещают все туристы,многие гости местные люди и на память ее фотографируют.
Общество еврейской культуры,которая была создана первая на Украине, носит имя писателя.
К юбилею подготовлены несколько вечеров и встреч.
 
Гость Борис Вайнблат | 27.02.2009 13:52
Когда-то М.Я.Шульман сетовал на то, что после него ничего в жизни не остаётся.Я напомнил ему, что среди прочего остаётся великолепный русско-еврейский словарь.Он грустно сказал: -Это только памятник языку идиш.
Он был не совсем прав.Памятники ставят мёртвым, а идиш пока только тяжело болен, но всё-таки жив. Спасибо Д.Г.Якиревичу и журналу МЗ за поддержку и лечение тяжело больного родного языка.
 
Гость | 27.02.2009 11:04
Прежде всего – громадное СПАСИБО г-ну Д.Якиревичу. С удовольствием прочитал его проникновенную статью. Согласен, что все мы, евреи, приехавшие из Советского Союза, очень мало заботимся о бережном отношению к языку идиш. Я ОЧЕНЬ люблю этот язык, знаю его с того момента, когда жил в еврейском местечке, и каждый идишские спектакль воспринимаю всем сердцем. Важно, чтобы в стране была создана атмосфера, обеспечивающая СОХРАННОСТЬ этого неповторимого, самого мелодичного языка!
 
Гость2 , | 27.02.2009 03:01
Гость 2
Да,цитата: “мы потеряли-проморгали и нашего гения, и в целом великую культуру.” И многое другое, что должно объединять нацию. И это одна из причин нашего национального и политического упадка. И.Л.
 
Гость | 27.02.2009 00:48
Абсолютно согласен с Григорием. И самое печальное – это то, что Левинзон думает, что это и есть еврейское искусство. Но еще страшнее оттого, что так думают и его зрители, для которых его бездарный блеф  кажется верхом мастерства.
 
Григорий Шмуленсон | 27.02.2009 00:20
Без комментариев! Выражаясь языком другого классика:-
Народ безмолвствует…

А что можно сказать, если у нас Левинзон самый “большой” артист изображающий евреев, которых, по сути, уже нет. Причём делает это одним и тем же способом: старый идиот бессмысленно повторяющий слова. И этот примитивный приём обеспечивает ему успех. Как сказал другой классик: над кем смеётесь? Над собой смеётесь!

 

«Я не мальчик Мотл и не

Шолом-Алейхем 

Профессор Довид Роскес о новой идишской культуре

Довид Роскес – профессор еврейской литературы и заведующий кафедрой идишской
литературы и культуры в

Еврейской теологической семинарии в Нью-Йорке.

Роскес

занимается идишской литературой и фольклором, культурой штетла, а также
культурной рецепцией Холокоста. Он – автор нескольких классических трудов по
еврейской литературе и фольклору: «Ночные слова: Мидраш на Холокост» (1971),
«Вопреки Апокалипсису: Реакции на Катастрофу в современной еврейской культуре»
(1984), «Литература Катастрофы» (1989), «Мост желания: Утраченное искусство
идишского рассказа» (1995). Роскес – один из основателей молодежного движения в
поддержку идиша “Yugntruf – Youth for Yiddish”. аудио-версия
Профессор Роскес прочел в Центре библеистики и иудаики РГГУ новый курс “1943:
Пересекая еврейскую зону”, а также представил свою новую книгу
Корреспондент «Букника» Анна Сорокина побеседовала с проф. Роскесом на его
профессиональном языке – идише. Вы можете прочитать перевод этой беседы, а
также прослушать ее аудиозапись.

 

Интервью с Довидом Роскесом: текстовая версия

 

Интервью с Довидом Роскесом:

 

www.booknik.ru                                  31 марта 2009