В Климовичах было так
Шмуэль Рывкин
С детства я знал, что у меня есть только одни дедушка с бабушкой, мамины родители, а папиных нет – их убили фашисты. И маленьких папиных братьев, моих дядей, которым было тогда лет меньше, чем мне, тоже убили. Убили вместе со всеми евреями маленького белорусского городка Климовичи, где они жили всю жизнь. Дедушка на самом деле был родом из соседнего Хотимска, но оттуда ему еще до революции пришлось бежать, потому что он был в еврейской самообороне и, защищаясь от погромщиков, ударил одного из них железной палкой. В 1941 году палка уже не помогла бы, да и бежать было некуда…
Как это все произошло? Как можно убить полгорода? Как можно дать себя убить?
Ответить на эти вопросы не мог ни отец, который всю войну был на фронте, ни книги о войне, где написано о солдатах и партизанах, о еврейских гетто больших городов и лагерях смерти, но только не о том, что происходило в сотнях и сотнях местечек бывшей черты оседлости. Неужели история этих трагедий канет в Лету, и нет способа ее сохранить? Оказывается, есть. Надо просто сесть в поезд, приехать туда, расспросить людей и записать их слова. О Климовичах мне рассказывали 30 человек. Не евреи и евреи, чудом выжившие, и их родственники, свидетели и те, кто успел эвакуироваться. Теперь мы знаем, как исчезли евреи из Климовичей.
Городок этот лежит на самом востоке Белоруссии в ста с лишним километрах от Могилева, недалеко от границы со Смоленской и Брянской областями. Бывший уездный город, ныне районный центр, имеет свою историю – первое упоминание о нем датируется 1581 годом – и свой старинный герб, на котором изображена золотая пчела на голубом фоне в знак обилия в уезде меда. По свидетельствам современников, Климовичи принадлежали «к беднейшим городам губернии и выделялись из их числа лишь садом, заложенным в 1872 году, который мог бы украсить губернский город». В уезде было развито винокурение и садоводство, а также лесоперерабатывающая промышленность. Предпринимателями являлись почти исключительно евреи, покупавшие лесные участки на сруб у помещиков. В 1880 году в Климовичах проживало 1466 женщин и 1531 мужчина, из них 731 еврейка и 853 еврея. Еврейское население, таким образом, составляло немногим более половины, но лишь 210 из 534 домов принадлежали евреям, т.е. в каждом еврейском доме жило почти в два раза больше людей, чем в нееврейском (7,5 и 4,4 чел. соответственно). К 1913 году население города примерно удвоилось, и евреи по-прежнему составляли около его половины: 3,4 тыс. из 6,7 тыс.
Первая мировая война, отмена черты оседлости, революция и Гражданская война примерно вдвое снизили темпы роста населения и изменили соотношение между национальностями – по данным переписи 1926 года евреев уже одна треть – 2,6 тыс. чел. из 7,6 тыс. О том, сколько их было среди 9,6 тыс. климовчан, живших в городе к началу Второй мировой войны, данных нет. Скорее всего, это число 2,6 тыс. человек не увеличилось – из большинства райцентров Белоруссии в предвоенные годы продолжался отток еврейского населения, в основном молодежи, в крупные города.
Занимались евреи в послереволюционное время, как и испокон века, всеми возможными ремеслами: были среди них мясники и сапожники, портные и извозчики, торговцы и кожевники. Кузнецы же были почти исключительно евреи; когда русские спрашивали их, откуда они такие здоровые, им отвечали: «Оттого, что едим кашерное». Работали евреи также на двух городских заводах – спиртовом и силикатном. Появилась возможность заняться и сельским хозяйством: на окраине города находился поселок Михалин, состоявший из двух частей – спиртзавода и сельскохозяйственной артели «Энергия». Эту артель образовали 50 еврейских семей, которым вскоре после окончания Гражданской войны по их просьбе было передано бывшее имение помещика Щацкого. Жили очень хорошо, много работали, лентяев исключали, попасть в артель было непросто. На собраниях сами решали все вопросы, сверху никто не давил. Успехи в сельском хозяйстве, прежде незнакомом, объяснялись, по словам одного из свидетелей, тем, что у многих евреев из артели были знакомые мужики из окрестных деревень, с которыми советовались. В 1933 году после коллективизации к артели хотели присоединить русские семьи и преобразовать ее в колхоз «Карл Маркс», но эта попытка оказалась не удачной: русские вскоре отделились и образовали колхоз под этим же названием.
Светское образование в Климовичах получали в одной из двух семилеток, в десятилетке или в еврейской школе, куда отдавали своих детей очень неохотно даже ортодоксальные родители. Дело в том, что, во-первых, там была сильнее антирелигиозная, точнее антииудейская, пропаганда, а во-вторых, знаний, полученных в этой школе, особенно по русскому языку, было недостаточно, чтобы потом поступить в высшие учебные заведения. В 1933 году приезжали набирать в Могилевский еврейский сельскохозяйственный техникум, выпускников которого направляли в Биробиджан. На тех, кто идти не хотел, пытались воздействовать по комсомольской линии – угрожали исключением, у Бомы Миндлина даже отобрали на время комсомольский билет.
До 1917 года в городе было 5 синагог – 2 хасидские и 3 миснагидские. Во время кампании по борьбе с религией в конце 20-х годов главную хасидскую синагогу на Зеленой улице превратили в Дом культуры, а миснагидскую на Комсомольской – в детскую техническую школу. Тем не менее, религиозно-общественная жизнь продолжалась. В город приезжали известные канторы Матусов, Бобрик, которые не только участвовали в молитвах, но и давали платные концерты; часть детей, как и прежде, продолжала учиться в хедерах, только теперь уже тайком.
Монес Хазанов:
– Я учился у меламеда Пейши. Один раз хедер обнаружили, инспектор пришел. «Дер ребе от гезогт: “Антлейфт!”» (Ребе сказал: “Убегайте!” – идиш), и мы разбежались.
Многие из климовичских евреев, с которыми я встречался, вовсе не похожи на толстых самодовольных богачей и жалких забитых бедняков, которые смотрят на нас со страниц многих книг о еврейских местечках. Напротив, это люди энергичные и деятельные. Было среди них в то время много настоящих хасидов, но были и активисты-комсомольцы. Глядя на них, городской шутник Меер-Каток скептически качал головой: «Ир клапт латкес? – Варт, варт, ирт клапан коп он вант!» (Хлопаете в ладоши? – Погодите, погодите, будете хлопаться головой об стенку! – идиш). И у многих были поводы вспоминать эти слова.
Отец рассказывал мне, что в 1928 году начали раскулачивать, кооперировать кустарей. У наиболее имущих конфисковали дома и ценности. Пришли и к ним. Дом был большой, но восемь человек детей, поэтому конфисковали только дедушкину шубу. Хотели увести единственную корову, так дети бросились с милиционером в драку и оборвали ему пуговицы – и корову отстояли.
В начале 30-х годов разразилась «золотая лихорадка».
Бома Миндлин:
– Во время кампании по изъятию золота над людьми издевались, выгоняли на мороз, держали в битком набитых камерах. Отец Изи Баса, парикмахер, не выдержал издевательства и повесился. Заправлял всем этим начальник НКВД Гвоздев, толстый, с большим маузером на боку.
Позднее выяснилось, что Гвоздев усердствовал не совсем бескорыстно: часть золота присваивал себе, и в 1935 году его расстреляли.
Раскулачили в 1929 году и семью евреев-крестьян Линьковых, которые жили в деревне Гиревичи недалеко от Климовичей. Отец через год от горя умер. Незадолго до войны они переселились в Климовичи на ул. Колхозную. На соседний участок перевозили из деревни свой дом русские Комковы, и пока он не был готов, жили у Раи Линьковой и ее мужа Левы Каца, семьи подружились. Да и вообще, все еврейские свидетели вспоминают, что никакой особенной национальной вражды или антисемитизма до войны не было. Ну, бывало, подростку, который глазеет, как режут свинью, вымажут губы салом, но не более того.
Составляя значительную часть населения города, евреи не чувствовали себя меньшинством. В то время смешанные браки были не часты. На нееврейках женились работники райкома комсомола: Залман Берлинский и Юзик Курбацкий, коммунист Борис Чемоданов. С 1930 года в Климовичах стоял 10-й саперный батальон и несколько русских девушек вышли замуж за военнослужащих-евреев: Полина Стельмакова – за комиссара С., Татьяна Немкина – за музыканта Григория Фельдмана. Примечательно, что во всех смешанных семьях евреями были мужья, лишь одна еврейка вышла замуж за русского – фельдшера Боброва.
В 1939 году началась Вторая мировая война. Многих молодых парней забрали в армию, в городе появилось несколько беженцев из Польши. Они уже испытали на себе, что такое «новый немецкий порядок» для евреев и, как только Гитлер напал на Советский Союз, эвакуировались на восток. Почему же евреи Климовичей им не верили? Почему не поехали вместе с ними, почему не спаслись от верной смерти? Ответов на этот вопрос несколько.
Во-первых, люди не знали, что им грозит. До июня 1941 года антисемитизм фашистов реализовывался в виде ограбления, лишения гражданских прав, издевательств, погромов, создания гетто с нечеловеческими условиями жизни, убийств за малейшую провинность. Но обо всем, что творилось на территории рейха, в том числе и по отношению к евреям, советская печать после заключения с Германией пакта о ненападении сообщала более чем сдержанно, кроме того, жизнь научила не очень-то доверять газетам. Одновременно с нападением на СССР начались планомерные массовые расправы над евреями в оккупированных районах. В Каунасе и Вильнюсе, в Белостоке и Львове, в столице Белоруссии Минске тысячи людей были убиты только за то, что они были евреями.
Но кто в Климовичах, тогда еще не оккупированных, мог знать о том, что происходит за линией фронта? Слухи, конечно, были, но слухам этим, так же, как и рассказам польских беженцев, не очень доверяли. Больше всего верили собственному опыту и рассказам бывалых людей. А воспоминания о немцах со времен Первой мировой войны были самые хорошие. Кузнец Иосиф Чертков, например, не только вернулся из плена живой и здоровый, но еще и привез с собой всякого добра. Медник спиртзавода Миндлин еще до революции несколько раз бывал в Германии и отзывался о немцах, как о честных деловых людях. Да и в самих Климовичах жило несколько немецких семей, и ничего страшного, необычного в этих людях не было.
Много повидав на своем веку и до революции, и при советской власти, некоторые не слишком боялись нового немецкого порядка и рассуждали так: «Мы не политиканы, немцы нас не тронут».
Второй причиной, по которой евреи не эвакуировались в первые дни войны, было то, что никто не представлял себе реальности происходящего, никто не думал, что фронт так быстро двинется на восток – ведь врага предполагалось «бить на его территории».
М.Г.: (В некоторых случаях, по желанию свидетелей, даны трех- и двухбуквенные аббревиатуры соответственно).
– Брат, когда уходил на фронт, говорил: «Вы никуда не эвакуируйтесь, прогоним фашистов и вернемся».
Дора Стукало:
– Мы сначала не эвакуировались, потому что думали, что немцев задержат на Днепре. И лишь кое-кто догадывался, что это будет за война и что такое немецкая оккупация.
Шифра Черная:
– Старший брат Лазарь, который был математиком, уходя в армию еще до 41 года, сказал: «Пощады от немцев не ждите. Как начнется война – уходите. Как угодно, пешком – уходите». Сам он потом погиб на фронте.
И, наконец, третьей причиной задержки с эвакуацией было то, что в городе почти не осталось молодежи. Кто уехал учиться или работать в большие города (многие вынуждены были это сделать, так как были «лишенцами»), кто был в армии.
Так, в семье Стукало из семи детей трое братьев были на фронте и со стариками оставались только девочки: 13-летняя Бела, 11-летняя Рахиль и невестка с грудным ребенком. И в нашей семье дома из восьми детей оставались только младшие: Рахмиел и Мордхе, 14 и 8 лет. Кроме отца на фронте были и трое его братьев. Бабушка плакала, что некому помочь эвакуироваться.
29 июня немцы заняли Минск. В Климовичи эвакуировалась редакция газеты «Советская Белоруссия» – здесь войны еще не было, только в районе вокзала упало несколько бомб. Но вот в начале июля местных жителей стали мобилизовывать на оборонные работы под Кричевом. Кричев – это соседний райцентр, расположенный в 20 км. к северо-западу от Климовичей на шоссе Варшава – Рославль – Москва. К комсомольцам заходили из райкома, к остальным – из горсовета: «От вас один человек на окопы!» Жить нужно было прямо на месте работы. 10 июля Кричев начали сильно бомбить, люди стали проситься назад к семьям, их отпустили, и кто пешком, кто на машине вернулись домой.
В городе к этому времени появилась новая волна беженцев, настроение изменилось. Все, кто не хотел попасть в оккупацию, понимали: ехать надо не откладывая. В исполкоме с 5 июля начали давать направление на эвакуацию, некоторые их брали, но до 10 июля почти никто не ехал.
14 июля на тринадцати грузовиках эвакуировались, по словам одного из шоферов, семьи «партактива и райкомовских работников». Для простых людей было два пути – по железной дороге и на подводах. Не все решались попробовать сесть в один из эшелонов, последний из которых прошел через Климовичи в середине июля.
Дора Стукало:
– Ехать было страшно, эшелоны обстреливали, и с открытых платформ снимали по 150-200 человек убитых и раненых с одного эшелона.
Опасность таилась не только в обстрелах.
Мария Левертова:
– Мы с двумя маленькими детьми Вовой и Аней поехали на открытой площадке без крыши, без ничего. Ехали долго и медленно, потому что пропускали военные эшелоны. В нашем эшелоне были не только люди, но и техника. Среди тех, кто ехал, русских я не видела – одни евреи, в основном из Костюковичей. (Еврейское местечко в 30 километрах от Климовичей). Мы ничего не знали, куда нас везут, никаких бумаг у нас не было. В пути было страшное дело – началась эпидемия. Стало плохо моей девочке, я ее тогда еще грудью кормила. Мы все сошли, вся семья наша. Обратиться было не к кому – маленькая станция, один домик. И девочки нашей не стало. Похоронить ее не было никакой возможности. Там был такой сарай, и туда носили мертвецов – женщин, мужчин, стариков и детей – все равно, как дрова. Их снимали с проходящих эшелонов. Холод, дождь, открытые платформы – многие не выдерживали. На следующий день сын, ему 6 лет было, спрашивает:
– Мама, где Анечка?
– Скоро придет.
– Нет, мама, наша Анечка не придет. Она умерла, и я скоро умру.
Когда мы приехали на место, в Кустанайскую область, ему стало плохо. Пока побежали за врачом – его не стало. И у остальных, у кого были маленькие дети – у кого двое, у кого трое – все дети поумирали. Потом мы узнали, что это дифтерит.
Понятно, что многие старались уехать на своем транспорте. Покупали, доставали лошадей, уезжали даже на коровах. К началу августа евреев в городе почти не осталось, кроме двух-трех стариков. Уехали даже такие, как Мойше Натапов, который вначале не собирался и говорил о немцах: «Они тоже люди».
Бася Шапиро:
– Папа работал в магазине, в семье было семь девочек и один мальчик. Сразу не эвакуировались, жалели оставить дедушку Янкив-Эле Миндлина, который ехать не хотел. Но 10 июля пришел папа и говорит, что были у него из райкома или откуда-то и сказали, что немец идет штурмом, что, мол, у тебя взрослые девушки и надо эвакуироваться. «Ты бережешь стариков, – сказал он маме, – так ты увидишь, как немцы издеваются над твоими дочками». Потом целую ночь караулил и, когда начальство пищеторга, разобрав казенных лошадей, погрузило свои семьи и собиралось ехать, посадил на каждую телегу по дочке, и мы поехали. Добрались до Хотимска и решили переждать. Там было тревожно, но войны не слышно, и мы там сидели недели три.
В Хотимск, тоже еврейский городок в 50 км к юго-востоку от Климовичей, вели все пути. Здесь собрались сотни еврейских семей не только из Климовичей и окрестных местечек – даже из Гомеля и Минска.
Тут не было железной дороги, всего один маленький завод, и многие думали переждать войну.
Бася Шапиро:
– Жили мы в школе, валялись на полу. Сидели и ждали, пока немцев отгонят, чтобы вернуться в Климовичи. Был уже август, стало холодно, дети раздетые. Мы вместе с Малкой Кац решили съездить на ее лошади в Климовичи за вещами, не зная того, что уже все выкрадено. Еще от Родни увидели над городом зарево. Въехали в самый пожар, но немцев еще не было. Переночевали, слышали сильную артиллерийскую канонаду. Пришли к деду Янкив-Эле, он сидит и плачет – думал, мы все погибли. С нами все равно не поехал, потому что это была суббота. Куда делись все евреи, он не знал. Пошла к себе в дом – а там уже ничего нет, только в ящике с грязным бельем нашла кое-что. Растащили все, даже банки с вареньем. Встретила Козловского, он потом стал начальником партизанского отряда.
– Бася, что ты здесь делаешь?
– За вещами приехали.
– Давай быстрей, немцы у лечебницы!
Обратно уже не пропускали – минировали дороги. Кое-как все же добрались до Родни (Деревня в 16 километрах от Климовичей), ночью заехали в лес отдохнуть до утра. Вокруг было много народу. Люди в лесу не особенно спешили, варили еду на кострах – ну, прямо как на даче. Мы же погнали дальше и дня через три кружной дорогой приехали в Хотимск. Там уже никого не было, кроме бандитов, от которых мы еле вырвались. Через неделю догнали своих. Куда ехать, мы знали, потому что папа писал на всех стенках и перекрестках, куда они едут.
От Баси я узнал, что в лесу под Родней она видела и мою бабушку Риву с детьми. Как и большинство климовических евреев, они стали эвакуироваться слишком поздно. Если бы они могли только знать в то воскресное утро 10 августа, что нужно бросить все как угодно, хоть пешком бежать не на восток к Хотимску, а на юг, в сторону станции Белынковичи за Костюковичами. Там они могли еще успеть на последний поезд. Именно туда посчастливилось добраться Рае Линьковой и Леве Кацу, которых отвез из Климовичей на своей лошади Карп Иванович Комков. Они переночевали неподалеку в деревне Каничи у его сестры Марии, она напекла им в дорогу хлеба, и назавтра сели в последний эшелон.
Не успели эвакуироваться даже многие из тех, кто выехал из Климовичей в середине июля и доехал до Брянской области, – фронт очень быстро продвигался на восток, особенно вдоль шоссе на Москву, которое проходило через Кричев.
Дора Стукало:
– Доехали до Хотимска и решили отдохнуть… Нас гоняли окопы рыть. Потом и там начали бомбить, и мы решили двинуться дальше. В лесу за рекой Инуть было очень много народу, утром была паника, что немцы близко… Когда войска пошли по шоссе, и мы с ними, стали обстреливать из минометов. Мы разбежались, даже детей оставили спящих на подводах, лошадей нескольких убило. Потом вернулись, отвели всех в сторону. Некоторые семьи все же прорвались к Стародубу, несмотря на обстрел, а все остались в стогах в поле. Среди нас был начальник пожарной охраны Родин. (Впоследствии немцы сделали его начальником юденрата в Климовичах). Он подговаривал вернуться обратно: «Раз не получилось эвакуироваться, надо вернуться. Мы же евреи, золотишко кое-какое есть, откупимся». Многие сразу и поехали, а мы нет – боялись из-за сестры Лены, которая была коммунисткой, работала учительницей, все ее знали. С нами были военные, которые уговорили, что девушкам оставаться нельзя. Сначала ушли мои двоюродные сестры с тремя военными, а потом мы с Симой Мацковской с двумя другими. Со мной очень просился пятнадцатилетний племянник Давид, но муж сестры сказал, что они с ним мужчины, теперь должны заботиться об оставшейся семье.
Лебе Гуревич:
– Перед войной семья наша была шесть человек: жена Груня-Двоше и четверо детей: Ева, Лиля, Мося, и Аня. Меня отправили окопы рыть под Кричев. А когда вернулся, уже был конь, чтобы эвакуироваться – тесть Симон Левант купил. Мы ехали вместе с их семьей, тоже шесть человек. (Двенадцать человек на одной подводе! – Ш.Р.). Груня была беременна, в дороге у нее начались роды. Мы остановились в деревне Пожарь у знакомого Василия Петровича Языменко. Родилась дочь Рая, и через два дня мы двинулись дальше. Доехали до Стародуба в Брянской области. Дело было в субботу. Некоторые из евреев, что с нами были, поехали дальше и остались живы. А тесть был верующий. Он, еще семья Мойше Натапова и еще одного ехать не захотели. У Натапова с собой Тэйрэ (Свиток Торы – идиш) была. Он говорил: «Я ее немцам покажу, и они меня не тронут». И в этот самый день немцы появились. Наши сразу же собрались ехать.
– Как же это вы, – спрашиваю, – в субботу?
– Теперь это срочно, – говорят, – теперь можно ехать.
– Нет, говорю, – теперь уже можно не спешить, это раньше надо было спешить
Натапов немцам тэйрэ показал, так они в ответ дали хорошенько коленкой под зад. Нам всем велели ехать обратно, дали пропуск и даже муки на дорогу. Но это все не потому, что они нас жалели, это такая политика у них была.
Из Стародуба и Хотимска, из Суража и Хутора-Михайловского Брянской области, из соседних деревень Родни и Павловичей возвращались не успевшие эвакуироваться евреи в свои разграбленные дома в Климовичах. Больше ехать было некуда, приходилось выполнять первый приказ оккупантов. Потом появились новые приказы.
А.Л.:
– Сразу же, как немцы пришли, был приказ коменданта: кто переступит границу города, того расстреляют, и семью его тоже. Вообще-то уйти можно было, и случаи такие в городе были, но у меня и в мыслях такого не было, чтобы уйти и бросить родителей. Приказ этот был везде наклеен и развешан на стенках. Там было, что туда-то лицам еврейской национальности выходить нельзя, туда-то заходить нельзя… И взрослых, и детей на рукаве заставляли носить желтые метки – шестиконечные звезды.
Когда мы вернулись в Михалин, нас использовали на всех колхозных работах. Чтобы сохранить на какое-то время здоровье родителей, мне приходилось работать за них две смены, и ночью, и днем. Работой распоряжался Щербаков, которого старостой назначили. Бывший плотник, единственный русский в еврейском колхозе, стал начальником.
Д.Т.С. (Дейнеко Татьяна Семеновна):
– Евреев гоняли на работу, из своих домов ходить им запрещалось, к ним тоже нельзя было приходить, за это полагался расстрел. Но мы, дети, все же ходили и носили продукты в семью нашей знакомой Зелды. Сделки все заключали через соседа.
Работать обязаны были все евреи, кроме стариков и детей. Смотрели за работой немцы и русские полицейские. Каждый вечер говорили, куда придти на следующий день. Даже если никакой особой работы не было, заставляли просто улицу мести.
Я пытаюсь представить себе евреев Климовичей, которые подметают мостовую под конвоем своих вчерашних соседей, и не могу. Но это было.
А.Л.:
– Полицейские больше зла причиняли, чем немцы, пока гестаповцы не пришли. Заходили (полицейские – Ш.Р) в дом, все перерывали, золото искали. Я хорошо помню двух братьев Осмоловских. Они первыми в полицию подались.
Свидетели называли мне еще около двадцати фамилий климовических полицейских. На самом деле существовали не только полицейские, но еще и агенты полиции, и всех их вместе было намного больше – один из моих собеседников видел после войны в военкомате соответствующий список, который занимал не одну страницу. Евреи и их собственность оказались вне закона, и все сразу это почувствовали. К Хайморе Хазанову пришел полицейский Микушкин и хотел забрать корову. Хайморе корову не отдал, но пришлось разрешить Микушкину каждый день приходить ее доить.
В соответствии с общей фашистской доктриной решения еврейского вопроса прежде, чем евреев убить, следовало их ограбить, если конечно позволяло время. В Климовичах это время у фашистов было и ограбление началось.
А.Л.:
– Выбрали человек 11 или 12 уважаемых евреев. Они ходили по домам вместе со старостой Щербаковым и говорили, чтобы обязательно сдавали золото и деньги к такому-то числу. А у нас какое золото – картошка да хлеб.
Среди этих 11 человек был кузнец Мордхе Черниловский, печник Хайморе Хазанов, аптекарь Данович, братья Давид и Айзик Слуцкеры, которых по-уличному звали «борушенятами» по имени их деда Бороха, Янкив Кренгауз, Веля Копылов, Исаак Зак, Красик.
Главным еврейским бургомистром стал бывший начальник пожарной охраны Родин. Высокий представительный мужчина в очках, он считал себя интеллигентом и смотрел свысока на местечковых евреев. Это он уговаривал вернуться, не эвакуироваться – а от немцев, мол, как-нибудь откупимся. Теперь эта возможность была ему предоставлена. Выполняя немецкий приказ, он собирал не только деньги, но и ценности, теплые вещи, носки, рукавицы. Главное же, конечно, золото.
Еврейское золото! Ни Сталину, ни Гитлеру не давало оно покоя. Они были уверены, что у каждого еврея, даже самого бедного, есть золото. А про богатых – и говорить нечего. Сколько мучений и пыток породила эта легенда!
Рядом с Климовичами в еврейской деревне Карпачи озверелые полицейские долго издевались над 14-летней девочкой-красавицей Ритой Гафт, дочкой председателя колхоза: «Показывай, где отец закопал золото!».
По всей видимости, немцы остались недовольны тем, как медленно идет ограбление. В конце августа выбранные 11 евреев вместе с Родиным были арестованы как заложники. Несколько дней их держали в тюрьме. Потом повели расстреливать на еврейское кладбище.
Валентина Александровна Стельмакова:
– Где сейчас магазин, по Коммунистической улице мы жили. Наш дом был угловой, самый последний. Соседи были евреи, Мордух его звали. Помню, как отец всегда с уважением здоровался: «Здравствуй, Мордух!»… Видно было, как Мордуха и всех остальных вели на расстрел на кладбище, как их туда завели. Соседка пришла к нам – и руки ломает, плачет. Забор был не частый, с промежутками и нам из сарая было видно, как они копали для себя яму. Небольшая группа была, человек десять. Расстреливали полицаи. Был один немец, он приказывал, они делали.
Глядя, как ловко управляется лопатой Хайморе Хазанов, немец спросил:
– Вер из дер алтер ман? (Кто это старик – нем.).
– Кирпичник, лопаткой хорошо работает, – объяснил полицейский Микушкин.
– А, моер, – нит шиcен (А, кирпичник, – не расстреливать, – нем.)., – и Хайморе отошел в сторону. Веля Копылов вынул из кармана деньги и бросил ему:
– Гиб оп дер вайб (Отдай жене – идиш).
Но полицейские деньги схватили.
А.Л.:
– Заставили раздеться догола, по одному к яме подводили и расстреливали. Одежду убитых Хайморе приказали отнести в полицию. По дороге одна еврейка взяла часы убитого мужа. Потом встретился русский и говорит: «Хайморе, вернись обратно», – мол, твое место там, в яме.
После расстрела заложников многие, видимо, думали о том, чтобы уйти. Ушли немногие. Но ни у кого нет права обвинять тех, кто остался, в нерешительности. Страшный выбор нужно было сделать. Или голодная, подневольная, но все же жизнь в Климовичах – ведь слухам о массовом поголовном уничтожении мало кто верил. В сознании нормального человека это не укладывалось, чем умело пользовались фашисты.
Или, в случае побега, почти верная смерть для оставшихся беспомощных родных, для себя же – скитания по окрестным деревням, где тоже есть полицейские, и все сразу поймут, что ты еврей; скитания по холодному осеннему лесу, где есть не только партизаны, но и бандиты. Да и партизаны тоже бывали разные.
Лейбе Гуревич:
– Стою я раз на посту в партизанском отряде вместе с одним русским. К нему подошел один из другого отряда и спрашивает: «А что, у вас еще евреи ведутся в отряде? У нас их нет. Когда появляются, мы отправляем их так, чтобы они уже не возвращались». А в нашем отряде евреев много было, человек 20 из 100.
И все же попытки уйти были, но обычно они кончались трагически. В 10 км от Климовичей есть маленькое местечко Хотовиж.
К.X.:
– Двоюродный брат Соркин Григорий у меня там жил, жена у него была еврейка из деревни, двое детей. Он пришел, видимо, из окружения и они решили удрать. Но по дороге в деревне Ходунь один полицейский их расстрелял. Без немцев, сам. Сначала детей, потом брата. Раздеться велел, а одежду потом спрятал… Русские, что из окружения вышли, там где-то прятались и видели, как он вытащил моего брата из-под моста и расстрелял. И его, и жену, и детей.
Вернулся в Климовичи к детям и русской жене Татьяне Немкиной Григорий Фельдман.
Татьяна Федоровна Немкина:
– В августе из окружения пришел муж. Он сидел у нас под полом. Потом дом у нас отняли, мы поселились на кухне, а ему пришлось перебраться на чердак. Деваться было некуда, и мы решили отвести его в Хотимск, там начинались леса, и в лесах были не партизаны, но так – группы. Детей я оставила и дошли мы с ним до деревни, кажется, Воськовка. Ночевали там, у одной женщины, просим ее: познакомьте с кем-нибудь. Она сказала, чтоб муж оставался, а я шла домой. Я не хотела его оставлять, но он тоже гнал: «Иди к детям, я мужчина, мне проще». Через пару недель опять пришел домой, голодный – никого и ничего не нашел. Опять его прятали на чердаке месяцев 9-10. Сидеть надоело, к лету он опять говорит: «Я уйду – и все». Отец ему сказал: «Ну что ж, Гриша, чарка одна на всех».
Около банка была тюрьма, где жили евреи-мастера, что на немцев работали. К ним пришел мужчина-посыльный, кажется, от отряда «За Родину» и стал говорить с отцом, что надо освободить этих евреев, и намекал на мужа – знал, что мы его прячем. Григорий вышел, вступил в разговор. Утром встаем – Гриши нет. Рядом жил Мешковский, полицай. Пришел и говорит отцу: «Ваш Григорий в тюрьме и такие страдания вынес, что лучше бы он повесился». Я побежала к тюрьме, но от тюрьмы гонят, передачи не принимают.
Их расстреляли на Выдринке, человек 10-12 положили, мы с сестрой пошли туда, они как дубы лежали. Мы стали ковырять землю палками, чтобы их засыпать. Оказалось, что место охраняется, и нас с Тамарой отогнали.
6 ноября 1941 года. Этот день навсегда останется самым страшным в истории Климовичей.
А.Л.:
– Утром отец сказал, что уже известно про расстрелы. Расстреляли три семьи в Михалине прямо в домах. Семью Левиковых – два старика там было, Левенчиков – тоже два пожилых человека. А третья семья – четыре человека. Жена была парализована, ноги и руки больные. Ее расстреляли, мужа, а дети под кровать запрятались, их оттуда вытащили и тоже расстреляли.
К нам зашел староста и сказал, что мне идти работать на спиртзавод. Отец сказал: «Хорошего ничего не одевай. На работу идешь, мало ли что». Я надела пальто чуть приношенное, валенки с калошами, платок – это уже осень была. На всякий случай попрощались, конечно. Они считали, что меня уже не будет в живых.
Но первыми жертвами оказались те, кто остался. Как только молодых увели на работу, полицейские под командованием немцев стали выгонять стариков и детей из домов. Приказано взять теплые вещи и ценности. Некоторые евреи все еще не понимали, что происходит.
Анна Воронова:
– Хая Натапова зашла к соседке Румянцевой за внуком Ароном с детским пальто и теплой шапочкой: «Нас куда-то отправляют».
Некоторые пытались спрятаться.
Галина Михайловна Гвоздерова:
– Одна еврейка работала провизором в аптеке. Мужа у нее взяли в числе первых заложников. Во время облавы 6 ноября она вместе с маленьким ребенком бросилась в колодец на углу улиц МЮД и Социалистической. Но ее достали и погнали на расстрел. А еще двух ее детей, трех и пяти лет, убили прямо в доме.
Галя Стукало тоже бросилась в колодец вместе с грудным сыном Мишей и погибла там. Над городом стоял вой, плач. Со всех сторон гнали группы евреев к гаражам около больницы. По-разному смотрели на все это русские соседи. Одни с сочувствием, другие – с любопытством, и с готовностью помогали полицейским.
Наталья Гавриловна Николаева:
– Конечно же, наши выдали соседа деда Евеля. Жена моложе его была, ходила на работу. Дом снаружи запирался и был еще один черный ход на огороды. Кто мог знать про это? Только наши.
Некоторым не терпелось поживиться: Дуня Пусенкова побежала к Циле Стукало сорвала с ее головы белый шерстяной платок.
Полина Александровна Стельмакова:
– Гараж, куда всех евреев загнали, находился за больницей перед мостиком по дороге в Павловичи. Там, в гараже, полицаи с немцами их ощупывали, вещи лучшие искали у них.
За речкой Калиницей на окраине Климовичей у старого аэродрома напротив деревни Долгая Дубрава была врыта в землю огромная цистерна для горючего. Незадолго до войны ее куда-то увезли. Осталась огромная яма. Эта яма стала братской могилой для евреев города. Очередь на расстрел протянулась от гаражей через мост и вверх по дороге до самой ямы. 900 человек. Я говорил с женщиной, которая видела эту очередь. Вокруг чистое поле. Бежать некуда.
К.П.Т.:
– Во время войны жила в Климовичах около Пролетарской улицы. Из окна своего дома я видела, как евреев ведут на расстрел по улице, и видела, как подходили к яме и падали туда. Выстрелы слышались отдельные, как из винтовок. Расстреливали полицаи и немцы. У меня ребенок был грудной, мне плохо стало, и мать смотреть не дала, отогнала от окна. Расстрел длился целый день. Привели и тех, кто с утра ушел на работу.
Полина Александровна Стельмакова:
– Говорили, что эсэсовцы сами не стреляли, полицаи стреляли. И один пленный рассказывал, как закапывал их. (Они попали в плен, раненые были. В больнице их подлечили и отпустили по бабам, кто попросился. Работали они, кто где). И вот он рассказывает, что страх один был. Кровь. И как закопали, так могила поднималась. Там и живые люди были в могиле.
Еще мне рассказывали, что, когда яму закрыли, кровь текла по земле, что детей убивали лопатами.
Всякий раз, когда я ездил в Климовичи, на третий или четвертый день после всех этих рассказов со мной случалось одно и то же. Идешь теплым августовским вечером по тихим улицам, и вдруг понимаешь, что на каждом шагу здесь кровь. И к горлу подкатывает комок, и хочется все бросить и не идти завтра к новым людям, не задавать все те же звенящие в голове вопросы: как убивали евреев? кто убивал евреев? где убивали евреев? Хочется сесть в поезд и вернуться домой. А когда, закончив начатое, наконец, возвращаешься, первое время почему-то очень тяжело смотреть на своих детей…
Уцелел ли кто-нибудь из евреев, которые были в Климовичах в тот день? Да, уцелели. Кроме нескольких портных и сапожников, которых немцы сами оставили в живых, еще примерно 80 человек. Почти каждый десятый. Это при том, что не все еще понимали, что их ведут на смерть. Слушая рассказы о пытавшихся спастись, я вспоминал еще об одной легенде: евреи не прятались, не убегали, а покорно и безропотно давали себя убить.
Памятник на месте месте расстрела евреев Климович.
Нине Козловой было тогда всего 10 лет.
Нина Козлова:
– В день, когда всех расстреливали, папа и сестры пошли на работу, а мы с мамой и братиком были дома, потому что мама, как кормящая мать, на работу не ходила. Когда мама услышала, что евреев собирают, она вместе со мной спряталась в сарае на огороде. Когда братик хотел плакать, мама затыкала ему рот. Там мы пробыли до темноты, а потом ночами добирались до деревни Сколин Костюковического района, откуда мама была родом.
Были попытки спастись и во время самого расстрела. Фаня Маневич убежала из гаража, где евреев держали, пока готовили яму.
Иосиф Маневич:
– Мать уловила настроение одного пожилого немца (охраняли немцы и полицаи по очереди, когда дежурили полицаи, пройти было не возможно), и сумела упросить выпустить ее. Он пропустил ее между винтовкой и рукой.
Монес Хазанов:
– Вместе с Маневич убежала моя сестра Маня, но ее потом поймали и вернули обратно, а Маневич убежала.
Иосиф Маневич:
– Прибежала мать домой на Социалистическую улицу и увидела соседку Надьку Забело, которая забирала их вещи. Та отупела от удивления – ведь все уже должны были быть расстреляны. Мать говорит: «Надя, бери, все твое, отдай мне только этот шерстяной платок – может, в лесу ночевать придется». – «Ну ладно, бери, Маневичиха», – разрешила Надька, а сама сразу же сообщила в полицию. Но мать успела удрать через сад и огород.
Не все были такими нетерпеливыми, как Надька Забело, ведь вскоре еврейское добро можно было получать «законным» путем.
3.К.К.:
– Еще никогда не забуду, как после общего расстрела немцы все имущество евреев собрали в «магазин», и люди что делали – душились в четыре очереди. В этом «магазине» давали просто так.
Спастись удалось и некоторым из тех, кого уводили на работу.
Этта Натапова:
– Немец с утра погнал нас с отцом на работу на железную дорогу. Полицейские были хуже немцев. С работы отпустили раньше обычного, часа в три. Домой шли без охраны. Навстречу бежала старуха Стукайло. «Куда вы идете, – говорит, – расстреливают евреев!» Она заскочила к знакомым, а мы в город не пошли, переночевали в поле. Под утро пошла узнать к соседке, в чем дело, она в дом не впустила меня. Мы пошли в баню. Пришла другая соседка, вынесла кусок хлеба, сказала, что евреев расстреляли, и чтоб мы уходили оттудова. И мы ушли. Вторую ночь были в сарае, на сеновале. Хозяева нас поймали, подняли шум. И покойный папа снял с себя костюм и отдал этому, чтобы он молчал и пустил нас идти. И мы пошли. По полю, по лесу, как могли.
Однако для большинства евреев спасение 6 ноября было только отсрочкой. Их ловили и собирали в маленьком домике около тюрьмы, которая помещалась в здании банка. Работал до войны в магазине и почти со всеми в Климовичах был знаком брат моей бабушки Авром-Ошер Белинов, Авром-Ошер дер гинкедикер.
Этта Натапова:
– Он спрятался под печкой, его вытащили и били крепко за то, что прятался. Затем отвели к тюрьме. Его дочь Злата тоже спряталась во время расстрела. Сосед Орехов на следующий день увез ее куда-то на телеге. Потом вернулся вместе с вещами один. То ли сам убил, то ли немцам сдал.
Иногда кошмар пережитого парализовывал.
Наталья Гавриловна Николаева:
– Был кузнец хромой, Хаим его звали. Так его с дочкой сразу взяли. Повели на работу, и они не вернулись. А жена с маленьким мальчиком осталась и была в окопе. Ей говорили: «Ходи переночуй и уходи!» А она – нет: «Они здесь умерли, и я здесь умру». Ну и выведали, в конце концов.
Привели к домику около тюрьмы и пятнадцатилетнюю еврейскую девочку А.Л. из Михалина.
А.Л.:
– В тот день нас на спиртзаводе работало человек пятьдесят. Обычно приводили нас к месту работы полицейские, а присматривали немцы. Когда мы закончили работу, один молодой немец отозвал меня, двух моих двоюродных сестер и еще двух девушек, дал нам всем пятерым по булке хлеба и говорит: «Домой не ходите, потому что ваших родных уже нет. Идите куда глаза глядят, мы вас не видели и не знаем. Идите, если хотите жить». Я говорю остальным: «Вы как хотите, а я должна своими глазами все это видеть». И когда стемнело, я пошла. Со мной пошли двоюродные сестры Люба и Бася и еще одна девушка из верующей семьи. Они все были намного старше меня, но шли все за мной следом, приходилось руководить ими. Говорила я им, чтобы не ходили за мной – может, мы по отдельности скорее уцелеем, но они за мной уцепились: «Куда ты пойдешь, туда и мы». Спиртзавод был далеко за городом, и мы по пути переночевали в пустом доме. Утром пошли дальше, но не по дороге, а полем, потому что снег выпал и следы было видно. И вот этот самый полицейский Осмоловский на коне догнал нас и над самым ухом у меня выстрелил, так что перепонка барабанная лопнула. В молодости еще не ощущалось так сильно, а с возрастом все хуже и хуже. И кричит мне: «Веди! Вы жили зажиточно – где у вас там золото?» И пошли мы домой в Михалин, он верхом ехал и подгонял. Зашли в дом, в печке еще хлеб остался печеный. Я ему яму с картошкой открыла и говорю: «Вот наше золото». А он прикладом размахивает. И погнал нас обратно в город к немцам. Остальные девушки взяли кто одеяло, кто булку хлеба, я ничего не взяла. Привел к немцам, чтоб они еще посмотрели, где у нас золото припрятано. В комендатуре нас обыскали, а потом отвели туда, где всех согнали, кого не успели расстрелять, – в дом напротив скверика, около старого банка. Комнатушечка там была битком набита людьми. Кто молится, кто плачет, кто волосы рвет на себе. Охраняли нас полицейские. Бросали булку хлеба на всех, как собакам. Гоняли на всякие работы – снег, например, чистить. Через 3-4 дня всех рассортировали по разным работам. Нас поселили в каком-то большом доме, который освободился, – там тоже евреи жили. Ничего там, в доме уже не было, мы ночевали на голом полу. Сколько человек было – не помню, но пол был весь занятый. Ночью никто не охранял, только сказали, что расстреляют, если кто уйдет. Утром приходили, считали, сколько человек и говорили, кому куда идти работать. Мне работать выпадало все время у пожарной. Я коров доила, молоко процеживала, пол мыла. Были там немецкие офицеры, и чехи, и другие национальности. Чехи молодые говорили мне:
– Девушка, что ты не убежишь? – все равно вас расстреляют.
– Куда я побегу, – говорю. – Родителей нет, всех расстреляли – куда мне бежать.
– Ты ж молоденькая такая, тебе жить и жить. Мы тебе хлеба дадим, и то, и то…
– Не надо мне ничего. Хлеба давайте мне кусок, а бежать я никуда не буду. Внутри было абсолютное безразличие и такое душевное охлаждение. Плакать я не могла, слез не было. И не оплачешь этого. Все окаменело, заледенело.
Раз послали меня вместе со всеми снег расчищать около садика. Голодные мы были, как собаки. И хотя кругом и немцы, и полицейские стояли, мать Гали Гвоздеровой, Надежда Николаевна, не побоялась, подошла и дала мне большой кусок хлеба с маслом.
А потом получилось так. Собрали нас всех и послали мыть и убирать большой дом рядом с Социалистической улицей. Сказали, что приедут какие-то чины, офицеры. Были среди нас и молодые, и пожилые, детей не было. Кто мыл, кто убирал. А потом кто-то сказал, что эсэсовцы едут нас расстреливать. И тут откуда-то взялась жажда к жизни. Когда я после войны приезжала первый раз, я все смотрела – как я смогла преодолеть такой забор. Через улицу и через этот высокий забор я заскочила в чей-то чужой огород. И там оказался туалет. Ни той улицы, ни дома – ничего у меня в памяти не осталось. Только туалет. Они тоже следом за мной – две моих двоюродных сестры и четвертая девушка, что раньше с нами было. В июне 1942 года из далекого Белыничского района пришла в Климовичи внешне не похожая на еврейку девушка Г. М. Работала в столовой, дожила до конца оккупации.
Г.М.:
– Я боялась. На базаре один раз увидела девушку, которая меня знала, и две недели не могла уснуть, боялась, что она меня заметила. Один миг: сказал бы кто-то, даже не доказал, а сказал: «Вот еврейка» – и все.
В моей жизни большую роль сыграла моя внешность. Хорошо еще, что Климовичи рано освободили, а то я б разрыв сердца получила. Я приспосабливалась. Боялась разговаривать с немцами, потому что немец, который понимает, мог уловить еврейский акцент – разницу между «брейт» и «брот». Пока я шла по Белоруссии, у меня было такое ощущение, что евреев вообще не осталось. Все везде говорили: в армию их не берут, в партизанах убивают, немцы их расстреливают.
Казалось бы, все уже. Некого больше вылавливать и расстреливать. Но нет, весной 1943 года в Климовичах снова появились черные мундиры эсэсовцев, и разыгрался последний акт трагедии геноцида. Чувствуя скорое отступление, фашисты спешили окончательно «решить еврейский вопрос».
В соответствии с Ванзейскими протоколами, принятыми на совещании у Гитлера в январе 1942 года, правом на жизнь среди лиц с примесью еврейской крови обладали только те, кто имел особые заслуги перед рейхом. Ни у трехлетней Раечки Курбацкой, ни у шестилетнего Гриши Берлинского, ни у других детей от смешанных браков в Климовичах ни каких заслуг перед рейхом не было. Вместе с русскими матерями в апреле 1943 года их собрали в тюрьму.
Полина Александровна Стельмахова:
– Сначала в общей камере сидели вместе с детьми. Нас, женщин русских человек десять было, цыганки еще сидели три или четыре. А детей много было, человек 50, их собирали по всему району. Некоторые без матерей. Нас должны были отправить в Германию, а детей, сказали, отправят в Варшаву.
Единственным способом спасти ребенка было доказать, что он не от мужа-еврея. Немцы требовали подписи 20 свидетелей.
Гвоздерова Галина Михайловна:
– У комсомольца Берлинского жена была русская и двое детей: девочка лет 7, вылитая мать, и мальчик лет 6, похожий на отца. Так подписи собирали, что дети не от него. И на мальчика, и на девочку. И все, кто их знал и не знал, подписи давали. Но списки с подписями перечеркивали и швыряли в лицо. Мальчика все равно забрали, а девочку – нет.
Одну из двух дочерей еврея Бориса Чемоданова признал своей полицейский Агеев.
Галина Борисовна Чемоданова:
– Тамара была черненькая, похожа на отца, а я на мать, светлая. Как-то мы у знакомых играли, вдруг мать прибегает: «Пошли». Староста, два немца и полицейский посадили нас на подводу и привезли в тюрьму. Мама наша была рукодельница, одела нас одинаково: юбки в складку, блузки вышиванные и платки-кашемирки. А потом Тамару увели, а нам сказали, чтобы мы уходили. Когда мы уходили, я спрашивала: «Почему Томы с нами нет» – а мама плакала. Потом рассказывали, что родственники уговорили полицейского Агеева сказать, что я его дочь.
О том, что у Татьяны Немкиной муж еврей, знали все.
Место расстрела евреев, детей от смешанных браков,
нескольких матерей-белорусок, цыган
г. Климовичи в районе ст. аэропорта апереле 1943 г.
(предположительно этот же район называется Выдринка и Меловая).
Татьяна Федоровна Немкина:
– Я просила у полицая Гомолко спасти моих детей, говорила: «Чем дети виноваты?». Гомолко ответил: «Нет, на развод мы жидов не оставляем, их всех надо уничтожить, и вас в том числе».
По-разному вели себя матери.
Галина Михайловна Гвоздерова:
– Была еще одна из деревни, что сама принесла ребенка, сказала, что он от еврея и что не нужен он ей. Ее в Германию не отправили.
У Аньки Барановой один ребенок был от русского, а один от еврея. Когда его забирали, она сказала: «Нет! Кто их рожал? Я рожала. Они умрут и я с ними». Забрали и потом расстреляли всех троих.
Осенью 12 апреля все дети от смешанных браков, несколько русских женщин-матерей и все цыганские семьи были убиты в урочище Выдринка.
Полина Александровна Стельмахова:
– Детей убили еще в тюрьме. Может, кровь повыбрали. Женщина в то утро коров пасла на Выдринке и рассказывала: «Грузили их как дрова».
В сентябре 1943 года Климовичи освободили. Началась мирная жизнь, уже без немцев. И без евреев – тысяча мужчин, женщин, стариков и детей навсегда осталась лежать в четырех братских могилах за больницей, на меловой горе, на еврейском кладбище и на Выдринке. Из тех, кто оставался в Климовичах к началу оккупации, спаслись 15 человек: Бела Стукало, Фаня Маневич, Лейбе и Груня Гуревич с дочерью Раей, Хана Козлова с детьми Ниной и Леней, Этка Натапова и ее отец Мойше-Гдалес, Рая Школьникова и две ее двоюродные сестры, Нина Винокурова, Хайморе Хазанов.
Пути спасения были самыми разными: в партизанских отрядах воевали Хайморе Хазанов, Хана Козлова, семья Гуревич; Раю Школьникову удочерил полицейский Ефимов, Нина Винокурова, выдававшая себя за русскую, была отправлена на работу в Германию, оказалась в американской зоне оккупации, вышла замуж за военного и уехала в Америку.
Чего только им не довелось пережить. Тысячи километров, тысячи дней на волосок от смерти.
А.Л.:
– Они даже патронов на детей не тратили. На штык – и в яму. Я видела это своими глазами… Подошла к одному высокому немцу и говорю: «Я не еврейка». Он взял меня за подбородок и вглядывается, прямо ищет черты. Я такого спокойствия набралась и смотрю на него. В этот момент остальные евреи молиться перестали и ждут, чем это все кончится. «Иди», – сказал немец. Никто из евреев меня не выдал.
Лейбе Гуревич:
– Раз в деревню немцы приехали за продуктами. Я потихоньку ушел, тогда они взяли 10 человек русских и говорят: «Если вы того юдэ не найдете – расстреляем». Чтобы они не пропали, я пришел. Но немцы меня не тронули, это они просто боялись, что я партизанам о них расскажу. Шел я к ним спокойно, но потом, когда отпустили, три раза проскакал до соседней деревни и обратно – думал уже, что с ума сошел…
…Мороз сильный был. Пошел я по какой-то тропинке искать партизан, а Груня с Раей на руках села на пенек меня подождать. Вернулись мы – Груня белая вся. Оказывается, из лесу волк вышел. Стал на лапах и смотрит. Постоял и ушел.
Пятнадцать человек из тысячи, один шанс из ста. Он у них был, и они его использовали.
Перенести все и выжить, несмотря ни на что, помог счастливый случай, помогла собственная воля, помогли русские люди. Как своих принял еврейских детей Нину и Леню Козловых в свою большую семью Павел Аксенович Поздняков, несколько недель прятал семью Гуревичей и Гирша Синицкого Василий Петрович Языменко.
Я не думаю, что Климовичи были каким-то особенным местом, и этот самый шанс был и у остальных евреев. Это значит, что среди нас живы еще те, чьи рассказы должны быть записаны. С каждым годом их становиться все меньше, поэтому надо спешить. Надо записывать, даже если у вас нет литературных способностей, – многие из тех, кто мог бы это сделать талантливо, лежат там, в бесчисленных братских могилах.
Люди, которых я расспрашиваю, часто не понимают: «Зачем все это писать?» Я отвечаю, что, правда обо всем хорошем и плохом, правда обо всем, что было, должна быть записана, чтобы наши дети и дети наших детей смогли прочитать об этом.
Все знают, что у народа, забывшем о своем прошлом, нет будущего.
Еврейский народ жив.
Мы помним все.
Мир гедейнкен алц.
(Jewish History and Literature: a Collection of Essays. Edited by Moshe S. Zhidovetsky. Vol. П, Part 2 (Rehovot, Israel, 1992), pp. 869-876).
Коротко об авторе: Михаил (Шмуэль) Рывкин по профессии математик, кандидат физико-математических наук. В течение многих лет он по крупицам собирал сведения о трагической судьбе в годы войны еврейских местечек Могилевской области, в особенности – местечка Климовичи, где погибли многие его родные.
Его большой очерк ждет своей публикации. Михаил Рывкин – один из основателей Ленинградской группы исследования Катастрофы. В декабре 1989 года он с семьей репатриировался в Израиль. В настоящее время живет в Реховоте.
Десятый круг ада
Городской поселок Яновичи находится в 35 километрах от Витебска. Как местечко оно было известно со времен Великого княжества Литовского. В 1772 году Яновичи вошли в состав Российской империи. По первой переписи населения в 1897 году здесь насчитывалось 2359 жителей. Из них три четверти составляли евреи.
Старожилы любят рассказывать о довоенных Яновичах. Это было красивое и веселое местечко более чем на тысячу домов. До войны здесь действовали три школы, клуб, больница, мельница, кожевня, библиотека, детский сад. По воскресеньям гудел большой базар. Несколько раз в году собиралась ярмарка. Приезжали сюда покупатели и продавцы из десятков окрестных деревень, из Суража, Колышек, Витебска, Невеля, Рудни.
В местечке до 38-го года были еврейская, русская и белорусская школы. И хотя атеистический вихрь пытался все смести на своем пути, по воскресеньям в церкви звучало «Отче наш», а по субботам в синагоге «Борух ата адонай». В Яновичах действовали три синагоги, большая каменная церковь, недалеко от местечка стоял костел. Всякое случалось между соседями, но тесно никому не было. Белорусские дети знали, что такое таллес и тфилин, а евреи становились политическими деятелями Страны Советов, как, к примеру, Михаил Маркович Бородин, которого на родине, в Яновичах, знали под фамилией Грузенберг.
В конце 20-х – начале 30-х годов в местечке было два представительства советской власти: сельский Совет и Еврейский национальный Совет. Сельсовет обслуживал население сельской местности, нацсовет – жителей Яновичей. Как вспоминает Екатерина Аркадьевна Никифорова, работавшая с 1929 года секретарем Яновичского Еврейского нацсовета, первым его председателем был Хаим Гуревич, которого потом сняли, приписав ему «головокружение от успехов». Вместо него прислали Лазаря Нисневича из Витебска. Все делопроизводство в нацсовете велось на еврейском языке. И не было никаких проблем. Понимали его все жители – белорусы, русские, латыши, поляки.
Почти триста лет евреи жили в Яновичах, пустили корни, которые настолько прочно срослись с белорусской землей, что, казалось, ничто не может их разделить.
Последним днем еврейской общины стало 10 сентября 1941 года.
То утро было на редкость ясным. Первый морозец выкрасил еще не успевшую пожухнуть сентябрьскую траву в белый цвет. Запоздалое осеннее солнце заглядывало в окна домов. Но не оно в то утро разбудило людей. На ноги их поднял гул приближавшихся автомашин. И жители гетто, ожидавшие изо дня в день самого худшего, со страхом вслушивались в этот шум. Предчувствия не обманули их. Войска СС окружили улицы Витебскую и Тадулинскую, на которых находилось гетто. Причем кольцо было таким плотным, что даже кошка не проскочила бы через него. Это был уже почти финал заранее спланированного преступления. А начиналось оно так.
Вспоминает Семен Михайлович Рыбаков: «С середины июля, то есть практически сразу, как только фашисты вошли в местечко, они стали выгонять всех на работы. В основном люди ремонтировали дороги. Однажды, в конце июля, немцы забрали с работы 30-40 мужчин-евреев и куда-то увели. Говорили, что их забирают на другую работу в местечко Колышки. Где-то через час мы услышали выстрелы, но никто им не придал значения. Стреляли каждый день. Уже потом стало известно, что этих людей расстреляли в районе деревни Охрютки, в километре от Яновичей».
Это была первая массовая акция фашистов против евреев небольшого местечка. Такие акции были заранее продуманы оккупантами до мелочей и в тех или иных вариантах повторялись во многих городах и местечках. Сначала гитлеровцы лишили еврейскую общину «костяка» – людей, которые могли оказать им сопротивление. «Костяк», по представлениям немцев, состоял из бывших партийных, комсомольских, советских активистов, молодежи призывного возраста и просто здоровых и крепких мужчин. Активная прослойка была невелика – значительная часть молодежи уже находилась в армии. Кроме того, в 30-е годы часть еврейской молодежи из провинции переселилась в города. Вот эта «активная прослойка» и была у гитлеровских стратегов помечена для уничтожения в первую очередь. Вооруженные до зубов, специально подготовленные для расправ над мирным населением, гитлеровские «эйнзацгруппы» боялись даже безоружных людей. Иначе чем объяснить, что они все время прибегали к уловке и лжи – уверяли, что евреи, пойманные во время облав, отправлены якобы на работы и скоро вернутся. Фашисты опасались народного гнева. Боялись, что люди поймут безысходность своего положения раньше намеченного срока их уничтожения. Поймут это, когда у них еще сильна будет жажда жизни. А тогда жди восстания, жди сопротивления обреченных. С хитростью профессиональных уголовников они выполняли свой коварнейший план.
Семен Михайлович Рыбаков рассказывает: «После первого расстрела гитлеровцы устраивали облавы на еврейских мужчин и подростков чуть ли не каждый день. Всех отводили туда же, где был первый расстрел, а сторону деревни Охрютки. Я сам однажды попал в такую облаву. Иду с огорода, несу картошку. Смотрю, немец выстраивает подростков примерно моего возраста, лет по 13–14. Поставил посередине улицы человек 5–6 и сам пошел за следующими. Потом выяснял у ребят, кто еврей, кто русский. Евреев уводили на расстрел, русских отпускали по домам. Конечно, многие ребята говорили, что они русские, и если их никто не выдавал, то на время облавы они спасались».
Николай Иванович Шпаковский в то время тоже жил в Яновичах. Ему было 19 лет. В армию не взяли потому, что, учась в ФЗУ, получил травму – потерял ногу. Он говорит: «В середине августа немцы собрали евреев-мужчин человек 150–200. Ходили по домам, в наш тоже зашли. Убедились, что нет евреев, и пошли дальше. Потом построили всех на площади. Многим дали лопаты в руки, и повели в сторону деревни Куряки. Говорили, что уводят на работы. Мы с другом однажды решили посмотреть, куда увели евреев. Пошли по направлению к Курякам и нашли могилу. Была она в стороне от дороги, за ручьем. Место неприметное. Да и могилу заровняли, пытались замаскировать место расстрела. Они также распускали по местечку слухи, что мужчины на работе и скоро вернутся. И многие им верили. Или хотели хоть на что-то надеяться. Во время облавы чудом спасся сын Екатерины Аркадьевны Никифоровой – Юра. Он был евреем по матери, по отцу – белорусом. Но его тоже ждала страшная участь. В тот день, ничего не подозревая, Юра шел в сторону площади. На его счастье, навстречу ехал Фома Артиховский с сыном Николаем. Они везли на телеге бочку с водой для немцев на кухню. Увидев Юру, Фома закричал:
– Куда идешь, немцы собирают евреев – стрелять будут, а ты прешь, – и обругал его матом. – Садись сюда!
Юра вспрыгнул на телегу и спрятался за бочкой. Артиховские отвезли его в деревню Казимирово, что в полутора километрах от Яновичей, где жила родня отца Юры. Позже Юра с матерью ушли из Яновичей. Так они остались живы.
Расстрелы мужчин-евреев обычно производились большими силами фашистов, опытными карателями, со всеми мерами предосторожности. По утверждению Д. Романовского, в Яновичах во время расстрела в середине августа на 150–200 евреев приходилось 64 эсэсовца. Когда не осталось крепких мужчин и даже подростков, фашисты взялись за стариков.
Семен Михайлович Рыбаков рассказывает: «Однажды я копал на пепелище нашего дома, надеялся найти что-нибудь из домашних вещей. Мимо провели человек 20 пожилых евреев. Их конвоировали в сторону деревни Охрютки. Больше этих людей никто в местечке уже не видел. После этих акций 25 августа 1941 г. было организовано гетто. Кто мог оказать сопротивление фашистам? Немощные старики, женщины, не успевающие успокаивать своих голодных детей, или грудные младенцы? Главными палачами, безусловно, были фашисты из «эйнэацкоманды 9». С ними рука об руку действовали предатели, без помощи которых оккупанты, не знавшие местного населения, не смогли бы осуществить с такой полнотой свои кровавые злодеяния.
Обратимся к архивным документам Комитета госбезопасности. Из протокола допроса Княжище Мартина Кузьмича, 1888 года рождения, жителя Яновичей:
…С прибытием карательного отряда бургомистр Высоцкий Василий Федотович старался услужить немцам… Высоцкий назначил граждан Колоницкую Софью Григорьевну – учительницу, Слюневу Матрену Семеновну и других (фамилий не помню) для учета еврейского население. После переписи Высоцкий приказал жителям Яновичей обнести колючей проволокой левую сторону улиц Витебской и Тадулинской. Когда левая сторона улиц была обнесена колючей проволокой, Высоцкий совместно с полицейскими Лебедевым Иваном Дмитриевичем, Соболевым Сергеем, Казаковым Никанором, переводчиком Стефанович Алексеем поселили все еврейское население за изгородь из колючей проволоки. Яновичское гетто просуществовало недолго. Всего две недели: с 25 августа по 10 сентября 1941 года.
Борис Лейзерович Эфрос, один из немногих чудом оставшихся в живых узников его, позднее житель Ленинграда, вспоминал:
«Нам было объявлено, что создается гетто. Мы не знали этого слова. И нам объяснили, что евреи должны переселиться жить в один район. Под гетто отвели южную сторону улиц Витебской и Тадулинс-кой, до русского кладбища. На этих улицах до войны большинство населения составляли евреи. Но жили и белорусы. Фашисты переселили их в другие дома, а в пустующие загнали евреев. В каждый дом набивалось столько людей, что спали на полу вплотную друг к другу. В нашем доме жило человек пятьдесят. В проходной комнате человек тридцать. В другой, небольшой, комнате еще человек пятнадцать. И в маленькой кладовой семья из пяти человек. Это были беженцы из западных районов, которые успели добраться только до Яновичей. То же творилось и а остальных домах… Был строжайший запрет через колючую проволоку не перелезать. Однажды ребенок играл в мяч, и тот укатился под колючую проволоку. Ребенок полез за ним. И тогда эсэсовец выстрелил и убил ребенка. Попутно он выстрелил еще раз и ранил одну из женщин. И все же мы, пацаны, внешне мало похожие на евреев, умудрялись выйти за территорию гетто. Брали холщовые мешки, вещи, которые оставались, и ходили по окрестным деревням, чтобы обменять их на хлеб, картошку или просто попросить подаяние. Потом мы возвращались и кормили родителей, младших братьев и сестер. Это была наша пища плюс то, что оставалось на огородах. Но народу в гетто было много, и огороды опустели в первые же дни. Иногда кусочек хлеба или пару картофелин приносил в гетто кто-нибудь из местных жителей. Дорога на русское кладбище проходила через гетто, и немцы пропускали тех, кто шел помянуть умерших. Люди незаметно, как это делала старейшая яновичская учительница Людмила Ивановна Шибеко, оставляли припасенную для узников еду, шли дальше. Но такое случалось крайне редко.
Были случаи, когда узники гетто лишались рассудка – нормальный человеческий ум не мог «переварить» тех зверств, того насилия, которое увидели люди.
По воспоминаниям Е.А. Никифоровой, многие, особенно пожилые женщины, были «не в себе». До войны, где-то с начала 30-х годов, в Яновичах все чаще стали образовываться семьи, где супруг – еврей, жена – русская, белоруска или наоборот. Война для таких семей стала страшным испытанием. Когда в гетто загоняли одного из супругов, а другого оставляли в тяжелых, но более благоприятных условиях, не все семьи выдерживали такие муки. Кое-кто мгновенно забывал о мужьях, женах, находящихся за колючей проволокой, чтобы не подвергать риску себя. Муж Кабаковой оказался не из таких. Он сумел спасти свою жену, заточенную в гетто. Подкупил эсэсовца, и тот ночью выпустил беременную женщину за ворота. Ее тут же увезли родственники мужа в местечко Колышки, где она родила ребенка. В самые тяжелые дни кто-то распускал слух, что возвращаются мужчины, которых увели на работы. Пожилые люди молились и объявили постный день. Все надеялись, что вернутся мужчины и скажут, что делать дальше. И все же терпению людей подходил конец. В первых числах сентября из Яновичского гетто начались массовые побеги. Люди прятались в окрестных деревнях, у знакомых, уходили в лес. И тогда фашисты пошли еще на одну хитрость.
Вспоминает Николай Иванович Шпаковский:
«Фашисты привезли в гетто хлеб и картошку. Слух об этом быстро разошелся по окрестным деревням. Евреи подумали, что худшее позади, что отношение к ним изменится, и стали возвращаться в Яновичи».
Конечно, хлеб и картошка, привезенные в гетто, повлияли на возвращение изнуренных голодом беглецов. Но не это было единственной причиной их возвращения. Еврейские семьи всегда были многочисленными и дружными. А тут прошел слух, что родственники, близкие тех, кто сумел убежать, будут расстреляны первыми как заложники. Люди стали возвращаться.
Сегодня никто не ответит на вопрос, на что нужно было больше мужества – на скитания по лесам и какой-то шанс выжить или на верную смерть рядом со стариками и детьми, которых невозможно было бросить в последний час. И, наконец, еще один фактор. Местным жителям за укрывательство евреев или хотя бы какую-нибудь помощь грозила смерть. Немногие отваживались помогать узникам гетто. А без этой помощи рассчитывать на благоприятный исход побега не приходилось.
…10 сентября 1941 года. На улицу Тадулинскую вынесли стол, стулья. На них уселись немецкие офицеры и бургомистр Высоцкий. Со списком в руках они проверяли, чтобы никто из евреев не скрылся от расстрела. Боря Эфрос, инстинктивно поняв, что гетто ожидает что-то страшное, забрался под русскую печку, где раньше держали кур. Его друг Ицик, стоявший рядом, сказал: «Я там не помещусь» и закрыл за ним заслонку… Так Борис Эфрос чудом остался жив. Ночью он выбрался из-под печки и пошел в сторону деревни Вымно. В первом же доме старик посмотрел на него и сказал: «Ты сын кузнеца Лейзера».
Лейзера Эфроса вся округа знала как отличного кузнеца. Мальчишку накормили. А потом домой пришла дочка старика и сказала отцу: «Из-за этого жида нас расстреляют». Отец накричал на дочь и даже выставил ее за дверь, но и мальчишку попросил уйти, дав на дорогу еды. Долго скитался Борис по окрестным деревням, зашел в Смоленскую область. Придумал себе легенду, что он бежал из Лепельского детского дома, имя и фамилия его – Иванов Василий Михайлович. В конце концов, встретился с партизанами. И, хотя была возможность отправиться на Большую землю, упросил взять его в партизанский отряд. Воевал в соединении «Бати», которым командовал Никифор Коледа. Потом всех подростков из партизанского соединения отправили через линию фронта в тыл.
В то кровавое утро, 10 сентября 1941 года, бывший председатель колхоза «Верный шлях» Игнатий Иванович Лукьянов косил траву у деревни Зайцево. Он находился метрах в ста от противотанковых рвов, на возвышенности за кустарником. Неподалеку пахал землю его односельчанин Ульян Егорович Петров. Они были очевидцами того, как немецко-фашистские изверги расстреливали жителей местечка Яновичи у противотанкового рва между деревнями Зайцево и Лещево.
Вот свидетельства И. И. Лукьянова, записанные в протоколе от 14 декабря 1943 года следователем военной прокуратуры Н-ской части старшим лейтенантом Селиверовым. С утра к противотанковому рву подвезли на одной машине шестнадцать девушек еврейской национальности, а на другой машине были немецкие солдаты и офицеры, до 15 человек, у всех на левом рукаве была красная повязка. Когда машина проходила мимо нас, я спрашивал у девушек: «Куда вы поехали?» Одна из девушек, по личности я ее не узнал, ответила: «В Демидов огурцы собирать». И белым платочком махнула нам. Отъехав от нас метров сто, у куста машина остановилась, и немецкие солдаты, схватив по одной девушке, повели их а кусты, недалеко от противотанкового рва. Сначала было тихо, а через некоторый промежуток времени были слышны крики девушек и их стоны. Крики и стоны продолжались недолго. Тут же из кустов немецкие солдаты выволакивали их кто за волосы, кто за одежду и тащили к противотанковому рву. Всех бросали в яму и из винтовок расстреливали. Потому я и Петров считаем, что всех девушек немецкие солдаты сначала изнасиловали, а потом расстреляли. Потом к противотанковому рву подошли еще две грузовые машины с женщинами еврейской национальности. На каждой машине было до 30 женщин. Всех их стаскивали с машин, толкали в яму противотанкового рва и расстреливали. После этого одна за другой еще 14 машин, загруженных женщинами, подъехали к ямам. Женщин расстреливали, а некоторых живыми толкали в ямы и зарывали землей. После этих подъехали две грузовые машины с детьми в возрасте от грудного до 8–10 лет. Детей они с машины прямо живыми бросали в яму и зарывали. На двух машинах было не менее ста детей. После этого к противотанковому рву приводили три партии наших женщин, часть мужчин, стариков и старух. В каждой партии было не менее трехсот человек. Там же всех расстреливали, а то и живыми бросали в яму и зарывали. Таким образом, в этот день немецко-фашистские захватчики расстреляли и живыми зарыли в противотанковый ров девушек, женщин, детей, мужчин, стариков и старух, совершенно безвинных, до 1600 человек. Трупами они наполнили семь больших ям противотанкового рва.
Из всех этих людей только одному человеку – Сролу Гофману удалось убежать во время суматохи и спастись от смерти.
В тот день к ямам 32 раза подъезжали грузовые машины с людьми, обреченными на смерть. Спустя несколько часов после расстрела местные жители подошли к этому месту и увидели, что земля на самой дальней от дороги яме еще шевелится…
2 ноября 1943 года судмедэкспертизой Советской Армии была произведена эксгумация. Три ямы, которые находились на большаке Яновичи – Демидов, за деревней Зайцево, размерами 5×5 метров, оказались заполненными трупами, сваленными в беспорядке в несколько слоев на глубину до 4 метров. При осмотре трупа двухлетнего ребенка ни на его теле, ни на одежде не было обнаружено никаких следов ранения.
И еще одна кошмарная подробность. В пальтишке ребенка были найдены подшитые за подкладкой бумажные советские деньги – пять кредиток тридцатирублевого достоинства. Сейчас даже трудно себе представить, на что могла рассчитывать женщина, зашивая деньги. Может быть, на то, что ребенку удастся каким-то чудом спастись, его возьмут в чей-то дом и деньги станут хоть какой-то благодарностью спасителям?
Перед расстрелом фашисты заставили людей раздеться. Одежду складывали в одну кучу, обувь – в другую. Потом машины, те, что привозили людей на расстрел, чтобы не было «холостых» рейсов, увозили одежду и обувь в Яновичи на общий склад.
В грабежах принимали участие не только немцы, но и В. Высоцкий со своими прихвостнями. Это были рядовые уголовники, хотя в своих показаниях, данных на следствии по их делу, хотели выглядеть «благородными» противниками советской власти. Вот строки из документов: «На следующий день после расстрела, – свидетельствовал М. К. Княжище, – я сам лично видел, как Высоцкий Василий Федорович вместе с полицейскими Лебедевским Иваном Дмитриевичем, Соболевым Сергеем, Казаковым Никанором, Стефановичем Алексеем и немецкими офицерами ходил по квартирам расстрелянных граждан, собирал вещи и разыскивал, не остался ли кто в живых. Все вещи были свезены на склад управы бургомистром. Лично сам Высоцкий взял себе корову, принадлежавшую расстрелянному жителю Яновичей Шейковичу».
Но, наверное, красноречивее всего о мародерских наклонностях Высоцкого говорит список награбленных вещей, изъятых у него во время следствия. Этот длинный список состоит более чем из 80 наименований.
Среди расстрелянных вместе с евреями было и несколько русских. В акте о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков в колхозе «Интернационал» (возле Яновичей), который был составлен 12 октября 1943 г., есть такие строки:
«Тех, кто пытался подойти к евреям, когда их повели на расстрел, немцы забирали и расстреливали как еврейских защитников». И в подтверждение этих слов мы снова обратимся к воспоминаниям Игнатия Лукьянова: «Среди расстрелянных были и шестеро русских. Я слышал, как один расстреливаемый крикнул другому: «Прощай, Филипп».
К сожалению, отношение местного населения к евреям не всегда было братским или просто доброжелательным. Многие дома евреев, которые пытались эвакуироваться или уйти на восток, были заняты соседями. Когда еврейские семьи вернулись в Яновичи, их не пустили в отчие дома. Так было с семьей Эфросов, чей дом занял некто Чугунов, не разрешивший взять даже личные вещи. При этом пригрозил: «Лучше уходите сами, а не то сдам немцам».
10 сентября 1941 года. В последней группе расстрелянных были врач Ефим Абрамович Лившиц, провизор Арон Иэрайлевич Лабковс-кий, старуха Рахиль Мошадская, семья Амолиных (жена, мать жены, шестеро детей от 6 до 13 лет). Но самая жестокая смерть ожидала Ефима Лившица. Его сначала избивали, просто так, чтобы акция получилась эффектнее Фашисты ждали, что Лившиц упадет на колени, начнет молить о пощаде. Но Ефим Абрамович смотрел на ямы, полные трупов, на свою расстрелянную жену – Анну Абрамовну, с которой прожил более 30 лет, на убитого внука (он души не чаял в этом ребенке), своих расстрелянных друзей и молчал. Это бесило фашистов. И тогда они ножом распороли ему живот. Ефим Абрамович только зажал руками рану и не проронил ни звука. Тогда его столкнули в яму и застрелили.
Фигура Ефима Лившица очень трагична. Для Яновичей он был вообще редчайшим человеком. Вот что Лившиц писал в своей автобиографии: «Родился 10 сентября 1877 года в городе Невеле Витебской губернии. Первоначальное образование получил в Невельском ‘уездном училище. В 1895 г. поступил в керченскую Александровскую гимназию, затем – на медицинский факультет Кенигсбергского университета. Летний семестр 1906 г. прослушал в Базеле, где защитил диссертацию и получил звание доктора медицины».
Потом Ефим Абрамович возвращается в родные места и работает в Яновичской больнице. Отличный, безотказный врач. Сегодняшних специалистов это, наверное, удивит, но, будучи отличным гинекологом, Ефим Лившиц был одновременно хирургом, терапевтом, педиатром и даже зубным врачом. При этом еще и заведующим больницей.
Когда Красная Армия отступала, Ефиму Абрамовичу предложили место в машине, отъезжавшей на восток. Он отказался. Сказал, что сам уже стар, а внуки совсем маленькие, что семья не готова к дороге и может не выдержать ее. Если б знал он, что придется вынести! Ефим Абрамович тогда сказал еще, что немцев он знает, они культурные, образованные люди и мирных жителей не тронут. Лившиц знал немцев, но не знал фашистов.
Когда было создано гетто, фашисты пришли к нему и приказали: «Будешь старостой юденрата», т. е. старшим по гетто. Вначале Лившиц пытался отказаться. Но те, кто был рядом, стали упрашивать: «Лучше вы, чем кто-то другой. Вы хоть как-то сумеете помочь нам».
Памятник узникам яновичского гетто на витебском еврейском кладбище.
Фото 2008 г.
Гитлеровцы чувствовали, что этот «унтерменч» не только мудрее, но и сильнее их. Чтобы унизить старого врача, они впрягали его в повозку с бочкой воды. Были и другие изощренные унижения. Лившиц выдержал все.
За две недели, что существовало гетто, уважение к Ефиму Абрамовичу не только не пошатнулось, но и возросло. Он был для Яновичей очень заметной фигурой. О нем много говорили при жизни. И сейчас старожилы рассказывают о нем разные истории. Одна из них связана с внучкой Ефима Абрамовича…
На лето из Ленинграда приезжала отдыхать к бабушке с дедушкой красивая маленькая девочка. Приезжала с мамой, братом, няней. Звали девочку Майя. Приехала она и летом 41-го года, да так и осталась в местечке. Война помешала вернуться в Ленинград. Старожилы Яновичей рассказывают, что девочку забрала сначала няня и увезла в деревню. А потом, когда няня, испугавшись или по каким-то другим причинам, решила сдать Майю фашистам, девочку забрал сельскохозяйственный комендант Яновичей, пожилой немецкий офицер. И. И. Лукьянов в своих показаниях упоминает имя Даума – военного коменданта по хозяйственной части. Даум, по одному ему известным причинам и одному, ему известными путями, вывез Майю в Германию. Воспитывал в своей семье. И сегодня люди говорят, что Майя жива и даже как-то пыталась найти своих родственников. Впрочем, это может быть всего лишь легенда, возникшая из искреннего желания яновичских старожилов верить, что девочка действительно жива.
После уничтожения гетто фашисты и их подручные продолжали поимки чудом уцелевших людей.
Из протокола допроса Ермолая Яковлевича Проворного:
«Полицейские Крестовский Михаил Федорович, Иванов Константин Иванович, Ткачев Михаил Николаевич, Усачеаский Павел Миронович, Лебедевский Иван Дмитриевич и бургомистр Высоцкий доносили карательному отряду о скрывавшихся евреях, которых ловили и расстреливали. Так, еврей Шепченок спрятался в колодце. Переводчик Стефанович вытащил его голым и доставил немцам, которые его тут же и расстреляли. Пытавшаяся бежать от расстрела девушка-еврейка Ревекка полицейским Ивановым была поймана, выдана немцам и тут же расстреляна.
В. Ф. Высоцкий понес заслуженное наказание. Военный трибунал 145-й стрелковой дивизии 26 октября 1943 г. приговорил его к смертной казни через повешение. В тот же день «приговор был приведен в исполнение в деревне Вальки Яновичского сельсовета в присутствии граждан деревни Вальки и местечка Яновичи и военнослужащих».
Когда Советская Армия вошла я Яновичи, там оставалось чуть более трехсот человек, среди них ни одного еврея. Ни месте братской могилы стояла табличка, на которой были написаны два слова: «Это здесь». Табличка стояла несколько лет и после войны. Постепенно жизнь в местечке стала налаживаться. Вернулись те, кто был в эвакуации. Но уже не было слышно на улицах еврейской речи, молодые не становились под «хупу» (символический шатер для новобрачных, являющийся элементом свадебного обряда по иудейскому обычаю), верующие люди не могли собрать миньяна (миньян – кворум в десять взрослых мужчин, необходимых для общественного богослужения). В местечке жили считанные евреи. Последний яновичский еврей Геннадий Альтман умер в конце 80-х годов.
Война унесла не только человеческие жизни, она уничтожила целый мир, целую цивилизацию, которая называлась «восточноевропейским еврейством», или ашкеназы. Яновичи были маленьким островком этой цивилизации.
Р. S. Авторы выражают искреннюю благодарность сотруднику УКГБ по Витебской области П. П. Баранову за содействие в поиске документальных материалов.
М. РЫВКИН, А. ШУЛЬМАН
Газета «Народное слово», 19 мая 1994 года
Краснополье и окрестности
12 августа 1941 года была закончена мобилизация краснопольчан. В Красную Армию было отправлено более 10 тыс. жителей района. А 16 августа 1941 года Краснопольщина стала прифронтовой полосой, немцы овладели Чериковым. Большая часть населения принимала участие в строительстве оборонительных сооружений на реке Сож. С сентября 1941 г. началась оккупация. Еврейское население в Краснополье составляло 67% населения (17 тыс. человек).
В деревне Краснополье 22 октября 1941 года подразделением 3 батальона полицейского полка «Центр» расстрелян 121 еврей
(Дневник 3 батальона полицейского полка «Центр»). (НАРБ, ф. 4683, оп. 3, д. 943, л. 18.)
(По статье Г. Винницы «Холокост в Могилевском регионе.
Доклад на международной конференции «Першая i Другая сусветныя войны: акупацыя i яе наступствы».
Минск. 7.05.2005. Организатор – Историческая мастерская в Минске).
Памятник на месте
первого расстрела евреев Краснополья
(до 250 человек)
в октябре 1941 г.
в районе деревни Сидоровка
(бывший совхоз им. Калинина).
…В конце октября месяца 1941 г. в Краснополье приехал отряд немецкой жандармерии (этот отряд ездил по всему р-ну и учинял расправы), были собраны все пожилые евреи-мужчины и женщины, под видом посылки их на работы в г. Пропойск Могилевской обл., с обещанием в скором вернуть обратно в Краснополье. В этот же день этих евреев вывезли на подводах за город и расстреляли в лесу в районе совхоза им. Калинина. Всего в этот раз было расстреляно до 250 человек.
Все остальное еврейское население Краснополья немецкими властями и бургомистром местечка – Баевым Аврамом Романовичем – жителем Краснополья, было выселено для проживания на отдельную улицу – Банный переулок.
Банный переулок, где содержалось еврейское население Краснополья
в период между первым и вторым массовыми расстрелами.
В течение двух месяцев к еврейскому населению немецкие власти относились издевательски, заставляя выполнять непосильную работу, питанием не снабжали, лишив их всяких прав.
В конце ноября 1941 года в Краснополье прибыл немецкий карательный отряд, в этот же день все еврейское население ими было согнано в Народный дом Краснополья, здесь были дети малые и грудные, подростки, женщины и мужчины, старики. Все они были затем построены в колонну, выведены за Краснополье и расстреляны в противотанковом рву напротив кладбища.
В ров евреев загоняли партиями, а затем очередями из автоматов расстреливали. Живые наблюдали перед смертью гибель своих родных и знакомых. Всего в этот день было расстреляно до 350 чел. После этого в Краснополье осталась еврейка-доктор, которую расстреляли весной 1943 года.
Частично расстрелянных в противотанковом рву евреев прикопали землей, других даже не похоронили. Трупы растаскивались собаками, трупный запах распространился по всему местечку.
Имущество расстрелянных евреев было разграблено полицией с ведома немецких властей, бургомистра Краснополья Баева и начальника полиции Пуденкова Ивана Захаровича.
Среди расстрелянных евреев были семьи: Кричавец, Вахемоновых. Перловых, Винниковых, Влинцовских, Резниковых и многих других.
3 октября 1943 г. был произведен осмотр места расстрела еврейского населения, за городом Краснополье напротив городского кладбища… Наравне с костями обнаружено достаточное количество остатков, истлевшей гражданской одежды (женские платья, детские туфельки, ботинки, женские береты и т.д.).
(По акту комиссии 1944 г. и акту, составленному офицерами действующей армии в октябре 1943 г. ГАМО, ф. 306, оп. 1, д. 10, л. 93, 94–95)
Из документов по расследованию немецких злодеяний на территории Краснопольского района.
Уже в первые дни после освобождения Краснопольщины от немецко-фашистских захватчиков с октября 1943 года специальная комиссия подвела первые итоги уничтожения еврейского населения в Краснополье. В состав комиссии входили капитан юстиции Болдырев, Заслуженный врач РСФСР майор медслужбы Макаров В.А., судмедэксперт армии капитан медслужбы Дробышевский В.А., а также жители местечка Краснополье Могилевской области: секретарь Краснопольского РК ЛКСМБ Кушнеренко Петр Петрович, проживает по ул. Тургеневской, 51; Жевнов Денис Алексеевич, проживает по Вязовому переулку, 4; Шыков Владимир Афанасьевич, проживает по Банному переулку (дом номера не имеет).
Комиссия подтвердила, что на протяжении двух месяцев к еврейскому населению немецкие власти относились издевательски, заставляли выполнять непосильную работу, питанием не обеспечивали, а потом расстреляли его. Комиссией был проведен осмотр места расстрела еврейского населения у городского кладбища и на территории совхоза имени Калинина. Вот ее заключение: «По краю противотанкового рва длинной около километра и на его дне найдено большое количество костей человеческого скелета. (Черепа в целом. Отдельные кости, кости голени). На трех участках этого рва были проведены раскопки. На глубине 20-30 сантиметров найдено большое количество остатков настоящей одежды граждан (женские платья, детские туфли, ботинки, женские береты и другое).
На расстоянии 1,5 километра от совхоза имени Калинина в лесу найдено 5 могил. Около этих пяти могил лежало на земле пять черепов. На двух из них в части лобовых костей найдены отверстия правильной округленной формы диаметром 0.8-0.9 сантиметров со скошенными внутрь краями. Одна из этих могил была раскопана. На глубине 1 метра было найдено 8 человеческих скелетов с остатками настоящей гражданской одежды». (1)
Памятник на месте второго расстрела евреев Краснополья (около 350 человек) в ноябре 1941 г.
(и, возможно, более поздних расстрелов летом 1942 г.) за православным кладбищем.
16 декабря 1944 года комиссия в составе секретаря Краснопольского РК КП(б)Б С.И. Сазонова, председателя исполкома райсовета А.Д. Свиридова, помощник начальника райотделения НКВД И.А. Ишутина, райпрокурора Н.А. Наянова и свидетелей С.Г. Степанова и А.Ф. Сводковского составили акт с обобщением преступлений немецких извергов (оккупантов) на территории Краснопольского района. В нем говориться: «За период оккупации фашисты расстреляли мирного населения 1302 человек, из него женщин 757 и детей 545. Угнали в немецкое рабство 279 человек…
Расстрелы производились в противотанковом рву за кладбищем м. Краснополье в октябре 1941 года и июне-июле 1942 года, главным образом еврейского населения».(2)
1) Госархив Могилевской обл., ф. 306, оп. 1, д. 10, л. 57–58;
2)Горархив Могилевской обл., ф. 306, оп. 1, д. 10, л. 56.
Из рассказа свидетеля Акименко Алексея Георгиевича:
«Однажды в Краснополье приехали какие-то военные с черепами на пилотках и в черной форме. Мне показалось, что вели они себя как-то развязно, даже в общении с немецкими солдатами. Помню, немецкий солдат сказал: «СС нихт гут». Но что это означало, мы тогда не знали. Дальше последовали их черные действия. Переселили в отдельный переулок еврейские семьи, потом стали водить стариков на расстрел в противотанковый ров у Зелинича. Остальные работоспособные евреи что-то шили для немцев, валяли валенки – в общем, работали. Прошел короткий промежуток времени, может месяца два-три, повели на расстрел и всех остальных. Несмотря на строжайший запрет, люди пошли их провожать, ведь среди них было много друзей, знакомых, соседей. Городишко был небольшой, и люди жили одной семьей. Люди плакали, провожая их в последний путь. Пошла провожать и мать, так как у нее среди еврейских семей было много хороших знакомых. Поскольку мать была брюнетка, немцы решили, что она еврейка, схватили ее и втолкнули в колонну. Только вмешательство одного из полицейских, который знал мать, так как дом, где он жил, был рядом с дедушкиным, спасло ее от расстрела. Мать со слезами влетела в дом и рассказала эту историю».
(А. Акименко «Судьба» Пермь, 2004 г. с. 18)
Как утверждают старожилы райцентра, в 1942 году была расстреляна последняя группа евреев. Это были маленькие дети. Расстреляли Лёву Блинцовскага, Полю Ваксман, Добу Карасик, Риву Цингауз, Фиму Фрадина, Маню Шейнину, Хаима Зискина и любимицу краснопольских школьников, отличницу учебы, победительницу конкурса самодеятельного искусства 14-летнюю Сару Басову. Рассказывали, что когда всех детей поставили на край противотанкового рва, Сара запела свою любимую песню «Катюша».
(По материалам краснопольского краеведа Лобановского Л.В.).
Одна из последних евреек Краснополья Фаина Наумовна Ашкинезер
на месте расстрела евреев.
Ашкинезер Фаина Наумовна 1938 г.р.:
Много моих родственников погибло в Краснополье. Осталась жива моя двоюродная сестра. У меня была двоюродная сестра Фаина (девичья фамилия Ашкинезер, а фамилию по мужу я не помню), до войны она жила в Краснополье. У нее было трое маленьких детей: 5 лет, 3 года и 3 месяца. Она жила в гетто. Вместе с другими узниками гетто ее гоняли на работы. Однажды, когда вечером Фаина с еще одной молодой женщиной вернулась домой, немец им сказал, что они могут убегать, потому что их дети уже расстреляны. Женщины сначала не поверили, зашли в дом, когда поняли, что детей нет, ушли. Они скитались по деревням, остались живы. Как-то потом попали в Москву, жили там.
Михаил Бас:
«…Вскоре колонна вышла на окраину Краснополья, миновала кладбище, которое было расположено на взгорке, дальше начиналось поле. Километрах в двух виднелась небольшая деревня. Люди шли по полю и с нарастающей тревогой осматривались по сторонам. Послышался женский плач, который подхватили другие женщины, громко заплакали дети. Встревоженные люди стали громко разговаривать, по колонне, с перекатами, пошел шум. Он начинался где-то сзади, переходил на середину, а потом тревожно-возмущенно звучал в голове колонны. Рассвирепевшие полицейские, во главе которых был Евсей, стали кричать:
– Тихо, чего разорались! Молчать!
Кто-то из полицейских выстрелил вверх. Люди постепенно утихли, только еще долго продолжался надрывный плач детей.
– Стой! – прозвучала команда.
Люди остановились. Невдалеке виднелись оголенные кусты, дальше чернел лес. С одной стороны была видна окраина К., с другой виднелись домики деревни, которые примыкали вплотную к лесу.
– Всем сложить вещи, взятые с собой, и отойти в сторону, – прозвучала команда.
Тихо переговариваясь, люди сложили вещи, и отошли чуть в сторону. Маня поставила чемодан, который взяла с собой, с краю горки вещей, подошла к матери и прижалась к ней. Саша обняла Маню, остальные дети сгрудились вокруг мамы и сестры и выжидательно смотрели на них, подняв кверху головы, словно спрашивая: что будет дальше?
После того, как все сложили вещи, люди сгрудились в одну большую толпу. В этой толпе не слышно было ни звука, всех охватило плохое предчувствие, и они несколько мгновений были словно под гипнозом.
Один из немногих сохранившихся
дореволюционных домов в Краснополье.
В это время послышался гул автомашины, и метрах в пятнадцати от колонны остановилась черная легковая машина. Люди увидели, что из машины вышел немецкий офицер с моноклем в глазу. Он в одной руке держал журнал, скрученный в трубочку, а в другой – стек. Как резвая лошадь, подбежал Евсей и открыл рот, чтобы доложить. Немец снял с глаза монокль и по-русски сказал:
– Выполняйт, – и пошел к небольшому торчащему из земли пню. Сев на него, он, посвистывая, развернул журнал и углубился в чтение, как будто все происходящее не имеет к нему никакого отношения. Немцы, в том числе и этот фашист, были уверены, что эту работу хорошо выполнят полицейские…
– Всем взять лопаты, будете закапывать это… место, – прокричал Евсей, обращаясь к крестьянам.
Те нехотя поплелись к грузовой машине, с которой сбрасывали на землю лопаты.
Спустя какое-то время на месте рва вырос курган, под которым лежали сотни расстрелянных. Земля, покрывшая место ужасного преступления, продолжала шевелиться, как бы сопротивляясь принять невинные жертвы в свои смертельные объятия. Вблизи свежевыросшего кургана валялись детские туфли, куклы и виднелись места, где алела обильно пропитая кровь.
Сидевший на пеньке немецкий офицер оторвал глаза от журнала, сложил его, встал, вынул из глаза монокль и, насвистывая, пошел к машине, громко стукнул дверцей, и машина, недовольно фыркнув, тихо тронулась с места. Полицейские, бряцая оружием, залезли в кузов покрытой брезентом машины и она, тяжело переваливаясь на ухабах, медленно удалялась с места расправы».
(Михаил Бас «Скорбный путь», Тель-Авив, 2001 г., с. 246–252).
Из письма бывшей узницы Краснопольского гетто Флеер Гиси Марковны в редакцию краснопольской газеты «Красное знамя»:
«Уважаемая редакция!
Мое имя – Флеер Гися Марковна (по мужу – Окиничева). Обращаюсь к вам за помощью, как к общественному органу, потому что знаю, что районку читают практически все. Мне нужно восстановить истину, что мои родители – Флеер Маня (Марк) Хаймович и Полякова Сося Лейбовна с детьми в 1941 году (до войны) – жили в Краснополье на улице Калинина. Дом, в котором мы родились, жили и учились и сейчас стоит.
В октябре-ноябре 1941 года мои родители, бабушка, сестра – Флеер Роня, 1921 года рождения и брат – Флеер Яков, 1924 года рождения и я находились, как и многие другие, на оккупированной гитлеровцами территории. Нас выселили из нашего дома в гетто – всех евреев переселяли в переулочки и назвали «гетто». Нам запрещали выходить за территорию, а на одежду повесили желтые звезды, это значило, что мы евреи.
И так было до октября-ноября 1941 года. В октябре расстреляли отца, в начале ноября – маму и бабушку, в конце ноября – сестру и брата. Мне и Шахнович Фриде Владимировне, у которой гитлеровцы также расстреляли родителей и трех детей, по воле судьбы удалось убежать и спрятаться.
Когда приехал отряд гитлеровцев, которые проводили массовые расстрелы, мы пришли к матери Героя Советского Союза М. Антонова и она нас несколько дней прятала. А потом дала нам какие-то свидетельства и под чужими фамилиями мы поехали в Гомель. В то время много людей путешествовали по дорогам. Так мы год под чужими фамилиями прожили в Гомеле, где я живу и сейчас.
В 1944 году мы приехали в Краснополье, взяли свидетельства для получения паспортов. Нам дали также свидетельство о расстреле родителей, но без печати и штампа, потому что их не было сразу после освобождения. За 56 лет это свидетельство потерялось. Больше я не обращалась за таким свидетельством, потому что оно было не нужно.
Наш дом брат продал в 1944-1945 годах. Теперь мне нужно установить, что мои родители, брат, сестра и бабушка были расстреляны, а я находилась вместе с ними с ноября 1941 года. Свидетельство нужно мне для предоставления в общественную организацию «Холокост». Я думаю, что есть еще в Краснополье люди, которые помнят фамилию Флеер. Может, откликнется кто-то из моих одноклассников. Может быть, есть где-то списки евреев, погибших в 1941 году. Я думаю, все знают места массовых захоронений. Это лес за колхозом имени Калинина и ров около кладбища в райцентре. Я много раз приезжала на могилы, за справкой не обращалась.
Сейчас в Краснополье родственников у меня нет. Несмотря на то, что прошло полстолетия, возможно, отзовутся добрые люди, которые нас знали, и тогда я приеду».
Давно отшумела война. Но и сегодня еще слышатся ее отголоски. Одни пытаются искать без вести пропавших родственников, другие – друзей, некоторым необходимо установить факты из их жизни в тяжелые годы.
Имена родственников Флеер Гиси Марковны с Краснопольского гетто есть в списке погибших евреев во время Холокоста на Краснопольщине.
«Красное знамя», 28 марта 1998 г.
Бывшие узники Краснопольского гетто становятся партизанами
Не все узники Краснопольского гетто смирились со своей тяжелой судьбой. Для многих борьба против оккупантов стала продолжением их жизни, чтобы навсегда покончить с фашизмом и его пагубной политикой уничтожения людей.
«…Ицков Семен Вениаминович, 1927 года рождения, в списке особого состава партизанской бригады «Вперед», которая действовала на территории Могилевской и Гомельской областей, считается рядовым партизаном с 2 августа 1942 года по 25 октября 1943 года. (1)
…На расстрел их гнали колонной по знакомым улицам Краснополья. Молча шли подростки и дети. Многие из них были очень маленькие и слабые настолько, что старшие несли их на руках. Конвоировали колонну эсэсовцы в черных мундирах с собаками.
Когда повернули к городскому кладбищу, Сеня Ицков догадался, что это конец. Он решил бежать. Поравнявшись с толпой, он незаметно шмыгнул в открытую калитку, а там огородами стал пробираться к лесу. Вслед ему раздавалась продолжительная автоматная очередь…
В 1941 году Сеня Ицков успел окончить только шесть классов Краснопольской средней школы. 6 «А» класс был лучшим пионерским отрядом в школе, классный руководитель В.Я. Горавская не могла нарадоваться детьми.
1 Справка Госбезопасности БССР, Центральный архив № 10/5-496, 15.07.85 г.
2 Л.В. Лобановский, «Бацькаўшчына», Мозырь, «Белый ветер», 2001 г., с. 126-128, 180.
Страницы книги Л.В. Лобановского «Война народная»:
«…Краснополье, август 1941 года. Из-за Сожа доносилось гулкое эхо войны. На восход отступали солдаты, а вслед за ними шли беженцы. Сеня с болью в сердце смотрел им вслед.
– А почему мы никуда не уезжаем? – спросил он у матери.
Она посмотрела на детей, которые жались около нее, и ответила:
– Куда мне с вами, когда вы один младше другого.
Скоро немецкие солдаты застучали коваными сапогами по улицам Краснополья. Началось насилие, разбой, расправы над мирными жителями. Погибли родители Сени, братья и сестры. И он остался один среди войны. Побег с гетто осуществил ночью.
…До войны Сеня Письман учился в 6 классе краснопольской средней школы, был пионером, любил заниматься в стрелковом кружке, которым руководил учитель П.Ф. Пузенков. Большой радостью для Сени был тот момент, когда ему на сборе пионерского отряда вручили значок «Юный ворошиловский стрелок».
И вот осенью 1941 года для 14-летнего ученика Сени Письмана наступил суровый экзамен. Нужно было принимать самостоятельное решение. И оно было принято: идти искать партизан. Долго блуждал Сеня по лесам Краснопольшчины, пока около деревни Березняки не встретился с бойцами партизанского отряда «Вторые». Отряд действовал на территории Гомельской и Черниговской областей, а также в Краснопольском, Хотимском, Кричевском районах Могилевской области.
Это были шаги в бессмертие юного героя Краснопольщины Сени Письмана, которому тогда исполнилось только 16 лет. (3)
1) Справка Госбезопасности БССР, 10.10.1985 г., № 10/3020;
2) Там же;
3) Л.В. Лобановский, «Война народная», Мозырь, «Белый ветер», 2002 г., с. 120-122.
Еврейское кладбище Краснополья.
Л.В. Лобановский, «Война и дети»:
«Дуглас» – транспортный самолет – набирал высоту. В салоне их было десять.
…На всякий случай Емельян Эскин написал обращение к сверстникам, которые придут на смену через 20 лет, и передал его командиру.
– Идем не на прогулку, – объяснял Емельян, – мало ли что может случиться… Родных у меня нет. Есть товарищи, комсомол, партия, Родина.
В обращение говорилось: «Я, солдат и комсомолец Эскин Емельян Наумович, 1926 года рождения, уроженец поселка Краснополье Могилевской области, и мои товарищи идем сейчас в опасный и неровный бой. Многие из нас не вернуться и утро 19 апреля 1944 года не увидят. А нам только по 16-18 лет, и покидать жизнь очень и очень не хочется. Помните: мы умираем, чтобы были вы, которые родились в этом году или немного раньше или позже. И вам также будет в свое время 16-18, и вы будете пользоваться свободой и счастьем, что мы для вас отстояли. Помните нас, которые прошли все муки пекла, созданного на земле коричневой чумой. У вас теперь красивая и добрая жизнь. Вы учитесь, берегите нашу Родину. Беречь Родину нужно не только тогда, когда она вдруг окажется в огне и крови, а значительно раньше, всегда и везде, объединившись со всеми народами в борьбе за мир…».
На счастье операция прошла успешно. Почти без боя десантники овладели первой казармой. Многие полицаи по своей воле перешли на сторону партизан. А во вторую казарму, где находилось командование гарнизона, направили ультиматум. Фашисты выкинули белый флаг. В результате хатыницкий гарнизон был захвачен спецгруппой в составе 10 человек.
Центр радиограммой поздравил весь состав группы с победой и приказал доставить пленных немецких офицеров со штабными документами на Большую землю самолетом, который специально выслали на аэродром Пинского партизанского соединения.
А обращение к сверстникам по предложению Саши Борисова решили направить в газету «Комсомольская правда». (1)
Много еще было организовано диверсий десантной группой «Орлы» с участием Емельяна Эскина. В июне 1944 года по заданию Центра группа передавала шифровки об отступлении фашистских войск и наносила вместе с местными партизанами удары по отступающим гитлеровцам.
После освобождения Брестской области группа десантников присоединилась к войскам действующей армии, чтобы продолжать путь на запад и помочь народам Европы освободиться от фашизма. День Победы Емельян Эскин встречал под Берлином. Расправу над теми, кто активно помогал оккупантам в уничтожении еврейского населения в Краснополье, осуществили краснопольские партизаны.
Л.В. Лобановский, «Война и дети», Мозырь, «Белый ветер», 2000 г, с. 61-63.
Подготовлено А. Литиным, И. Шендерович
Фото А. Литина