Category Archives: История калинковичского еврейства

Ш. Чепела. Судьбы, опаленные войной, или Письмо из прошлого

Мне, писателю и общественному деятелю, приходилось встречаться с разными судьбами. Некоторые из них трогают до глубины души, оставляя глубокий след в сердце. История, которую я хочу рассказать, из таких.

Скажем сразу, что, как и в любом давнем событии, вопросительных знаков в нашем рассказе немало, и на эти вопросы уже никто никогда не даст ответа. Впрочем, наверное, это и к лучшему. Стоит ли нам, через столько лет, судить об отношениях давно уже ушедших в вечность людей?

Пусть же тайны этой трагедии, семейные ссоры или непонимания останутся за кадром.

Вернёмся в нашу историю.

Начало её уходит корнями далеко, когда, еще до начала Второй Мировой войны, в Краснодар с военным оркестром попал талантливый молодой музыкант Борис Комиссарчик. Но рассказывать её лучше с середины. Потому что, по иронии судьбы, эта история была без начала…

Когда мы говорим о искалеченных войной судьбах, то в первую очередь представляем себе бомбёжки, пожары, горящие города. Но всё проходит, города отстраиваются, люди находят в себе силы жить. Так было и в нашем городе, Краснодаре, а героиня моего рассказа родилась за год до начала войны и мало что помнит о ней.

Итак, жила-была девочка Людочка. Жила в семье музыкальной и достаточно благополучной, – мама, отчим, братишка, бабушка. Скорее всего, она и сама не помнит, когда впервые попыталась узнать о своём родном отце.

Мы не знаем, кто придумал, и зачем сказал Людочке жестокие слова, которые перевернули всю Людочкину жизнь – а нет его, да и какой он тебе отец, и брака-то не было, ты случайно родилась, а потом он ушёл на фронт и без вести пропал, может, к немцам перебежал….

Кто был человеком, решившим обрушить такую информацию на ребенка, неизвестно, но можно представить себе жизнь девочки, одинокой, ненужной и нелюбимой во второй семье матери, которая поверила в это, её внутренний мир, боль и одиночество…

Об отце Людмила ничего не знала, да и не хотела знать. Слишком больно.

Людмила Борисовна закончила то же музыкальное училище, в котором учился ее отец. Отношения с семьёй были сложными, в неё не верили, ей не хотели помогать. По окончании училища уехала по распределению в Туапсе, где много лет преподавала в музыкальной школе, состоялась как талантливый педагог и музыкант. После возвращения в Краснодар и до сего времени преподавала фортепиано в Краснодарском музыкальном училище, среди её воспитанников виднейшие музыканты нашего края. Ей, одной из первых в Краснодаре, было присвоено звание заслуженного работника культуры Кубани. Прекрасный, умнейший человек, даже в почтенном возрасте поразительно красивая женщина. 10 мая 2020 года Людмиле Борисовне исполняется 80 лет.

Сын её, Александр, с отличием окончил техникум, затем институт. Вместе с этим всегда серьёзно занимался музыкой – он лауреат многих Всероссийских конкурсов и фестивалей, известный в Краснодарском крае певец с превосходным голосом. Внуки. Хорошая семья. Но однажды, случайно, в разговоре я спросила Людмилу Борисовну об отце. Её короткий рассказ обнажил невероятную боль, которая за столько лет ничуть не уменьшилась. Боль, которая, казалось, наполнила собой всё вокруг…

Всю жизнь Александр, единственный ребенок у матери, жалел, что у него нет большой и дружной семьи. Открывшиеся военные архивы дали людям возможность заглянуть в далёкое прошлое, и он включился в активные поиски. В архивах узнал, что дед пропал без вести под Сталинградом. Что родом он из Калинковичей, города в Беларуси. Дальше поиски не продвинулись, но пришло осознание национального вопроса, которое привело Александра в общество еврейской культуры, в новый для него мир, на программу «Хаскала», где, кроме знакомства с традицией и культурой народа, поднимался вопрос о поисках своих корней.

Горячее желание найти родственников, если кто-то из них жив, заразило и меня. А дальше всё было просто, так, как и бывает, когда Всевышний хочет показать людям чудо.

Я сидела за компьютером и размышляла о судьбе этой семьи. Какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что информация, полученная Людмилой Борисовной в детстве, лживая. И я решительно набрала в поиске три слова – Борис Комиссарчик, Калинковичи.

Мне тут же открылась статья на незнакомом израильском сайте, где я прочитала такие слова:

«Чтобы как-то облегчить жизнь семьи, ещё мальчиком Бориса – старшего брата отца – взяли в военный оркестр местной воинской части, где ему не только выдавали военное обмундирование, но и кормили. А это было очень важным подспорьем семье!

Жаль Бориса: с первых же дней войны его мобилизовали на фронт, и родители от него получили единственное письмо, где он сообщал, что их перебрасывают на Сталинградский фронт. Больше о Борисе мы ничего не знаем – пропал без вести. Спасибо, что имя Бориса упоминается в списках погибших евреев – жителей Калинковичей.

… – Борис был талантливым музыкантом: он играл практически на всех духовых инструментах, начиная от тубы и кончая кларнетом!»…

Ну, надо же, всё сходится, неужели он?

Понадобилось три дня для того, чтобы связаться с автором статьи, и, да, он оказался двоюродным братом Людмилы Борисовны, дядей Александра.

И вот тут мы вернёмся к началу.

Итак, перед войной, в конце тридцатых годов военный оркестр, где служил Борис, перевели в Краснодар. Как раз в эти годы, в 1938 году, Краснодарское музыкальное училище закончила Маргарита, талантливая пианистка, отец которой был дирижером оркестра.

Так встретились и полюбили друг друга двое молодых, красивых и талантливых музыкантов, Борис и Маргарита. В 1940 году в молодой семье родилась дочка, Людочка, очень похожая на отца. Счастливая семья, прекрасное будущее…

Если бы не война…

Второй ребенок, Петя, родился, когда фашистские войска уже шагали по нашей земле. В июле 1942 года военный оркестр, где служил Борис, срочно выехал из города, в августе 1942 года Краснодар был оккупирован, и только после освобождения города пришло извещение о том, что Борис пропал без вести. Петя, к сожалению, войны не пережил, и Маргарита с Людочкой остались одни.

Семья Бориса было эвакуирована из Беларуси в Саратов. Те евреи, кто не захотел или не смог уехать из Калинковичей, надеясь на порядочность «высококультурной немецкой нации», более восьмисот человек, включая маленьких детей, были расстреляны осенью 1941 года…

Мама и сёстры Бориса уехать успели. Все мужчины ушли воевать. Пока была такая возможность, Маргарита вела переписку со свекровью, и одно из писем до наших дней бережно хранилось в семье Комиссарчиков.

Когда пришло извещение о том, что Борис пропал без вести, что-то изменилось, и мы уже никогда не узнаем, по какой причине прекратились её отношения с семьей погибшего мужа.

Маргарита во второй раз вышла замуж, началась другая жизнь. Людмила, искренне верившая в жестокую ложь, никогда не пыталась найти родственников со стороны отца.

Однако, в начале 1960-х родственники отца пытались разыскать Людмилу. Они приезжали в Краснодар, но встреча не состоялась. Невозможно сейчас понять, почему Маргарита приняла такое решение. Не стоит забывать о том, что в России антисемитизм был явлением государственным, возможно, дело в этом. Другая семья, новая, благополучная жизнь. Может, хотелось забыть навсегда страшные военные годы – не нам судить. Связь оборвалась, казалось бы, навсегда…

Комиссарчики и сейчас живут в Беларуси, да и не только, во всех уголках нашей планеты можно найти членов этой большого рода.

Младший брат Бориса, Наум, прошёл всю войну и вернулся в Беларусь. Своего сына назвал Борисом в память о старшем брате. Именно Борис Наумович и написал ту статью на независимом израильском сайте, которую случайно – или не случайно, ведь ничего случайного не бывает, – обнаружила я.

На семейном дереве Комиссарчиков есть место для потерянных давно родных людей. К истории рода Борис Наумович относится очень внимательно и чутко.

 

Хочу выразить огромную благодарность Борису Наумовичу за то, что он переслал нашедшимся родственникам реликвию – письмо, в далёком 1942 году написанное Маргаритой матери и сёстрам мужа. Оно, пропитанное любовью к мужу и детям, стало волшебным лекарством для души Людмилы Борисовны. Тёплые строки, написанные знакомым почерком мамы, сразу разрушили страшную сказку, кошмаром нависавшую над её жизнью.

Оказывается, была хорошая семья, любящий отец, погибший на фронте, бабушка, тетя и дяди, которые помнили о ней всю жизнь. И вот – совсем недалеко, в Беларуси, живут двоюродные брат и сестра, их дети, огромная семья, родные люди. И, конечно, фотография самого Бориса, фотография отца, впервые в жизни взятая в руки. Как они похожи между собой, отец, дочь и внук, Александр!

И слёзы есть, конечно, но это уже другие слёзы – слёзы облегчения и радости.

Барух Ата, Адонай…

Шуламита Чепела,

г. Краснодар

От редактора belisrael

Эта удивительная история должна стать укором тем моим знакомым еще со школьных лет, которые не только не откликались на просьбы вспомнить семейные истории, или хотя бы прислать старые снимки, но от кого слышал и такое: “бросай ты это дело, никого не интересует прошлое…“.

О людском безразличии не раз писал мне и писатель, историк и краевед полесского края, калинковичанин Владимир Лякин, который сталкивался с подобным. Но при всех трудностях жизни в Беларуси, проблем со здоровьем, он продолжает заниматься делом жизни и потому  около 2 лет назад сообщил о том, что в Калинковичско-Мозырский военно-исторический клуб «Поиск» пришла просьба из Самары от Ирина Богачёвой из поискового отряда «Авиапоиск»:

«Мы занимаемся изучением истории 100‑й гвардейской стрелковой дивизии, воевавшей на Карельском фронте в 1944 году. В данном случае речь идет о судьбе 3‑го батальона 304‑го гвардейского Венского стрелкового полка. Известно, что батальон погиб 8 июля 1944 года, попав в финское окружение. Комбатом был Исаак Наумович Рачинский (Рагинский), родившийся в 1911 году в Калинковичах.

Обращаюсь к вам с просьбой: помогите найти родных комбата в Калинковичах. Планируем подготовить материал о комбате, нужны фото и подробности биографии. Заранее спасибо…».

Результатом поиска стало то, что спустя 75 лет близкие героя войны узнали историю его гибели.

О подвиге комбата Рагинского, его корнях и родственниках

Присылайте материалы на самые разные темы, а также не забывайте о важности поддержки сайта и, что не менее важно, его активных авторов.

Опубликовано 01.05.2020  19:07

Отклик

При военном оркестре 109-го стрелкового полка был взвод воспитанников из числа калинковичских школьников. Мне рассказывал об этом Борис Матвеевич Брегман (1921-2008), который сам был в нем вроде с 5-го класса. Они были зачислены на все виды довольствия, имели обмундирование, кроме музыки занимались после школьных уроков в военном военном городке еще строевой подготовкой и спортом. Когда летом 1939 года полк отправили на Дальний Восток, где был конфликт с японцами, школьников оставили дома, а полковой оркестр, как предполагаю по материалам статьи, перевели в Краснодар. За 12 лет до этого 109-й полк перевели в Калинковичи как раз с Кубани, туда, наверное, его и хотели вернуть потом. Полк остановили где-то в Сибири, т.к. осенью советско-японский конфликт завершился, но в начале 1940 отправили на советско-финскую войну. Туда успел прибыть и немного повоевать только разведывательный батальон капитана К. Бакуна, остальной полк задержали в Витебске. Там он и был до начала войны с немцами, попал в окружение и погиб в июле 1941 года. Кузьма Бакун с немногими, правда, спасся, пришел в Калинковичи уже занятые немцами, летом 1942 года собрал местный партизанский отряд, потом был командиром 99-й Калинковичской партизанской бригады, после войны несколько лет здесь 1-м секретарем райкома партии. Вот так война людские судьбы поломала и перепутала.

Владимир Лякин

Добавлено 03.05.2020  08:45

Наталля Агарэлышава разважае пра сінагогі Гомельшчыны

Выкарыстанне патэнцыялу былых і існуючых сінагог Гомельшчыны: гісторыя, праблематыка, магчымасці

Для беларускіх мястэчак пачатку ΧΧ ст. былі характэрныя царква, касцёл і сінагога (часам – і мячэць), якія звычайна стаялі ў цэнтры. Паводле этнічнага складніка пасля беларусаў на другім месцы былі габрэі, якія складалі 14,1% (каля 1,2 млн. чалавек) ад усяго насельніцтва [1]. Даследчык Бэн-Цыён Пінчук прадставіў дадзеныя аб тым, што ў 1897 г. габрэйскае насельніцтва дамінавала (складала звыш 80% насельніцтва) у 462 мястэчках ва ўсёй рысе аседласці [3].

Усе змянілася пасля 1940-х гг., калі габрэйскае насельніцтва пацярпела ў час Халакоста (з тых, хто застаўся на акупаванай тэрыторыі, загінула каля 96% – статыстыка Яд Вашэм, 1991 г.). У апошнія дзесяцігоддзі існавання Савецкага Саюза ў беларускіх габрэяў з’явілася магчымасць з’ехаць у Ізраіль або іншыя краіны. Але засталося матэрыяльнае ўвасабленне габрэйскай культуры – сінагогі, вакол якіх некалі круцілася ўсё жыццё абшчыны. Што ж такое сінагогі і як яны выкарыстоўваюцца цяпер? Сінагога – гэта любое памяшканне, прызначанае для грамадскай малітвы, якая заўсёды была і застаецца яе галоўным прызначэннем. Аднак у Талмудзе сінагога толькі адзін раз названа «домам малітвы» (бейт-тфіла). Як правіла, яе функцыі значна шырэй – з старажытных часоў і па сённяшні дзень яна завецца «дом сходу» (бейт-кнесет), ці ў больш звыклай для нас грэчаскай версіі – «сінагога» (συναγωγή). У адпаведнасці са сваёй назвай, сінагога з’яўляецца месцам адукацыі, правядзення сустрэч, сходаў, розных урачыстасцяў як для ўсёй абшчыны, так і для яе асобных чальцоў [4].На сённяшні час у Беларусі дзейнічае каля дзесяці сінагог, з іх тры – у г. Мінску [5]. Будынкаў сінагог, якія не выконваюць свае першапачатковыя функцыі, захавалася каля 70, і выкарыстоўваюцца яны пад розныя гаспадарча-бытавыя патрэбы: складскія памяшканні, рамонтныя майстэрні, крамы, жытло і г.д. І гэта – у лепшым выпадку, бо некаторыя з іх проста пустуюць і стаяць у руінах [2, 5]. Я вырашыла разгледзець сінагогі Гомельшчыны – вобласці Беларусі, дзе іх захавалася менш за ўсё. Навізна даследавання – у тым, што сінагогі Гомельшчыны дагэтуль падрабязна не вывучаны і не апісаны (аднак ёсць асобныя публікацыі пра жыццё габрэйскіх суполак Беларусі).

Мал. 1. Касцялянскі А. Р. Сінагога ў Нароўлі. 1927 г. Нацыянальны мастацкі музей Рэспублікі Беларусь (фота аўтаркі). Будынак страчаны.

Падчас даследвання я высветліла, што сінагогі, якія дзейнічаюць у першапачатковым будынку, знаходзяцца ў самым г. Гомелі.

Мал. 2. Былы будынак сінагогі «Рош-Піна» у Гомелі, дзе зараз знаходзяцца ўсе габрэйскія суполкі горада (фота аўтаркі)

Так, будынак сінагогі «Рош-Піна» (год пабудовы – 1870) пасля ўсіх выкарыстанняў і перабудоў усё ж такі вярнулі габрэйскай суполцы Гомеля. Зараз асноўны карыстальнік будынка – грамадскае аб’яднанне «Гомельская абласная габрэйская суполка “Ахдут”». Па адрасе вул. Чырвонаармейская, 1а, зараз знаходзяцца дзве сінагогі: «Бейт Якаў» (артадаксальны іўдаізм) і «Кадзіма» (рэфармісцкі іўдаізм). Акрамя гэтага, у будынку размешчаны наступныя габрэйскія суполкі: супольная бібліятэка, клуб «Менора», грамадскае аб’яднанне «Гомельскі абласны габрэйскі дабрачынны цэнтр “Хэсэд Бат’я”», грамадскія аб’яднанні «Сахнут» і «Кэшэр», моладзевае аб’яднанне «Тхія», гарадская арганізацыя Беларускага саюза габрэяў – ветэранаў Вялікай Айчыннай вайны, габрэйскі навучальна-інфармацыйны цэнтр, культурна-гістарычнае таварыства «Арыэль», габрэйская нядзельная школа, дзіцячы садок-школа «Атыква», танцавальны гурток, ВІА «Мішпаха», хор «Аідышэ Лід», праграмы «Умелыя ручкі» і «З рук у рукі» і іншыя [9]. Тут можна зрабіць выснову, што ў абласным цэнтры існуе моцная габрэйская суполка, намаганнямі якой атрымалася не толькі захаваць і вярнуць будынак сінагогі, але і ўключыць у супольнае жыцце каля 1000 габрэяў горада [6, 9].

Зусім іншая сітуацыя склалася ў населеных пунктах, дзе засталіся будынкі былых сінагог, а габрэйскія суполкі невялікія (і дзе жывуць пераважна габрэі сталага ўзросту). Так, будынак сінагогі ў Калінкавічах да нядаўняга часу быў заняты пунктам аховы грамадскага правапарадку, але цяпер ахоўнікам перадалі новы будынак, а стары пустуе. Габрэйская супольнасць г. Калінкавічы збіраецца ў хаце, пераробленай унутры пад сінагогу (на той жа вуліцы) [10].

Мал. 3. Былы будынак сінагогі ў Калінкавічах, у якім да нядаўняга часу быў размешчаны пункт аховы грамадскага правапарадку, зараз пустуе (фота аўтаркі)

У гарадскім пасёлку Парычы будынак былой сінагогі займае дзіцячая бібліятэка, а ў Чачэрску – малітоўны дом хрысціян-баптыстаў.

Мал. 4. Былы будынак сінагогі ў г.п. Парычы, зараз – дзіцячая бібліятэка (фота: globus.tut.by)

Мал. 5. Былы будынак сінагогі ў Чачэрску, гісторыка-культурная каштоўнасць, зараз – царква хрысціян-баптыстаў (фота: globus.tut.by)

Дарэчы, гэта адзіны будынак сінагогі на Гомельшчыне, які мае статус гісторыка-культурнай каштоўнасці з часткова захаванай аўтэнтычнай архітэктурай [2, с. 142, с. 144]. Кіраўнік праекта «Гісторыя габрэяў у Беларусі» у Тэль-Авіўскім універсітэце, доктар гістарычных навук Л. Смілавіцкі (паводле нашых звестак – кандыдат гістарычных навук, або PhD. – belisrael) піша, што ў г. Рэчыцы захаваўся будынак былой сінагогі насупраць гарвыканкама, але навукова гэта не падцверджана [7].

Таксама былі выяўлены асноўныя праблемы выкарыстання будынкаў былых сінагог:

1. Зніклая памяць (пра габрэйскую культуру і спадчыну сярод беларусаў);

2. Выпадкі неталерантнасці і вандалізму (Калінкавічы, Гомель);

3. Адсутнасць запыту на выкарыстанне будынкаў былых сінагог у першапачатковым выглядзе (невялікая колькасць наведвальнікаў габрэйскіх суполак у Калінкавічах і Парычах, адсутнасць суполкі ў Чачэрску).

У сувязі з гэтым паўстаюць пытанні інтэрпрэтацыі былой/сённяшняй матэрыяльнай габрэйскай спадчыны. Прааналізаваўшы сітуацыю з сінагогамі Гомельшчыны, я бачу наступныя шляхі яе вырашэння:

• Вывучыць па розных крыніцах (навуковыя публікацыі, архівы, сайты габрэйскіх суполак і арганізацый) метамарфозы, што адбываліся з сінагогамі Гомельскай вобласці ў перыяд 1945-2000 гг.;

• Вывучыць сітуацыю са станам існуючых і перабудаваных сінагог «на месцы»;

• Высветліць адносіны да гэтых будынкаў як мясцовага насельніцтва, так і габрэйскіх суполак (падрыхтаваць апытальнікі і правесці інтэрв’юіраванне).

Таксама мае быць праведзены SWOT-аналіз:

Унутраныя фактары Strengths (моцныя бакі):

– багатая і драматычная гісторыя габрэяў у Беларусі (у тым ліку – і ў Гомельскай вобласці);

– прысутнасць габрэйскіх суполак Гомельшчыны ў сацсетках (Фэйсбук, Укантакце, Аднакласнікі, Інстаграм);

– зацікаўленасць сярод габрэйскіх суполак матэрыяльнай спадчынай свайго народа

Weaknesses (слабыя бакі):

– абмежаваная інфармацыя пра габрэйскую спадчыну Гомельшчыны;

– адсутнасць адзінага сайта пра габрэйскую спадчыну Гомельшчыны (у т. л. пра сінагогі);

– няма фінансавых укладанняў з боку ўладаў;

– адсутнасць рэкламнай прадукцыі пра габрэйскую спадчыну на «месцах»

Знешнія фактары Opportunities (магчымасці):

– магчымасць вывучаць архіўныя і іншыя крыніцы для далейшай інтэрпрэтацыі матэрыялу;

– магчымасць папулярызацыі габрэйскай спадчыны на тэматычных выставах, кірмашах, этнафэстах і г.д.;

– магчымасць дапамогі з-за мяжы (Ізраіль, ЗША і г.д.)

Threats (пагрозы):

– выпадкі і спробы вандалізму;

– адсутнасць зацікаўленасці і інфармаванасці сярод мясцовага насельніцтва, уладаў і г.д.

 

Пасля гэтага можна вывучыць станоўчыя прыклады выкарыстання будынкаў былых сінагог на патрэбы мясцовай супольнасці. І тут самы яскравы прыклад – праца Беларускага камітэта ICOMOS па выкарыстанні будынка былой Ашмянскай сінагогі [8].

А далей ужо можна прапанаваць наступны набор дзеянняў:

• Распрацоўка турыстычнага маршруту «Па слядах былых штэтлаў Гомельшчыны»;

• Здымкі фільма/рэкламнага роліка пра жыццё былых штэтлаў Гомельскай вобласці ў фокусе з сінагогамі як «сведкамі» матэрыяльнай габрэйскай культурнай спадчыны;

• Развіццё зацікаўленасці мясцовых супольнасцяў у вывучэнні гісторыі Палесся (можна на базе краязнаўчых музеяў);

• Распрацоўка рэкламнай прадукцыі пра габрэйскую спадчыну Гомельшчыны.

Н. Агарэлышава, г. Мінск

Крыніцы

  1. Беларусы: Т. 4: Вытокі і этнічнае развіццё. Мінск: Ін-т мастацтвазнаўства, этнаграфіі і фальклору, 2001, 221 с. – 4 т.
  2. Синагоги Беларуси. Каталог существующих зданий /сост. А. Еременко, М. Райхинштейн. – Иерусалим, 2019, 148 с.
  3. Pinchuk,B. C. How Jewish Was the Shtetl? // Polin. 2004. №17. P. 112.
  4. https://toldot.ru/articles/articleshtml?fbclid=IwAR01hK7jUuWBalwZB_qVqrbvCdQA0bHnt5XHIT_iR_HHbjUu7TkGV7DF_GQ
  5. https://globus.tut.by/type_tn_sinag_dejstv.htm
  6. https://toldot.ru/blogs/toldotplus/toldotplushtml
  7. http://nashkraj.info/evrejskie-adresa-rechitsy/
  8. https://nash-dom.info/54337
  9. Матэрыялы інтэрв’ю №№ 1 і 2 з прадстаўнікамі габрэйскіх суполак г. Гомеля.
  10. Матэрыялы інтэрв’ю № 3 з прадстаўніком габрэйскай суполкі Калінкавічаў.

Опубликовано 26.03.2020  15:23

Ш. Зоненфельд. Голос безмолвия (6)

(продолжение; начало2-я ч., 3-я ч., 4-я ч., 5-я ч. )

Основание организации ¨Аль тидом¨

Рав Цви Бронштейн

Вскоре после окончания Второй мировой войны между Советским Союзом и Польшей было подписано соглашение о том, что более двухсот тысяч польских граждан, бежавших во время войны из Польши в СССР, имеют право вернуться; они назывались репатриантами.

Среди этих людей было тысяч двадцать евреев. Большинство, воспользовавшись разрешением, уехали в Израиль, а часть осталась в Польше. Их дети, родившиеся в СССР, не были обрезаны. Представители этих евреев обратились к руководству движения «Агудат‐Исраэль» в США с просьбой прислать к ним в Польшу моэля.

Рав Элимелех Трес, который в то время был главой «Агудат- Исраэль» в США, собрал руководящих деятелей движения, чтобы обсудить эту просьбу. В «Агудат Исраэль» было специальное подразделение, занимавшееся помощью евреям в тех странах, где они находились в тяжелом положении. Главной проблемой было найти моэля, имевшего специальную подготовку, чтобы делать обрезание взрослым. У рава Цви Бронштейна был в этом деле большой опыт и официальное разрешение проводить эту операцию, по‐ скольку она относится уже к сфере хирургии и обычного удостоверения, какие имеются у моэлей, здесь было недостаточно.

Рав Бронштейн согласился взять на себя эту миссию. С этого момента он начал выезжать в страны Восточной Европы и сделал там обрезание тысячам детей и взрослых. Побывал он и в СССР.

В Киев он приехал через несколько месяцев после смерти моего папы. Утром он пришел помолиться в синагогу, а после молитвы спросил, где можно найти какую‐нибудь кашерную еду. Один из уважаемых членов общины, тезка и однофамилец рава реб Ѓершель Бронштейн (Цви на иврите и Ѓершель на идиш означают «олень»), сказал ему:

– Единственное место, где вы сможете есть и пить без всяких опасений и где вас примут со всей душой, – это дом вдовы Алты‐ Бейлы Майзлик, живущей недалеко от синагоги.

– Как туда пройти? – спросил гость.

Реб Ѓершель, боявшийся, по понятной причине, выходить из синагоги вместе с иностранцем и сопровождать его, сказал:

– Я выйду первым, а вы – немного погодя. Перед входом в дом вдовы я постою с минуту и уйду, а вы войдете в подъезд и спуститесь в подвал, где она живет.

Оказавшись в полутемном подъезде, рав Бронштейн поскользнулся на ступеньках, не удержался на ногах и, скатившись вниз, сильно ударился о нашу дверь. Услышав удар, мама испугалась. Она вышла и увидела незнакомого еврея, лежащего на ступеньках и с трудом пытающегося подняться. Мама позвала меня; мы помогли ему встать, ввели в квартиру, познакомились с ним и накормили его завтраком.

Крещатик – центральная улица Киева

Вскоре рав Бронштейн почувствовал себя членом нашей семьи и столовался у нас все время, пока был в Киеве. Между нами завязались дружеские отношения; у меня было ощущение, что с этим евреем я могу откровенно говорить обо всем, что волновало меня.

Ясно, что наше знакомство с иностранцем, тем более из США, было для нас очень опасно.

¨Торжественный прием¨: шваброй по голове…

Чтобы дать читателю наглядное представление о том, с каким страхом была сопряжена в те годы хоть какая‐то связь с иностранными гражданами, стоит рассказать лишь о двух случившихся с равом Бронштейном в Советском Союзе историях.

Во время его прощания с адмором из Любавичей перед первой поездкой рава в СССР адмор попросил его взять с собой книгу «Танья» и передать ее его родственнику, раву Янушу Гур‐Арье, который жил во Львове и имел официальное звание городского рав‐ вина.

Прибыв во Львов, рав Бронштейн разыскал дом рава Гур‐Арье. Войдя в квартиру, он увидел его в постели, в тяжелом состоянии. Жены хозяина в это время не было дома. Рав Бронштейн представился, протянул больному книгу и передал привет от адмора. Рав Януш обрадовался и был чрезвычайно растроган.

Когда жена рава Януша вернулась и услышала, что их гость – американец, у нее началась истерика. Схватив швабру, она стукнула ею рава по голове и завопила:

– Уходи немедленно! Вон из дома! Убирайся сейчас же! Не желаю видеть тебя ни секунды!

Женщина открыла дверь и с дикими криками выгнала рава Бронштейна на улицу.

Соседи‐доносчики и агенты КГБ, постоянно шнырявшие у дома рава Януша, могли убедиться в том, что жена раввина городской еврейской общины – настоящая советская патриотка.

В точности такая же история случилась с равом Бронштейном во время его следующего визита во Львов, через год. В субботу после утренней молитвы его привели в дом рава Мани Сегалова, большого знатока Торы и духовного руководителя львовских евреев. Гость вошел в дом и сердечно приветствовал жену рава Мани словами «Шабат шалом». Жена хозяина Хая, не ответив на приветствие, схватила швабру с намотанной на нее половой тряпкой и хватила ею гостя по голове, выкрикивая громким голосом проклятия в адрес американских империалистов, которые виноваты во всех бедах на свете.

После смерти рава Мани рабанит Хая переехала в Израиль. Когда она узнала, что рав Бронштейн находится там же, она приехала к нему и попросила прощения за тот скандальный «прием».

¨Не молчите!¨

В первую же встречу с равом Бронштейном я рассказала ему о завещании папы и о его последней просьбе. Перед прощанием я сказала ему:

– Не молчите! Делайте хоть что‐нибудь для советских евреев, страдающих за «железным занавесом»! Вы молчали во время Второй мировой войны – и шесть миллионов евреев были уничтожены. Если будете и дальше молчать – нас станет меньше еще на три миллиона!

Я объяснила ему, что положение евреев в СССР в чем‐то даже хуже, чем в нацистской Германии. Ведь если еврей умер или убит, то, по крайней мере, душа его остается чистой. Потеряв этот мир, он обретает мир грядущий. А здесь евреи забывают наследие отцов, ассимилируются, вступая в смешанные браки, и их дети уже не будут принадлежать к народу Израиля. И все же многих еще не поздно спасти для еврейства. На наших братьях из свободных стран лежит огромная ответственность: пока они молчат, наше положение только ухудшается.

Рав Бронштейн, как и многие другие евреи на Западе, был убежден, что советское еврейство окончательно потеряно для своего народа. Молодое поколение абсолютно ничего не знает о своих корнях, и для него уже ничего нельзя сделать. Стариков же становится все меньше и меньше, так что полное исчезновение советского еврейства – лишь вопрос времени. Кроме того, советское общество настолько закрыто и недоступно для вмешательства снаружи, что всякая попытка помочь будет в большей степени актом пропаганды, чем реальной помощью. Такова была точка зрения еврейских организаций во всех странах свободного мира. И вдруг американский еврей слышит от молодой еврейской девушки исходящий из глубины сердца призыв: «Не молчите! Не оставляйте на произвол судьбы русское еврейство!» Это означало, что есть еще кого спасать. А раз так – ясно, что нельзя молчать!

Мама, участвовавшая в этой беседе, добавила:

– Приезжают сюда религиозные деятели из Америки, фотографируются с нами, будто мы диковинные звери в зоопарке, а потом возвращаются домой и делают себе рекламу этими фотографиями. Никакой практической помощи мы не получаем. Я очень надеюсь, что вы, рав Бронштейн, будете вести себя иначе и сделаете для советских евреев хоть что‐то реальное!

Рав Бронштейн действует

Вернувшись в США, рав Бронштейн собрал конференцию раввинов и религиозных общественных деятелей и рассказал на ней о своей поездке и нашей беседе. На этой конференции была создана организация «Аль тидом». Ей удалось пробудить в американском обществе интерес к положению советского еврейства и организовать ряд важных мероприятий, о которых еще в течение нескольких десятилетий после этого будет знать только ограниченный круг людей.

После нашей встречи рав Бронштейн стал часто приезжать в Советский Союз. Он близко познакомился с положением советских евреев, и каждый его приезд становился неповторимым и захватывающим детективным рассказом на одну и ту же тему: усилия по возвращению советских евреев к своим корням.

Второй визит состоялся через несколько месяцев после создания новой организации. На этот раз при въезде рав Бронштейн декларировал целью своей поездки изучение старых еврейских кладбищ в Восточной Европе и СССР.

Роль исследователя древних кладбищ давала ему возможность вступать в прямой контакт с советскими евреями, избегая слишком уж пристального внимания КГБ, поскольку единственным местом в СССР, где не торчали на каждом шагу длинные уши этой организации, были именно кладбища.

Из города в город распространялся среди посетителей синагог слух о работе, которую ведет в СССР американский раввин.

Рав Бронштейн среди еврейских активистов и отказников (второй слева)

Двадцать два обрезания

Многим молодым евреям Киева стало известно, что в город приехал американский раввин, к тому же – моэль. Они связались с ним, и был назначен день обрезания двадцати двух юношей, заявивших раву Бронштейну:

– Хотим быть евреями!

В качества места для проведения операции была избрана комната для обмывания покойников на еврейском кладбище. Операционным столом служила плита, на которую обычно клали умерших. Ребята принесли с собой водку, необходимую как в качестве обезболивающего средства, так и для послеоперационного «лехаим!».

Помещение для обмывания покойников на еврейском кладбище, в котором делались подпольные операции брит‐мила

Молодые люди спорили между собой – каждому хотелось быть первым, на случай, если власти помешают моэлю довести дело до конца.

Я крутилась неподалеку, одетая в черное, изображая из себя родственницу покойника, которого сегодня хоронят, и смотрела по сторонам, чтобы вовремя предупредить собравшихся о появлении посторонних. Для сигнализации мы натянули шнур, один ко‐ нец которого был прикреплен к кладбищенским воротам, а второй пропущен через окно той комнаты и привязан к кувшину с водой, из которого обливают умерших. Заметив что‐то подозрительное, я должна была потянуть за шнур; кувшин сдвинется, и по этому сигналу те, до кого еще не дошла очередь, должны были быстро рассеяться между могил среди посетителей кладбища. Но, слава Богу, в тот день «коллективное обрезание» прошло благополучно.

Школа моэлей

В каждый свой приезд рав Бронштейн привозил несколько комплектов хирургических инструментов для обрезания. К нему специально приезжали еврейские врачи‐урологи, в основном из маленьких больниц на периферии, и он обучал их работе моэля. Вернувшись в свои больницы, они по просьбе родителей новорожденных обследовали малышей, ставили им диагноз «фимоз» – сужение отверстия крайней плоти – и благодаря этому могли делать обрезание по всем законам Торы. Ясно, что эти врачи рисковали не только своей карьерой, но и свободой. Среди тех, кто к ним обращался, вполне мог оказаться провокатор. Да и больничному начальству могло показаться подозрительным, что среди прошедших операцию у этого еврейского уролога уж очень много еврейских детей с такой не столь уж частой патологией, как фи моз…

Еще, и еще, и еще брит‐мила…

Масло из страны Израиля

В один из своих приездов в Киев, накануне праздника Ханука, рав Бронштейн привез несколько бутылок оливкового масла из Израиля. Весть об этом моментально разнеслась среди постоянных посетителей нашей синагоги. Наутро все пришли с маленькими бутылочками, и каждый получил несколько чайных ложек оливкового масла из Эрец‐Исраэль. Нашу радость по поводу этого масла невозможно описать; когда оно закончилось, один молодой человек подошел и стал упрашивать рава, чтобы тот накапал на его костюм то, что осталось в бутылке. Рав Бронштейн спросил его:

– Вам не жаль хорошего костюма, на котором останутся пятна от масла?

Тот ответил:

– Напротив! Я вижу для себя великую честь в том, чтобы на моей одежде было пятно от чистого масла из Израиля. Для меня это будет самое лучшее украшение!

Рав Бронштейн на Красной площади в Москве

Встречи в подполье

Подпольная группа

В главе «Завещание папы и его смерть» я приводила его слова:

«Ты, Батья, должна стать моим кадишем и моим памятником!». Я не знала, как осуществить это его желание, пока к нам не начал приезжать рав Цви Бронштейн и другие посланцы из‐за рубежа и была создана организация «Аль тидом». В среде киевской молодежи понемногу стала налаживаться еврейская жизнь и образовалась подпольная группа, члены которой вели жизнь, основанную на еврейских ценностях. Главным у нас было совместное изучение иврита и основ иудаизма.

Нам приходилось использовать все наши способности и прилагать усилия для соблюдения конспирации; в Советском Союзе, где каждый не похожий на других находился под пристальным наблюдением, это было чрезвычайно трудно. Но, как известно, для изощренного еврейского ума ничего невозможного нет.

Назначая встречу, нужно было позаботиться о том, чтобы прий ти на нее и разойтись в конце благополучно; для этого у нас была разработана целая система мер безопасности. Идя на встречу, нужно было проверить, нет ли за нами «хвостов». При малейшем подозрении нужно было остановиться у витрины, будто бы разглядывая ее, а на самом деле бросая взгляды по сторонам и изучая обстановку вокруг. Если подозрение усиливалось, нужно было уйти от слежки, например, спуститься в метро, сесть в вагон – и выскочить из него в последний момент перед тем, как двери закроются.

Везде, где я бывала, старалась запомнить укромные места, входы и выходы. Мы предпочитали встречаться в домах с черным ходом, через который можно было скрыться в случае опасности.

Наша группа изобрела для себя особый жаргон и систему кодов, чтобы сбивать с толку следивших за нами. К примеру, мы давали улицам и площадям свои собственные названия, так что если даже наши телефонные разговоры прослушивались, это должно было затруднить слежку.

Наши наглядные пособия

Кукла в окне

Мы с друзьями разработали строгие правила конспирации – множество разных приемов и уловок. Всякий раз приходилось изобретать что‐то новое; использовать дважды одно и то же было небезопасно. Приходили, мы, конечно, только по одному, всячески стараясь не привлекать внимания. Был специальный знак – сигнал, что в квартире, в которой мы встречаемся, что‐то не в порядке и следует немедленно удалиться: кукла, сидящая на подоконнике. Через какое‐то время нужно было вернуться; если кукла по‐ прежнему в окне, надо вновь уйти, а если она и на третий раз остается там же – встреча отменяется.

Этот прием работал у нас долго – даже, как оказалось, слишком долго – и стал в конце концов для нас ловушкой.

Это случилось, насколько я помню, в 1961 году. Дворовые дети, приученные советским воспитанием доносить, пришли в милицию и рассказали, что у одного из соседей в окне часто появляется красивая кукла, хотя в этой семье нет детей. И она то появляется там, то исчезает; это непонятно и очень подозрительно.

Милиция отнеслась к их словам со всей серьезностью, организовала слежку за входившими и в конце концов поймала нас «на горячем», в момент нашей сходки. В самой квартире, впрочем, не нашли ничего подозрительного: на столе лежал номер «Советише геймланд» – официально издававшегося в СССР журнала на языке идиш. Действительно, мы старались не держать никаких «компрометирующих» книг или тетрадей; то, чему мы учили или учились, было как бы нашей «устной Торой» – за исключением учебника иврита на диапозитивах «Элеф милим» («Тысяча слов»); мы, конечно, не пользовались проектором, который в случае чего сразу возбудил бы подозрение, а разглядывали диапозитив «на лампочку». Я обучала товарищей основам еврейской жизни и немногим словам, которые знала на иврите. Мы обменивались информацией и поддерживали связь между собой.

Повальные обыски

Как уже говорилось, при обыске в той квартире, где нас поймали «на горячем», не было найдено ничего подозрительного. Диапозитивы мы быстро прятали в случае тревоги в особые потайные карманчики, а тщательного обыска в тот раз, к счастью, не было. Од‐ нако благодаря своему чутью, особенно острому, когда дело касается евреев, кагебешники догадались, что речь идет о какой‐то организованной группе. Они решили не отступать, пока не найдут против нас хотя бы какой‐нибудь компромат, и потому держали нас под домашним арестом в той квартире, а тем временем другая команда была послана произвести тщательные обыски у остальных членов нашей группы. Они сказали нам открыто:

– Посидите здесь, пока мы пороемся в ваших домах.

Скорее всего, они хотели посмотреть на нашу реакцию: кто ис пугается.

Услышав это, я похолодела от страха. У меня тогда находился список людей, желавших уехать в Израиль, и я должна была переправить его туда, чтобы на Западе могли организовать общественную кампанию за их отъезд. Я, конечно, изо всех сил старалась контролировать себя и ни в коем случае не выказывать свой испуг: если они заметят его – все пропало…

В конце концов через несколько часов нас освободили. Мне стало легче: я поняла, что им не удалось найти тот список.

Бидончик с шоколадным маслом

Хранился этот список у меня дома, тщательно обернутый клеенкой и туго обвязанный нитками, на дне алюминиевого бидончика с шоколадным маслом. Оно было самодельным: мы перетапливали сливочное масло и добавляли в него какао и сахар. Получившийся продукт мог храниться очень долго. Незваные гости открыли бидончик, но вынимать его содержимое не стали.

У сотрудников КГБ был такой метод обыска: один проводит обыск, а другой заставляет хозяина квартиры смотреть туда, где сейчас ищут; при этом он держит палец на пульсе хозяина и смотрит ему прямо в глаза. И когда ищущий приближается к месту, где что‐то спрятано, пульс учащается; изменяется обычно и цвет лица. И тогда там начинают усиленно искать, пока не найдут то, что им нужно. «Усиленно искать» означает, что в том месте ломают стены, мебель, поднимают паркет… У нас, слава Богу, до этого не дошло.

Мама ничего не знала о списке. Она всегда говорила мне:

– Не рассказывай, куда ты ходишь, и об остальных твоих делах; так будет лучше.

И она была абсолютно спокойной, когда сотрудник КГБ открыл бидончик.

Но вернувшись домой, я застала маму в полуобморочном состоянии, с пузырем льда на голове; соседка пыталась успокоить ее. Мама дрожала как лист; зубы стучали. Дом был перевернут; все содержимое шкафов и полок было вывалено на пол и разбросано, как после погрома.

Мама рассказала, что несколько часов назад пришли несколько человек в гражданской одежде. По их словам, в одной из гостиниц украден чемодан, а поскольку к нам постоянно приходят разные люди, возникло подозрение, что один из них – вор и спрятал этот чемодан у нас. Они устроили основательный обыск, везде рылись и проверяли буквально каждую вещь; даже в спичечном коробке они искали этот чемодан! Рядом с квартирой у нас был чулан со старым тряпьем – там они тоже перерыли все.

И вот как наивная, не посвященная в мои секреты мама рассказывала потом о пережитом:

– Смотри, Батэле: эти злодеи перевернули весь дом! Где только не искали – они прощупали каждый сантиметр! В холодильнике искали, заглядывали во все баночки. Даже в бидончик с шоколадным маслом один из них вставил ложку! Вынул ее, всю в этом масле – и облизал. Ну что, скажи, можно спрятать в густом шоколадном масле? – удивлялась мама.

Чудесное спасение

В июле 1956 года я поехала с моей кузиной Ритой Гузман в отпуск в Крым, в Ялту. Ближайший аэропорт был в Симферополе, километрах в сорока от Ялты, и дальше нужно было ехать автобусом. По прибытии мы сняли комнату у одной женщины и пробыли там три недели.

У нас были оплаченные авиабилеты туда и обратно. По соседству с нами жил мужчина; мы даже не знали его имени. За день до возвращения нужно было съездить в Симферополь, чтобы забронировать места в самолете на завтрашний рейс, так как наши обратные билеты были без указания мест. В случайном разговоре утром наш сосед сказал, что едет в Симферополь с той же целью, поскольку он тоже должен завтра улетать. Мы обрадовались представившейся возможности и дали ему наши билеты, чтобы он забронировал места и нам.

Пришел вечер; он не вернулся, и мы не знали, что произошло. Это было странно – тем более, что все вещи этого человека оставались в его комнате. Кроме того, присвоить или перепродать наши билеты он не мог, ибо авиабилеты, в отличие от билетов на поезд, были именными, выписывались по паспорту и могли быть использованы только их владельцами.

Назавтра, когда уже нужно было ехать в аэропорт, мы начали всерьез нервничать, ибо понятия не имели, что делать, поскольку оставшихся у нас денег хватало только на автобус до Симферополя. Была очень слабая надежда на то, что сосед оставил наши би‐ леты у начальника городского отделения «Аэрофлота» и мы сможем их там получить.

Утром мы собрали вещи и поехали в Симферополь; у нас оставалось на двоих пятьдесят копеек. В аэропорту мы обратились к представителю «Аэрофлота», но он, к нашему ужасу, ничего не знал ни о билетах, ни о бронировании мест. Мы были просто в шоке: мыслимое ли дело – застрять в чужом далеком городе с полтинником в кармане? Нам разрешили позвонить домой. Мама очень рассердилась на нас из‐за нашего легкомыслия: как можно было отдать билеты чужому человеку, даже не записав его имя? Я попросила ее выслать нам деньги.

Мама тут же прислала их нам. Мы просидели в креслах в аэропорту до следующего дня, голодные, утоляя жажду водой из‐под крана. Прилетев, наконец, в Киев, мы были готовы принять на свои головы заслуженную порцию маминого гнева из‐за нашей безответственности и опрометчивости. Но едва только мы переступили порог нашего дома, как она бросилась навстречу нам с криком:

– Чудо! Чудо!

– Какое чудо?

– Вы не слышали?!

– Нет!

– Самолет, летевший вчера из Симферополя в Киев, разбился! Все сто двадцать пассажиров и экипаж погибли!

Людям, живущим в свободном мире, невозможно представить себе, что такая катастрофа может не освещаться средствами массовой информации, и даже в аэропорту Симферополя, из которого вылетел тот самолет, пассажиров не оповестили о случившемся ни единым словом. Ничего удивительного: Советский Союз – не за‐ гнивающий Запад с его любовью к нездоровым сенсациям…

Мама на свадьбе Риты Гузман

Месть убитых

Хотя антисемитизм в СССР был запрещен законом, он цвел пышным цветом и на бытовом, и на государственном уровне. Совершенно бездушным было отношение к памяти сотен тысяч жертв расстрелов в Бабьем Яре. Власти вообще замалчивали это событие. В Киеве многие евреи собирались девятого числа еврейского месяца ав на месте этой массовой бойни на церемонию поминовения, возлагали там цветы и зажигали свечи. Власти всячески препятствовали этому и не пропускали туда людей под пред‐ логом ремонта дорог и по другим надуманным причинам.

Вершиной циничного отношения властей к памяти уничтоженных нацистами евреев стал план киевского горсовета построить на месте братской могилы стадион, парк с развлечениями и танцевальной площадкой. Не помогли никакие протесты, посылавшиеся в горсовет и в Министерство внутренних дел СССР, поскольку это решение соответствовало «генеральной линии партии» и вытекало из нее.

Памятник в Бабьем Яре

В том году я работала на прядильно‐ткацкой фабрике в пригороде Киева Лукьяновке. Это произошло 13 марта 1961 года. Я закончила ночную смену в восемь часов утра и села в трамвай, идущую на Подол – район, соседний с Бабьим Яром. Трамвайные пути пролегали через жилые кварталы; мое сердце сжималось всякий раз, когда я проезжала здесь, при воспоминании о погибших рядом с этим местом моих братьях. И вдруг раздался страшный грохот.

Как оказалось, через несколько минут после того, как наш трамвай проехал мимо Бабьего Яра, в этом районе произошла большая катастрофа; в ней погибли, по неофициальным оценкам, полторы‐две тысячи человек; впоследствии она получила название «Куреневская трагедия». В районе Бабьего Яра прорвало дамбу, за которой более десяти лет скапливалась пульпа – жидкая грязь, откачивавшаяся насосами с Петровских кирпичных заводов. Грязевой вал высотой в четырнадцать метров – с четырехэтажный дом – понесся по улицам, накрывая и снося все – здания, людей, в том числе находившихся в машинах, трамваях; эта грязь несла с собой содержимое могил с близлежащих кладбищ – и кости жертв Бабьего Яра. Постепенно грязевой поток разогнался до семидесяти километров в час. Волна грязи накрыла трамвайное депо, завод, больницу, стадион «Спартак», часть улицы Фрунзе, жилые дома в самом яру и ниже. Из‐за коротких замыканий загорался транспорт, пассажиров поражало током. Здание Подольской больницы устояло; часть больных спаслась на крыше. Зона бедствия охватила около тридцати гектаров.

Высота защитной дамбы была на десять метров ниже, чем следовало по нормам безопасности. Ее стенки должны были быть бетонными, а не земляными. Но главное – бывший карьер заполнялся на высоте шестидесяти метров над уровнем крупного жилого и промышленного района столицы. Все эти годы власти не реагировали на многочисленные обращения граждан и предупреждения специалистов об опасности.

Из страха, что событие приобретет «политическую окраску», на предприятиях запретили траурные церемонии. Самолеты гражданской авиации в течение нескольких недель изменяли маршруты и облетали это страшное место, чтобы пассажиры не могли разглядеть из иллюминатора истинные масштабы трагедии. Несколько суток Киев был отрезан от мира. Не работала междугородная, и тем более международная телефонная связь.

Не только евреи, но и многие другие горожане говорили, что эта трагедия – месть убитых за намерение построить на их костях развлекательный комплекс и танцплощадку.

Я пошла туда. Моим глазам открылось страшное зрелище: кости и черепа, плавающие на поверхности грязной жижи…

Чтобы увековечить эту жуткую картину, я взяла фотоаппарат и стала фотографировать все вокруг.

После этой трагедии проект строительства парка был отменен.

Мама в Бабьем Яре: где здесь мои дети?

 Ликвидация старого еврейского кладбища

Власти проявляют гуманность

Зимой 1965 года киевское радио сообщило о том, что утвержден план ликвидации старого еврейского кладбища на Лукьяновке. На этом месте должен быть заложен парк с аттракционами и детскими площадками. В этом сообщении было также сказано, что родственники похороненных могут перенести их останки на другое кладбище.

На Лукьяновке покоился прах выдающихся знатоков Торы и известных адморов, в частности, чернобыльских Ребе и основателя новардокской(1) хасидской династии р. Иосеф-Юзл Горовица, которого также звали «Дедушка из Новардока».

Поскольку там были похоронены мамины родители, мы решили воспользоваться разрешением на перезахоронение останков как можно быстрее, прежде чем власти передумают и отменят его; уж очень необычной была их готовность считаться с человеческими чувствами простых граждан. Все это происходило в середине зимы, когда земля была насквозь промерзшей и очень твердой; раскопать могилу было трудно. Я не хотела, чтобы к останкам бабушки и дедушки прикасались чужие руки, вооружилась лопатой, киркой и попросила нескольких друзей помочь. Мы открыли могилы и перезахоронили останки на новом еврейском кладбище.

Перенос останков Чернобыльских адморов

О предстоящей ликвидации кладбища в Лукьяновке я сообщила раву Хаиму Тверскому из Нью‐Йорка, потомку адморов из Чернобыля. У меня была дополнительная причина сделать это: мой папа был чернобыльским хасидом.

Получив сообщение, рав Тверский начал быстро и энергично действовать. Через несколько недель он сам прибыл в Киев и перевез останки пятерых адморов Чернобыльской династии на новое еврейское кладбище. Перед тем, как вернуться в Нью‐Йорк, он попросил меня установить памятники на могилах своих предков. Я выполнила его просьбу и отправила ему сделанные мной фотографии новых надгробий.

1 Новардок – название белорусского местечка, ныне – г. Новогрудок в Гродненской обл.


Новое еврейское кладбище под Киевом, в Борщаговке. У могил – рав Шварцблат, главный раввин Одессы

Рассказ адмора

В связи с описываемыми событиями приведу здесь историю, которую папа слышал из уст адмора из Чернобыля, р. Шломо бен Циона Тверского.

Дело было в начале лета 1915 года. Через Чернобыль проезжал известный профессор Алькоп, ехавший в Киев для того, чтобы прочитать курс лекций на медицинском факультете университета. Он остановился в Чернобыле для смены лошадей и короткого отдыха. В это время тяжело болел чернобыльский епископ, и местные врачи уже потеряли надежду вылечить его.

Приближенные епископа, слышавшие, что в Чернобыле находится прославленный медик, обратились к нему и попросили навестить больного, состояние которого все ухудшалось. Профессор осмотрел больного и сказал, что есть одно лекарство, которое должно помочь, но его можно достать только в Швейцарии и оно чрезвычайно дорого. У церкви, конечно, не было недостатка в деньгах, и специальный посланник отправился в Швейцарию за лекарством.

В это время тяжело болел и один из хасидов адмора из Чернобыля. Узнав, что в городе находится профессор, ребе обратился к нему и попросил навестить больного. Хасид был единственным кормильцем большой семьи.

Профессор Алькоп не смог отказать адмору и осмотрел также и этого больного. К его удивлению, он нашел у него ту же самую болезнь, что у епископа, и выписал какое‐то лекарство – простое и дешевое.

Через полгода профессор вновь оказался в Чернобыле и поинтересовался, как обстоят дела у обоих его пациентов. Он побывал у епископа, и тот горячо благодарил его за спасение от верной смерти. Спросил он также и о хасиде – и был поражен, узнав от адмо‐ ра, что тот тоже выздоровел. Доктор Алькоп признался, что выписал ему дистиллированную воду, зная, что бедняк не в состоянии оплатить лекарство из Швейцарии:

– Вам, евреям, не нужны дорогие лекарства! Ваш Бог лечит вас и без них! – сказал он Ребе.

Перезахоронение останков ¨дедушки из Новардока¨

Рав Йосеф‐Йойзл скончался 9‐го декабря 1919 года в Киеве. Сюда он переехал из Новардока во время войны с частью своей йешивы и был похоронен на старом кладбище. Надо было позаботиться и о его останках.

Я связалась с равом Цви Бронштейном в Нью‐Йорке и рассказала ему обо всем. Он поговорил с зятем «Дедушки из Новардока» равом Авраѓамом Яфеном, и тот поручил ему предпринять все необходимое для перезахоронения. При этом рав Яфен сказал:

– Если уж приходится тревожить кости праведника, надо переправить их в Израиль, каких бы расходов это ни потребовало.

Рав Бронштейн принял на себя все хлопоты, связанные с этим делом. Вскоре он приехал в Киев.

Как найти могилу?

Мы с равом Бронштейном отправились на кладбище искать могилу р. Йосефа‐Йойзла. Обошли всю огромную территорию кладбища, читая надписи на разбитых, поваленных памятниках, – но нужную нам могилу не обнаружили. Надо было найти кого‐то из стариков, помнивших «Дедушку из Новардока».

И тогда мама вспомнила, что в городке Калинковичи, недалеко от Мозыря, живет бывший ученик йешивы «Новардок» раби Алтер бен Цион Хайтман, один из близких учеников р. Йосефа‐ Йойзла, известный как реб Алтер Мозырер. В один из приездов к нам он рассказывал, что участвовал в похоронах учителя и нес носилки до самой могилы.

Раби Алтер бен Цион Хайтман, один из близких учеников р. Йосефа Йойзла,

Хотя реб Алтер был уже глубоким стариком, он приехал в Киев и без всякого труда опознал могилу; он точно помнил, где она находится. Вместе с ним мы убрали осколки плит и мусор, скопившиеся за многие годы на этом месте, и увидели полностью сохра‐ нившийся памятник, надпись на котором оказалась вполне разборчивой.

Без всякой задержки мы приступили к работе. Люди, которые были с нами, раскопали могилу, переложили останки в специальный деревянный ящик, а тот – в металлический, который герметически закрыли и перевезли на временное хранение в нашу квартиру.

Рав Бронштейн оформил все необходимые документы и оплатил перевозку останков р. Йосефа‐Йойзла советской авиакомпанией

«Аэрофлот» до Вены, а оттуда – израильской «Эль‐Аль» до аэропорта в Лоде. Все переговоры об этом вели мы с мамой.

Вымогательство

Перед вылетом рава Бронштейна из Киева с останками «Дедушки из Новардока» в Вену он получил извещение от «Аэрофлота» о том, что обнаружена ошибка в расчете стоимости услуг компании и он должен доплатить три тысячи долларов.

У него в тот момент не было таких денег, а вступать в конфликт с авиакомпанией не было смысла: спорить с официальными инстанциями в СССР, как правило, бесполезно. Они поняли, что речь идет об останках важного человека и открываются большие возможности для вымогательства. Рав Бронштейн позвонил в Нью‐ Йорк и попросил, чтобы ему прислали три тысячи долларов.

Через три дня он получил сообщение от Центрального банка в Москве, что деньги пришли и он должен лично явиться и забрать их, поскольку в СССР не переводят деньги из одного банка в другой для иностранцев. Возникла проблема: виза, которая была у ра‐ ва, не давала права въезда в Москву. Решение этого вопроса по официальным каналам было делом очень сложным и требующим времени, а ящик с останками тем временем стоял в нашем подвале. Рав Бронштейн нанял стариков, которые днем и ночью сидели возле ящика с останками и читали псалмы, а мы с мамой ночевали у соседей.

Рав Бронштейн – ¨глухонемой¨

В СССР существовала система тотальной слежки за иностранцами. Одним из важнейших ее элементов был запрет ездить из города в город наземным транспортом, поскольку билеты на автобусы и поезда продавались без предъявления паспорта и могли переда‐ ваться другим лицам. Иностранцам разрешалось пользоваться только самолетами, где билеты были именными и все пассажиры регистрировались с предъявлением паспорта.

Мы решили рискнуть. Я проводила рава на вокзал и купила ему билет до Москвы; продолжительность поездки составляла двадцать часов. Сам он приобрести билет не мог: как только он открыл бы рот, в нем тут же опознали бы иностранца, собирающегося ехать, в нарушение правил, поездом. Я вошла с ним в мягкий вагон с четырехместными купе и отдала ему билет. Поговорила с проводницей, сунула ей в руку пять рублей и просила позаботиться об этом пассажире, поскольку он глухонемой; только так можно было спасти его от разоблачения в ходе этой достаточно долгой поездки.

Около двенадцати часов ночи в киевском КГБ обнаружили исчезновение рава Бронштейна. Каждый интурист обязан возвращаться к этому времени в свою гостиницу, и если он задерживается, администрация сообщает об этом «куда следует». Только если этот человек идет на концерт, который кончается за полночь, он имеет право задержаться, предупредив об этом администрацию гостиницы и указав, на какой именно концерт идет, чтобы его всегда можно было разыскать. Понятно, что кагебешники сразу после двенадцати пришли к нам, зная о наших контактах с равом Бронштейном. Мы сказали, что не в курсе его планов, что он – муж одной из двух маминых сестер, живущих в Соединенных Штатах, и только питается у нас, поскольку соблюдает кашрут и в гостинице не позволяет себе даже выпить стакан кофе.

¨Кто посадил Вас в поезд?¨

По‐видимому, в КГБ, зная о переводе денег, и без нас поняли, где нужно искать рава Бронштейна, и когда он прибыл в Москву, его уже ждали, посадили в машину и тут же стали допрашивать, как ему удалось приехать в Москву поездом, при том, что существует строгая инструкция, запрещающая продавать железнодорожные билеты иностранцам. Он ответил, что с покупкой билета не было никакой проблемы: он сказал кассирше только два слова: «Билет, Москва» – и этого было достаточно.

– Невозможно, чтобы кассирша не уловила, даже в двух словах, характерное американское произношение, – заявили ему. – Вам наверняка купил билет кто‐то из киевских евреев. Назовите его имя!

Рав Бронштейн продолжал упрямо уверять, что купил билет сам, и цель у него только одна: получить в банке деньги, которые ему прислали из Америки.

Убедившись в том, что от него ничего не добиться, кагебешники проводили его в банк, где он получил деньги, а после этого отвезли в аэропорт и посадили на киевский рейс.

После завершения всех формальностей и уплаты трех тысяч долларов «Аэрофлоту» рав Бронштейн вылетел со своим грузом в Израиль через Вену. В 1965 году, в канун праздника Шавуот(2), состоялись похороны «Дедушки из Новардока» с участием огромно‐ го количества людей; его останки были преданы земле на кладбище «Ѓар ѓа‐менухот»(3) в Иерусалиме.

Зачем еврею пять пар тфилин?

После этого рав Бронштейн бывал в СССР многократно и всякий раз привозил молитвенные принадлежности и прочие необходимые религиозным евреям вещи, их там с нетерпением ждали. Од

нажды он привез пять пар тфилин, в которых была особо острая нужда. Во время таможенной проверки его спросили, зачем ему столько, – ведь известно, что евреи пользуются одной парой тфилин!

– Но разве вы не знаете, – ответил он невозмутимо, – что в разных случаях полагается налагать разные тфилин: одни в новомесячья, другие – в праздники; третьи – в обычный день; четвертые – это тфилин рабейну Тама, а пятые – это тфилин моего папы…

2 Шавуот – один из трех главных еврейских праздников, когда весь народ прихо‐ дил в иерусалимский Храм. Установлен в память о даровании Торы на горе Си‐ най после исхода из Египта.

3 «Ѓар ѓа‐менухот» – «Гора упокоения».

 

Таможенники сделали вид, что верят ему, и сказали:

– Смотрите: мы разрешаем вам ввезти эти пять пар, не проверяя всего того, что вы нам говорили. Но помните: если, возвращаясь обратно, вы забудете хотя бы одну из них, вам придется вернуться и разыскать ее.

Рав Бронштейн сумел перехитрить советских таможенников. Он действительно вывез на обратном пути пять пар – но не те, что привез. Мы взяли у него кашерные тфилин, а взамен дали тфилин из гнизы(4), которые внешне ничем не отличаются от хороших для того, кто ничего в них не понимает.

Арест рава Бронштейна

В последний раз рав Бронштейн приехал в СССР в мае 1967 года, в напряженный период перед Шестидневной войной.

В воскресенье 4‐го июня, за день до начала войны, рав пришел попрощаться с мамой перед возвращением в США. Она проводила  его  до  двери,  благословила  и  произнесла  стих  из  псалма  –

«Господь будет охранять твой выход и приход отныне и вовек!»(5). Рав взял такси, и я поехала с ним в международный аэропорт Киева.

Войдя на территорию аэропорта, мы сразу увидели четырех крепких мужчин, шедших навстречу нам. Двое стали по сторонам от рава Бронштейна и на хорошем английском приказали ему идти с ними; двое других, уже по‐русски, велели мне то же самое.

4 Гниза – место хранения пришедших в негодность свитков, книг, их фрагментов, содержащих имена Бога, а также предметов ритуала, уничтожение которых за‐ прещено.

5 «Теѓилим», 121:8.

На улице мои конвоиры грубо втолкнули меня в черную машину, привезли в здание КГБ, завели в длинный коридор и велели ждать. Тут я вспомнила, что у меня с собой список евреев, желающих выехать из СССР; я должна была передать его с равом на Запад, чтобы им прислали вызовы. Если этот список найдут – гарантированы большие неприятности и им, и мне. Я пошла в туалет. В кабинке я закрыла за собой дверь, достала список, мелко порвала его и бросила в унитаз. Нажала на ручку слива – воды не было ни капли.

Поначалу я растерялась, но через мгновение, овладев собой, опустила руку в унитаз, собрала все обрывки, слепила их вместе и, закрыв глаза, проглотила. Отвращение, которое я испытала в тот момент, было куда меньшим злом по сравнению с тем, что могло произойти, не сделай я этого…

Последний аргумент

После часового ожидания меня ввели в комнату и усадили напротив трех следователей. Они начали мне угрожать, задавать множество вопросов, стараясь подавить меня и лишить самоконтроля. Когда же они увидели, что я совершенно спокойна, один из них сказал:

– Ты можешь рассказать все. У нас уже есть подробные показания твоего дружка, его признание в том, что он – американский шпион, а ты помогала ему в его шпионской деятельности. Если расскажешь все и подробно опишешь, каким образом помогала ему, это будет засчитано тебе как явка с повинной. Для тебя это единственная возможность избежать тяжелого наказания, полагающегося за предательство и шпионаж.

Пытаясь сохранить хладнокровие, я сказала им:

– Что вы от меня хотите? Вот уже сколько лет рав Бронштейн официально и открыто посещает СССР, свободно ездит по разным городам и исследует еврейские кладбища! В чем и почему я должна была его подозревать, если вы сами полностью ему доверяли? Какое преступление я совершила тем, что принимала в своем доме родственника, мужа маминой сестры, который въехал в страну и находится в ней в согласии с советскими законами? Если вы подозревали его в шпионаже, то почему давали ему свободно дейст‐ вовать, въезжать и уезжать в течение многих лет? У меня не было с ним никаких общих дел и никакой связи, кроме чисто семейной! Мы только кормили его кашерной едой, потому что он – еврей, соблюдающий кашрут. Это все, что я могу вам сообщить!

Слова эти, сказанные твердо и без страха, лишили следователей самообладания. Один из них нанес мне удар кулаком в подбородок – с такой силой, что я отлетела к стене и крепко ударилась головой. Изо рта потекла кровь; мне показалось, что моя голова раскололась. Даже эти садисты‐следователи несколько опешили при виде крови; один из них принес ведро с водой и льдом. Он мочил в этой воде копну моих волос и прикладывал их ко рту, пытаясь остановить кровотечение.

Когда кровь перестала течь, мне сказали:

– Сейчас ты можешь идти, а когда понадобишься, за тобой придут! – и предупредили никому не рассказывать о том, что произошло.

– А что я должна сказать маме? – спросила я.

– Скажи ей, что ты попала в автомобильную аварию! – был ответ.

Чтобы не пугать маму, я действительно выдумала для нее историю с дорожным происшествием.

Сердечный приступ

О том, что произошло с равом Бронштейном после ареста, я узнала от него через много лет, когда мы встретились с ним уже в Израиле.

Ему устроили изнурительный перекрестный допрос, сопровождавшийся побоями. Кагебешники заявили, что я уже все рассказала и во всем призналась и если он сознается в своей шпионской деятельности, то будет освобожден и сможет вернуться на родину.

– Вы обвиняетесь в шпионаже, – сказали ему, – в распространении религиозной пропаганды, организации насильственных операций обрезания и подрывной деятельности против законной власти. Наказание по всем этим пунктам обвинения – лишение свободы и принудительные работы сроком до двадцати пяти лет.

Ничего не добившись, следователи поместили его в особый карцер без доступа свежего воздуха. Через какое‐то время рав Бронштейн почувствовал сильную боль в груди и стал стучать в дверь. Охранник, стоявший в коридоре, привел врача. Тот осмотрел рава, установил, что у него инфаркт, и сразу надел на него кислородную маску.

Надо сказать, что следователи КГБ, при всей их грубости и жестокости, были все‐таки осторожны с гражданами стран Запада, опасаясь, что турист умрет в их руках и это может стать причиной международного скандала.

Рав Бронштейн, несмотря на все принятые врачом меры, потерял сознание. Тут уже вызвали «скорую помощь» с командой медиков, которые приложили все усилия, чтобы спасти его.

В КГБ, по‐видимому, решили, что его нужно как можно скорее отправить из СССР, поскольку опасность для жизни рава еще сохранялась. «Скорая» доставила его прямо в аэропорт, где его внесли на носилках в самолет, вылетавший на запад. Вернувшись в США, он еще пролежал в больнице шесть недель.

214

Окончание следует

От редактора belisrael

Для приобретения книги, цена которой 50 шек., обращаться к рабанит Батье Барг по тел. в Иерусалиме 02-6712518. Все средства от продажи поступают в фонд поддержки школы «Ор Батья»

Опубликовано 15.01.2020  13:33

 

Залман Багарав. Мое местечко Калинковичи

От belisrael. Предлагаемый ниже очерк вошёл в книгу «Лестница Яакова» (סולם יעקב), находящуюся в Национальной библиотеке в Иерусалиме. Обложку и титульный лист этой книги вы можете увидеть здесь.

 

Это маленькое местечко распростёрлось между лесами и болотами Полесья. Маленький населённый пункт, около двухсот пятидесяти семей. Окружённые десятками белорусских деревень, Калинковичи трепетно хранили свою самобытность.

Все заработки местечковых евреев тесно были связаны с близлежащими деревнями. Лишь несколько семей относились к зажиточным – торговцы лесом, пшеницей, чиновники. Половина местечковцев были «обходчиками деревень»: в основном портные и сапожники, которые ходили по деревням и шили местным одежду, сапоги, да и всё, что те заказывали. Были среди них мелкие торговцы – коробейники, они продавали галантерейные товары или обменивали их на кожу, лён, меха. В воскресенье спозаранку, прихватив с собой инструменты или товары, не забыв при этом талит, тфилин и молитвенник (Сидур), покидали они свои семьи. Целую неделю они работали в деревнях, ели ломоть чёрствого хлеба, принесённого из дома, держась подальше от трефной стряпни сельчан. Работали, молились и спали в крестьянских хатах, и лишь к субботе возвращались домой к жене и детям.

Вторым источником дохода был базарный день. На въезде в местечко стояла церковь – высокое здание, выкрашенное в красный и зелёный цвет. В субботу, воскресенье и в праздники сотни крестьян на телегах съезжались на базар. На длинной базарной улице размещались продовольственные ряды, лотки с инвентарём, тканями и одеждой. Ремесленники – портные, сапожники, шапочники – готовились к базару целую неделю. Все товары ждут покупателей. Скупщики мечутся между крестьянскими подводами, покупается всё – куры, яйца, овечья шерсть, всё, что может дать крестьянское хозяйство. Продав все привезённое, мужики направлялись к местным лавкам покупать «от шнурка до шапки»: масло, смазку для телег, соль, сахар, гвозди, серпа и косы. Местечковые дети в эти дни крутились возле своих родителей-лавочников, присматривая за товаром, уберегая его от нечистых на руку посетителей. Торговцы лесом искали в толпе наёмных рабочих – лесорубов для вырубки леса, взятого у помещика в аренду.

Около местечка проходила железнодорожная полоса Пинск-Гомель. Станция Калинковичи обслуживала также уездный город Мозырь, который располагался в нескольких километрах к югу. Вокруг железнодорожной станции было поселение чиновников и рабочих, обслуживающих станцию. Местным евреям станция тоже давала заработок: извозчики доставляли грузы в Калинковичи и Мозырь, грузчики разгружали вагоны, лавочники обеспечивали всем необходимым жителей станции и пассажиров…

Берко-Губернатор

В районе станции держал свою корчму Берко-Губернатор. Прозвали его так потому, что он был знаком и ладил со всеми – от простых рабочих до руководства станции, почтовых служащих, жандармов и других представителей власти.

В его заведение заходили местные пропустить стопочку горькой и закусить деликатесами жены Берко-Губернатора Фейги-Рейзл, известной в округе приготовлением особенно вкусной «гефилте фиш» и другими блюдами, горячо почитаемыми главой местной жандармерии. Берко-Губернатор, будучи отставным солдатом русской армии и свободно владея русским языком, запросто улаживал конфликтные ситуации, используя свой особый дар красноречия, мудрость, умение «дать на лапу» кому нужно, а в некоторых случаях и силу кулака. Он был консультантом и советником местечковых евреев, ишувников (евреев, живших в деревнях), арендаторов постоялых дворов и земель. К нему обращались, когда нависала угроза прав владения и аренды.

Когда Берко узнавал о готовящихся погромах или разбойничьих нападениях, то, заручившись негласной поддержкой местной жандармерии, он созывал еврейских извозчиков и грузчиков. Особо выделялась семья Нахума Гомона – отца троих сыновей, известных силачей, которые без труда могли вытащить добычу из кареты и отметелить разбойников так, чтобы им никогда больше не захотелось заниматься грабежом.

Берл Рабинович (вероятно, тот же Берко-Губернатор – прим. Н. Эстис) возглавлял отряд местной самообороны в напряженные дни 1905 года, а та же в годы русско-польской войны, когда банды Булак-Балаховича устроили погром в местечке. Многих он спас силой руки своей, силой речи и мудрости. Умер в 1938 году. Да будет благословенна его память.

* * *

За рынком, там, где местные евреи в поте лица зарабатывали себе и своей семье на жизнь, стояли общественные здания. Три синагоги стояли в виде треугольника и имели совместный двор, так называемый «Хацер Бейт Акнесет». Во главе этого комплекса возвышалась Старая синагога (Ди алтэ шул). Справа от неё находилась Малая синагога, а слева – Новая. В старой синагоге, время основания которой никто из местных жителей не мог вспомнить, молились простые горожане – ремесленники и мелкие торговцы. В малой синагоге молились старые евреи, не обременённые заботами о заработке, а также молодые евреи – аврехим (изучающие Тору и еврейские законыприм. переводчика), живущие на попечении тестя. В этой синагоге не спешили начать молитву спозаранку, однако учили Талмуд до и после молитвы. В новой синагоге, величавой и красивой, с новой мебелью, молились состоятельные евреи, богатые торговцы, а также просвещённые местечковцы, читавшие «Ха-Цфира».

Большинство жителей местечка принадлежали к хасидскому двору Столин. Однако проживал в местечке также Адмор реб Барух-Довид Тверский, потомок реба Нахума из Чернобыля.

Приближенные к ребу Баруху-Довиду хасиды наслаждались светом его проповедей во время застолья на исходе Субботы, он умел мудро и доступно трактовать происходившие в мире события, за советом к нему обращались предприниматели и еврейские общественные деятели из отдалённых городков. Среди его хасидов был также мой отец и учитель Дов-Берл Рабинович, известный умением порадовать сердца хасидов напевами, хасидскими плясками и «казачком».

В праздник Симхат Бейт Ха-Шоава (после Суккот) ребе танцевал со свитком Торы в окружении всех жителей местечка. Рядом с домом ребе проживал реб Шломо Менакер, один из членов знаменитой семьи Глойберман из Пинска. Он был видным общественным деятелем и мудрецом, разбиравшимся во всём происходившем. Его дом отличался ярко выраженными сионистскими настроениями. Сын реба Шломо, Иехошуа Глойберман, был членом кибуца Ягур и одним из старших командиров «Хаганы». Он был убит бандой арабов на пути в Иерусалим в начале войны за Независимость Израиля. Его внук – писатель Цви Кроль.

Третьим духовным авторитетом местечка являлся рав Мордехай (Бен Шломо) Шапиро (18671943 прим. переводчика), выпускник Воложинской йешивы. В молодости он также был коммерсантом, однако по совету жены, ребецн Ципоры, желавшей, чтобы её муж-аврэх унаследовал место отца и был раввином, он пошел учиться в йешиву и получил аттестацию раввина, тогда как она взяла на себя все хлопоты по дому и доходу. Он был вхож в коммерческие круги, так как умел рассудить людей, владел навыками купли-продажи. Даже русские крестьяне (видимо, имеются в виду всё-таки белорусские – belisrael) предпочитали его постановления решениям казённого суда.

В местечке действовали хедеры (школы начального обучения для мальчиков – прим. переводчика), группы по изучению Торы и Талмуда, однако известность Калинковичи получили благодаря ивритскому писателю, сионисту и общественному деятелю Йосефу-Хаиму Дорожко. Он прожил жизнь, полную мук и страданий.

Дорожко (1869-1919) был наделён редкими выдающимися способностями, которые оказались невостребованными и не реализованными полностью в суровых условиях быта заброшенного еврейского местечка Восточной Европы.

Ещё будучи подростком, он очень тяжело болел, его тело и ноги остались парализованы на всю жизнь. Около 30 лет – до самой смерти – он провёл в постели. Он проживал в доме своей сестры на длинной Базарной улице. Руководство общины местечка поручило мужу его сестры собирать налог на мясо при условии, что шурин и его семья позаботятся о больном родственнике-писателе. Торговый дом Высоцкого из Москвы также высылал Дорожко месячное пособие в размере 25 рублей.

По своим взглядам Дорожко был человеком религиозным, и вместе с тем образованным и ярым сионистом. Не выходя из дома, он писал статьи в еврейские газеты, слал письма писателям и национальным общественным деятелям. Посланники сионистских организаций, посещавшие Калинковичи, в том числе Хаим Вейцман (он упомянул Дорожко в своих записях как «праведника из Калинковичей»), Залман Эпштейн, Иегуда-Лейб Каганович рассказывали о неизгладимом впечатлении, которое производил Дорожко.

Его комната была рабочим кабинетом сионистов, образованных евреев и молодёжных кругов городка. Его приносили на носилках в синагогу и на собрания сионистов. Позднее для него смогли приобрести специальную повозку, и мы, молодёжь, запрягались в неё, когда ему хотелось побыть в сосновом лесу недалеко от городка. В этом лесу располагались летние лагеря богачей Киева и Харькова, приезжавших подышать смолистым ароматом.

В этой роще молодёжь собиралась вокруг повозки, иногда к ним присоединялись почетные гости, и все вместе вели завораживающие беседы с писателем. Дорога к роще проходила через пески. По одну сторону дороги находилось еврейское кладбище, по другую – христианское. Повозку везти было нелегко, поскольку находившийся в ней писатель весил не так уж мало, но он относился к нам с симпатией; когда видел, что мы устали, просил немного передохнуть. Пока мы старались отдышаться, он делился с нами давними историями, рассказывал о традициях городка.

С именем Дорожко связана попытка основать в местечке новую еврейскую школу с преподаванием на иврите. В 1909 году Залман Эпштейн опубликовал брошюру, в которой призывал попытаться сделать иврит живым разговорным языком, по примеру того, как это было сделано в Эрец-Исраэль и в нескольких городках России. Дорожко воодушевился этой идеей и принялся немедленно распространять её среди жителей городка. Призывал, чтобы они отдавали всех своих детей в ивритский детский сад и в ивритскую школу, основание которых будет первым шагом по укоренению иврита в качестве разговорного языка. Он подготовил текст решения, которое подписали раввины, габаи синагог, главы общественных учреждений и наиболее авторитетные домовладельцы. Согласно решению, они обязывались поддерживать инициативу, которая постепенно должна была привести к тому, что иврит из языка прошлого станет живым разговорным языком общины.

Вслед за этим решением в начале 1911 года в Калинковичах открылись ивритский детский сад и ивритская школа. Учителями и воспитателями были выпускники Гродненских курсов, в том числе Яков Барам, Авраам-Аба Слуцкий, Эстер Клейнер и Сара Менделеева, да будет благословенна их память. Этот воспитательный центр просуществовал два года и закрылся из-за недостатка финансирования и ссор между преподавателями, один из которых даже написал жалобу о том, что программа обучения не соответствует государственным требованиям.

Неудача очень огорчила Йосефа-Хаима. Он даже склонялся к тому, чтобы покинуть Калинковичи и перебраться в большой город. Долгие годы он вынашивал великую идею – перевести Талмуд на иврит, однако жёсткая действительность не дала этим мечтам осуществиться.

Под влиянием Дорожко некоторые юноши отправились в иешиву города Лида, которую основал рав Райнес (см. о лидском «ешиботе нового типа» здесь – belisrael), а вернувшись в местечко, открыли ивритскую библиотеку. По вечерам и на исходе Субботы молодежь собиралась в библиотеке и беседовали о насущных проблемах. Среди них я припоминаю Иегуду Комиссарчика, пропавшего в горниле революции, Бейниша Миневича, который впоследствии репатриировался в Израиль и работал в сфере образования.

Несколько выходцев из Калинковичей стали известны в писательском мире, среди них Исраэль-Меир Горелик (1873–1956), учитель и писатель, поселившийся в Аргентине, Шломо Сайман (родился в 1895), идишский писатель и фольклорист, живший в США, Залман Телесин (годы жизни 1907–1996 – belisrael), писал на идише в СССР и в Израиле.

Началась Первая Мировая война. Через Калинковичи проходили поезда, перевозившие еврейских беженцев из прифронтовой полосы. Еврейские активисты местечка и члены благотворительных организаций посменно дежурили на железнодорожной станции, встречая беженцев и снабжая их всем необходимым для дальнейшей дороги: продовольствием, одеждой.

В начале 1917 года было свергнуто царское правительство. На улицах местечка стали развеваться красные флаги, евреи вошли в состав городского совета.

Общность судеб и чувство свободы переполняли сердца жителей, невзирая на национальную и религиозную принадлежность. Смена власти взбудоражила и сионистское движение. Еврейская молодёжь принимала участие в бурных дискуссиях в синагогах между активистами Бунда и сионистскими партиями, в подготовке к выборам. Доля участия молодого поколения местечка во всём этом была велика. Но вдруг подули тревожные ветра. Всё чаще слышались призывы к погромам, гражданская война набирала обороты. Большевистская власть пленила сердца молодёжи идеями коммунистической революции.

Представители молодёжи получили ответственные должности в управлении городом, таким образом уменьшая влияние и силу «местных еврейских капиталистов». Большинство еврейской молодёжи продолжало сионистскую деятельность, однако немало молодых евреев присоединилось к комсомолу.

В конце 1910-х гг. власть менялась каждые полгода. Власть гетмана Скоропадского сменилась оккупацией польской армии, а вместе с ней и её союзниками – бандами Булак-Балаховича, которые бесчинствовали, грабили и убивали. Многие люди пали жертвами жестокости этих негодяев, которые зверствовали в округе в 1920 году.

Беспорядки и грабежи не обошли стороной местечко Калинковичи. В одну из ночей, когда в местечко ворвались банды балаховцев, десять евреев, попытавшиеся оказать сопротивление, были зверски убиты. В течение нескольких недель в маленьком городке свирепствовали бандиты, пока не подоспели на подмогу части Красной Армии. Тут же крестьяне округа восставали против советской власти. Юноши местечка взяли в руки оружие и организовали отряды самообороны – порой они даже ценой собственной жизни защищали другие местечки от грабежа и насилия.

Большую часть участников отрядов самообороны составляли члены сионистского движения, которые продолжали сионистскую деятельность и при новой власти. Многие из них пытались нелегально перейти границу, и те, что задерживались пограничниками, отправлялись в ссылку, на каторгу. Те, кому везло, селились в Израиле и с энтузиазмом брались за любую работу – осушали болота Изреельской долины, основывали киббуцы, работали в составе «рабочих отрядов».

Местечко Калинковичи продолжало жить своей жизнью под бременем советской власти до лета 1941 года, когда полчища фашистской армии оккупировали местечко и уничтожили почти всё оставшееся еврейское население. Лишь немногим удалось эвакуироваться и избежать горькой участи. Многие их них присоединились к партизанам, среди них мой брат Йосеф Рабинович (да отомстит Всевышний за его смерть) – он был повешен на городской площади гестаповскими подонками. Многих война разбросала по разным концам Советского Союза.

Местечко Калинковичи было и исчезло…

Залман Багарав (Рабинович), (Калинковичи, 1902 – Ашкелон, 1983)

Перевод Нины Эстис (Модиин-Иллит) при участии Давида Агранова (поселение Алоней Аба). Допускается использование данного перевода в некоммерческих целях со ссылкой на переводчиков и сайт belisrael.info

Опубликовано 28.11.2019  19:23

Андрашникова Циля. Мои воспоминания (4)

Окончание Начало и Продолжение здесь и здесь

Жили мы скромно, в мире и согласии. Ждали ребенка. Никто не
подозревал, что будет двойня. И вот настал день 9 ноября 1950 года, и у нас
родились два мальчика. Сколько было тревог, трудностей и радостей. И опять
утешала, успокаивала, обнадеживала моя добрая трудолюбивая мама. На
здоровье в те времена не приходилось жаловаться и декретов теперешних
тогда не получали. Сыночкам моим было по месяцу, а я уже пошла на работу.
Милая моя мама никогда не приходила в отчаяние. Всегда у нас дома было
весело. Большая семья и небольшое хозяйство – коза и кабанчик, и всем надо
есть. Мама говорила в шутку: “Люди добрые, помогите мне, пожалуйста,
покачать деточек. Скоро мои хлопчики вырастут, и все мне позавидуют, что у
меня есть помощники. Я одного пошлю туда, другого сюда, и как нам всем
будет хорошо !“ Нам было очень смешно, хотя я не имела представления, когда
они вырастут. А росли они хорошенькими, умненькими.

С выросшей семьей нам было тесно в одной комнате, и, когда нашим
хлопчикам было по полгодика, мы продали свою комнату и купили на той же
улице у Пелагеи половину дома. Стало свободнее: три небольшие комнатки,
кухня, коридор, сарай. Детишки нормально подрастали. Конечно, сейчас легко
говорить. Мама всегда говорила, что вырастить ребенка – это не морковку на
грядке. То у него идут зубки, то прививка, то кашель, то корь, но надо все
делать без паники и будет порядок.

Моим мальчикам один год. С бабушкой

Однажды я пришла кормить детей (матерей, кормящих грудью, каждые
три часа отпускали домой). Прихожу – плачут все трое: мама, Изя и Жора. Что
случилось ? Мама сидела на кушетке с одним мальчиком, а второй ползал по
полу. Захотелось ему пройти самостоятельно пару шагов и он упал. Мама
побежала его поднимать, а в это время второй упал с кушеткм и ударился
больше первого. Вот почему все трое сидели и плакали. Ходить и говорить они
научились вовремя и удивляли всех своими способностями. Очень они любили
выбегать встречать в обед и после работы папу. Он был очень пунктуален и
всегда приходил в одно время. Мальчики так быстро мчались по нашей
песчаной улице, что пыль летела: “Папа идет!“ Теща всегда говорила:
“Господи, пусть бы я была богатая, я держала бы дома вашего папу, чтобы вы
так не скучали”. Я же часто задерживалась на работе или занималась
покупками для семьи. Однажды мы увидели папу, идущего с работы и не
могли определить, что краснеет у него на ладони. Оказалось, что он на своем
токарном станке выточил два деревянных грибочка – мухомора, покрасил их и
нес всю дорогу, чтобы краска высохла. Работал он тогда в воинской части
токарем-инструктором. Когда мы брали детей на утренники в военный
городок, и там играл духовой оркестр, они пальчиками дирижировали. Кроме
потехи они производили еще и потери. Стоит только бабушке выйти из
квартиры, как они сразу ищут, что бы натворить. Один раз они обнаружили
целое ведерко яиц. Сначала Изя (а может Жора) разбил одно яйцо.
Понравилось. Потом Жора (или Изя) разбил второе яйцо. Тоже понравилось.
И начали по очереди лупить яйца об пол, при этом они громко смеялись,
действительно ведь смешно. Когда бабушка вернулась, они расколотили уже
все ведерко. Другой раз бабушка вынула из печи пироги и поставила на пол в
протвинях, чтобы они остыли, так эти хулиганчики потоптали ножками все
пироги. Однажды бабушка поила их козьим молоком. Предупредила: “Смотри,
Жорик, не побей стакан “, а он допил и бросил стакан на пол. Приходит
бабушка и спрашивает, почему он разбил стакан, а он говорит: “Ты же сама
сказала: “Побей стакан” “.

Жилось веселее и с каждым годом не то, чтобы богатели, а обживались.
Самое большое богатство были дети и дружная семья. Много было радостей в
повседневной жизни. Сейчас, например, если купишь ребенку обновку или
игрушку, он так не радуется, как в те годы, когда столько было радости при
покупке простой рубашечки или безделушки. Стол тоже не был таким богатым,
как теперь, но все было очень вкусно. Помню, мама моя ко дню рождения
малышей пекла свои фирменные бисквиты и лекахи и устраивала сладкий стол
для всех, кто придет в наш дом. Как то раз, когда детям было по три годика,
наша соседка Фрейда Шейнкман говорит им: “Почему же вы не пригласили
меня на свой день рождения?” А Изя подумал и говорит, что приходила тетя
Хася, а у нее толстая попа, и она заняла много места, поэтому они не смогли
всех пригласить.

Своей сообразительностью мои малыши славились на всю улицу. Когда
Жорику шел пятый годик и бабушка уже дождалась, что у нее есть помощники
на побегушках, она послала его к тете Хасе отнести кусочек дрожжей и велела
взять за это рубль (на старые деньги). Тетя Хася ответила: “Я твоей бабушке
уже должна рубль, так что мы с ней в рассчете”. На что он, подумав, говорит:
“Не будь ты хитрой обманщицей. Два рубля давай тогда моей бабе”.

Да простит меня моя добрая, умная тетя Хася. Всегда она подтрунивала
и старалась кого-то перехитрить. Но я должна вернуться назад и рассказать,
как ее саму один раз здорово перехитрили. Произошла эта история в суровом
1943 году. Дорогая наша тетка (мы звали ее дорогой, потому, что она за все
дорого брала, особенно за пошив) без базара не могла обходиться. Поехала она
в Пензу на базар что-нибудь купить или продать. Подходит к ней солдат (а
может не солдат, шинелей в войну хватало) и предлагает купить 2 куска мыла.
В то время цены были бешенные, так как деньги обесценились, и за кусок
мыла просили 200 рублей. Мыло ей очень понравилось, не самодельное, а
фабричное, она начала торговаться и сошлись на 150 рублях. Солдат сказал,что
он спешит, взял 300 рублей и отдал мыло, которое тетя Хася только что смотрела, в своем мешочке. Она очень радовалась, что купила такой дефицит по
дешевке. Когда она ехала назад в свою деревню, с ней было много попутчиков,
и она начала хвалиться удачной покупкой. Ее попросили показать. Когда она
открыла мешочек, там оказались две деревянные колодки. Можете представить
сколько было смеху и проклятий. Назавтра вся деревня знала, что надо же,
нашелся мошенник, который обманул саму тетю Хасю.

А теперь вернемся опять к пятидесятым годам, так как они самые
замечательные в моей жизни, потому что все мои детки родились в пятидесятые годы – годы полные надежд, радостей, трудностей и тревог.
Когда моим старшим сыночкам было за три года, мы ждали дочь. И так
себя уверили, что будет у нас девочка, что когда 13 августа 1954 года появился
мальчик, я была очень огорчена. Мама меня успокаивала, говорила, что
мальчик замечательный, что будет еще девочка, что у нее самой после трех
мальчиков было подряд пять девочек. А Изя и Жора хотели этого мальчика
продать за рубль или обменять на девочку. Смех смехом, а парнишка, хоть его
и не хотели, был славный и всем полюбился, кроме Изи и Жоры, которым
стали меньше уделять внимания. Жора кричал: “Все для Лени, не нужен он
нам, я ему сейчас так дам, что зубы повысыпаются!“. Изя был смирнее, но с
Жорой они дралась много лет. Однажды я стирала пеленки на улице и послала
Изю посмотреть, не плачет ли Леня. Он вернулся и говорит: “Не плачет, а
только обижается”. К 26 годам у меня на руках уже было три сына. Я тогда
очень хотела, чтобы они скорей выросли, и тогда наступят счастливые времена.
А сейчас, на исходе 80-х годов, я вспоминаю тот период в моей жизни, когда
они все были при мне и какое было хорошее время. Я тогда была молодой,
здоровой и не задумывалась о том, что придет время и старости, и болезней и
главное, что разъедутся мои птенчики.

Третий мой сын Ленька рос хорошо, тоже начал рано разговаривать и,
конечно, отличался своими способностями. Однажды, когда ему был уже
годик, зашли с ним к Нине Паперной – жене моего двоюродного брата. Она
только что вынула из печи коржики и не успела угостить ребенка (в нашем
доме всегда так делали). Ленику очень хотелось коржика, но просить он не
стал, а говорит: “Моя бабушка напечет коржики и угостит Машку” (Машка –
Нинина дочка). Другой раз он стоял во дворе, а за забором соседка собирала с
грядки клубнику. Он опять не стал просить, а говорит: “Мы бедные, нам
нечего кушать, нас бабушка не кормит”. Соседка рассмеялась и угостила его
клубникой.

Изе и Жоре по 4,5 года, Лене 8 месяцев

Однажды Жорик мой надолго ушел из дома. Ему шел уже шестой год,
заблудиться он не мог. Когда он вернулся, Изя стал у него спрашивать : “Где ты
был так долго?” Жора стал рассказывать Изе с бабушкой подробный рассказ,
как он пошел на соседнюю, Красноармейскую улицу (мы жили на Калининой).
Увидел возле одного домика много народу. Там собирались на похороны
старушки. Кладбище тогда было близко, ребенку было все интересно и он
пошел за всеми. Когда старушку опускали в могилу, все громко заплакали. Изя
спросил: “А ты тоже заплакал ?” Жора ответил: ” Я не плакал, потому что это
умерла не моя бабушка. Если бы это была моя бабушка, я бы плакал”.

Часто мои мальчики прибегали ко мне на работу. Они были одеты в
телогреечки, которые сшила тетя Хася. Всем нравилась их осведомленность во
всем и отличная память. Особенно моему главбуху Рабиновичу. Он и по сей
день восхищается и говорит, чтобы я гордилась тем, что родила таких умных
детей. Бывало возмет он отрывной календарь и на каждом листочке мои детки
знали кто изображен. Особенно все смеялись, когда они отвечали: ” Мао-Дунь
– вошь китайского народа”. Когда прибегали мои мальчики, все останавливали
работу. Однажды Жорик прибежал и увидел у меня на столе железный
арифмометр. Он спросил что это, я ответила, что это машинка, а он говорит:
“Если это машинка, то почему она не ездит?” За свою сообразительность они
часто получали гонорар – конфеты, печенье, игрушки. Тогда это все доставляло
ребенку радость. Это теперь при хорошей жизни в полном достатке детей
ничем не удивишь. Я помню как до войны я один раз получила от родителей
поощрение 20 копеек на кино и запомнила на всю жизнь эту радость и эту
картину “Аринка”. Я всем пересказывала что видела в кино – это за 13 лет
единственный фильм. А какая была у меня радость, когда я нашла 15 копеек и
купила первый раз в жизни порцию мороженного. Мне кажется, что такой
вкуснятины сейчас нет.

Коль скоро разговор зашел о скромной жизни и детских радостях, то я
хочу рассказать один эпизод про часы. Я не мечтала о такой роскоши иметь
часы. Когда я выходила замуж, у моего жениха на руке были часы “Победа” и
он считался богатым женихом. После свадьбы он снял часы с руки и подарил
их мне. Когда я пришла на работу при часах, то меня окружили все сотрудники
и охали и ахали, особенно моя приятельница Глаша. Она любовалась моими
часами и всегда просила поносить. Когда она ходила в банк, то одевала мои
часы и думала, что равных ей нет. Теперь, когда мы обе на пенсии и
встречаемся с ней, то вспоминаем про часы. Она говорит, что когда она с
мужем купила Жигули, то не испытывала такого удовольствия, как тогда, когда
носила чужие часы.

Были в семье и тревоги и огорчения. Особенно когда болели дети.
Однажды – это было в августе 1957 года – соседские дети привели моего Леника
плачущего. У него что-то в глаз попало. Я понесла его в больницу. Глазного
врача в Калинковичах не было. Главврач Лившиц сказал, что надо закапать
альбутид и выписал направление в Мозырь. Наутро мой ребенок и второй
глазик не открыл. Рано утром с ребенком на руках я поехала в Мозырь. Мост
через Припять еще не был построен. Переправились на другой берег на лодке.
По дороге мой ребенок говорил: “Я теперь буду слепенький и не буду ничего
видеть”. Сколько я слез пролила, пока дождались приема к врачу! Врач его
осмотрела и вынула из глаза “осцюк” – колючку от ржаного колоска. Сначала
была резь в глазах, но после закапывания стало легче. Поехали мы обратно, но
мой ребенок боялся открыть глаза, сколько его не упрашивали. И вдруг
раздается крик на весь автобус: “Вижу!!!”. Оказалось , что он втихаря
приоткрыл глаз и увидел свет. Все в автобусе решили, что это наверно чудо и
прозрел слепой ребенок. Дальше мы уже ехали веселые и зрячие и Леник даже
не просился на руки. Когда уже подходили к дому он стал кричать : “Бабушка, я
уже не слепенький!”

В 1956 году в Ленинграде у моего двоюродного брата Толи была
серебрянная свадьба и была приглашена моя мама. Она решила взять с собой
одного мальчика, чтобы было легче дома. Выбор пал на Изю. Ему очень
понравился Ленинград. На свадьбе он занимал гостей, пел им песни. Мама
рассказывала, что он исполнил длинную песню “В Москве в отдаленном
районе” и ему вручили приз – коробку конфет, но он сказал, что хочет лучше
лыжи, а то в Калинковичах нет детских лыж. И вернулся мой сын из гостей с
лыжами. На следующий год – это было в 1957 году, 40-летие Октябрьской
революции, – у Толиной дочери Люды была свадьба. Она выходила замуж за
иностранца из Чехословакии. И опять поехала моя мама в Ленинград. Старшие
внуки уже ходили в школу, а Леник был еще маленький и она поехала одна. Ей
было интересно, много было гостей-чехов, а зять был очень интересный
человек.

Мы с папой остались с семьей. Надо сказать, чтобы знали, насколько
драгоценной была нам мама. Ту работу, что она одна свободно и с успехом
выполняла по дому, по хозяйству и по воспитанию детей, мы все – я, папа, Хана
и Фаня – выполняли с трудом. За две недели маминого отсутствия мы
запустили хозяйство. Во-первых, пропало молоко у козы, плохо ее доили а
пару раз вообще не успели подоить. Не вовремя обедал наш кабанчик. А самое
худшее, что все трое моих мальчиков заболели корью. Этой болезнью болеют
все дети, но опасна она осложнениями. Соседи меня предупредили, что
больные должны находиться в темном помещении, что пища не должна быть
горячей. Было много процедур и я с трудом все успевала. Тогда больничных по
уходу не давали и я брала работу на дом. Вот где хлебнула трудностей. А еще
надо мной подтрунивали : “Вот будешь знать, как маму ценить!” Я отвечала:
“Что, разве я не ценю ее!” Мне говорили : “Как же, ценишь, готовишь еще
одного мальчика (я тогда ждала еще ребенка) “. Но приехала моя мама и все
стало на свои места. Она меня успокаивала, мол никого не слушай, вот родится
у нас девочка и мы все будем счастливы. Вырастим всех хорошими,
достойными, способными.

Когда подошел срок отдавать Изю и Жору в школу, то их не хотели брать,
так как им не хватало двух с лишним месяцев до 7 лет (они родились 9 ноября).
Но я очень хлопотала, чтобы их отдать в школу. Они уже могли читать, писать
и считать и отличались своей сообразительностью. Мне все-таки удалось
добиться, и директор школы №1 из уважения к моей сестре Фане, которая
училась в этой школе и закончила ее в 1955 году с медалью, принял моих
мальчиков.

И вот наступил первый день учебы. Мы всей семьей – я, мама, Изя, Жора
и Леник пришли на торжественный сбор в школу. Все первоклассники стояли в
строю со своей первой учительницей Кантер Галиной Романовной. Я держала
за руку трехлетнего Леника и любовалась своими школьниками. Подходит ко
мне директор школы и говорит: “Мамаша, мы не можем таких крошек принять
в школу”. Он подумал на Леню, что это один из моих двойнят. Я его успокоила
и позже он мне говорил, что у меня хорошие дети и чтобы я приводила
побольше таких детей в школу. Позже мы привели Леника в ту же школу, и
попал он к той же учительнице Галине Романовне. Учились все отлично, но
учительница всегда упрекала Леню, что его старшие братья были намного
скромнее, на каждом собрании только и разговору было, что Изя и Жора лучше
себя вели. Леня мой был гордый и не придавал значения этим разговорам,
главное, что учеба у него шла лучше, чем у всех. Я лично на собрания ходила
редко, так как всю энергию и здоровье отдавала работе. На собрания регулярно
и пунктуально ходил папа и очень гордился, что был в почете. И так в мире
труде и согласии шла повседневная жизнь, каждый выполнял свои
обязанности

Однажды я пришла с работы. Уже стемнело. Слышу с порога мой Жорик
взволнованно спрашивает: “Мама пришла или нет ?” Бабушка говорит :”А что
случилось?”. А Жорик отвечает, что на улице лают собаки, а мама наша боится
собак. Я была довольна, что мой маленький сын обо мне заботится.
Наконец настал счастливый день. 11 февраля 1958 года у нас родилась
девочка. Назвали ее Эллочка. Радовались все. Леник, ему было 3,5 года,
говорил, что ему купили сестричку Евочку. С ее появлением стало веселей и
трудней в семье. Девочка была хорошенькая, красивая в наших глазах. Мы ее,
конечно, баловали. Старшие мальчики не были так агрессивно настроены, как
против Лени. Они уже ходили в школу, Леник в детсад, а бабушка растила свою
внучку и вела хозяйство. У нас уже появилась детская коляска, на которой
возили Эллочку (хлопчиков таскали на руках или они ходили пешком).

Эллочке 7 месяцев

Девочка росла полненькая, развивалась нормально. Когда ей исполнился
годик, мы стали тревожиться, что ребенок не ходит. Участковый педиатр
сказала, что не ходит, потому что толстенькая. Но волнения наши не
проходили и через два месяца мы опять забили тревогу. Тогда нас направили
на снимок, который выявил вывих тазобедренного сустава. Требовалось
вмешательство ортопеда. Нас направили в Гомель и поставили на очередь на
вправление ножки. Мы поделились нашим горем с нашими Ленинградскими
родственниками, и они велели нам срочно приезжать – чем раньше, тем
лучше, так как после двух лет потребуется операция, а пока можно сделать
амбулаторно. В августе 1959 года моя мама и Фаня – она тогда была студенткой
на каникулах – отправились с Эллочкой в НИИ института ортопедии и
профессор Ляндрис вправил сустав на место и наложил гипс на 3 месяца.
Трижды – через каждые три месяца – мы ездили в Ленинград и меняли гипс.
Ездили по очереди – второй раз Хана, третий – я, и, конечно, каждый раз с
нами мама. Она свое сокровище никому не доверяла. Трудностей хватало. Гипс
на бедрах был тяжелый, но результаты были хорошие и девочка наша в 2,5 года
ходила ровно и все было позади.

Но правду говорят, что беда одна не ходит, а тянет за собой другую. Так и
в нашей многострадальной семье. Когда мой Жорик был во втором классе, у
него обнаружили искривление позвоночника. Порой мне думается, что я
недостаточно уделяла внимание, что-то проглядела. Я показывала Жорика
специалистам и в Гомеле и в Минске. Его лечили в НИИ, изготовили
специальный корсет, но никакого эффекта не было. Позже, с помощью
Ленинградских родственников, мы попали в Ленинградскую военномедицинскую академию в отделение травматологии и ортопедии. Сделали
сложную операцию, но все напрасно, медицина не смогла ничего исправить. Я
иногда думаю, что возможно не нужно было соглашаться на операцию, но
тогда бы у меня всю жизнь были угрызения совести, что мало старалась и не
все сделала. Вернулся Жорик после всех мытарств домой, потеряв год. Ходил в
школу вместе со всеми, учился лучше всех, а вот судьбу не объедешь не
обойдешь.

Однажды, когда Эллочке уже шел четвертый год, я вела ее в детсад. Она
дружила только со своим двоюродным братом Фимой – Сониным младшим
сыном. Всегда они о чем-то шептались и ходили всегда вместе. Я стала их
подгонять, чтобы шли скорей, так как я опаздывала на работу. Они решили
бежать наперегонки, помчались вперед и моя девочка за что-то зацепилась и
упала. Ротик у нее был открыт и она, падая, откусила себе язык. Я как увидела,
что язык у нее болтается и кровь идет, так и сейчас не представляю , как я
домчалась с ней на руках до больницы. Тогда наш Сеня Хапман работал
рентгенологом, он позвал хирурга и Эллочку взяли на операционный стол и
быстро пришили язык. Счастье, что все обошлось. Говорят, что во рту все
быстро заживает. А сколько было слез, пока сняли швы и она не заговорила
чисто без дефектов.

1960 год

Жизнь продолжалась. И если сегодня меня бы спросили, какой самый
счастливый день в моей жизни, я бы затруднилась ответить. Счастье меня не
баловало. Если же меня спросить, какой самый несчастный день в моей жизни,
я сразу бы ответила, что это день, когда я внезапно потеряла свою маму. Все
как-то в жизни померкло, помрачнело. Потому что мама моя – это мой идеал.
Ее ум, доброта, выносливость это неповторимые качества…

1969 год.
. . . . .
… Дети росли, выросли, закончили школу, все получили высшее
образование, женились. У нас с дедом 4 внука и 2 внучки. Но это уже другая
история, которую – даст Бог здоровье и силы – расскажу в другой раз.

Наша семья в 1974 году

Воспоминания

Калинковичи-Минск. 1987 год

___________________________________________________________________________________________________

Семья Андрашниковых репатриировалась в Израиль в октябре 1990 г. Родители поселились в Нацрат-Иллите (с недавних пор Ноф а-Галиль).

Андрашникова Циля (13.12.1928 – 15.08.2009)  Андрашников Борис (24.12.1915 – 20.09.2008)

От belisrael

Присылайте семейные истории, рассказы о жизни в Израиле и др. странах, материалы на различные темы.

Опубликовано 17.11.2019  20:20

Отклики:

Добрый вечер Арон!  Спасибо за публикацию воспоминаний Андрашниковой. Очень интесная рубрика  “Воспоминания земляков”. Вот тот дом у речки по улице Белова где они жили 17 человек. А после там одна старуха которой жаловалась, что не хватает метров.

Евгений Сергиенко, Калинковичи

Добавлено 20.11.2022 17:43

Андрашникова Циля. Мои воспоминания (3)

Начало и Продолжение

Мы стали готовиться к отьезду в свою Белоруссию. Теперь уже нас
никто не торопил. Мы вели переписку с родственниками и знакомыми, которые уже уехали. Возвращаться в свои Озаричи не было никакого смысла. Там
происходили сильные бои, и местечко было разрушено почти дотла. Наши
земляки осваивались в Калинковичах. Для выезда никаких препятствий не
было. У нас была даже возможность ехать домой с кое-какими запасами
продовольствия. Дозревал урожай на наших огородах. Тетя Хася свой
выращенный участок обменяла на швейную машину “Зингер”. Мы собирали
продукты в дорогу. Был у нас горох, пшено, а урожай картофеля с шести соток
мы весь переработали на крахмал. Сколько мне досталось работы ! Руки у меня
почернели. Нужно было вручную выкопать всю картошку, перемыть,
перетереть на терке и высушить на солнце. Вышло три мешка
высококачественного крахмала. Смололи немного зерна.

Стали хлопотать насчет транспорта. На станцию назначения Калинковичи набралось 8 семей. Нам выделили товарный вагон, мы его вымыли и
оборудовали – сделали нары для спанья. В сентябре 1945 года колхоз дал нам
подводы до станции и мы отправились в путь. Напекли с собой хлеба на
неделю, а ехали 20 дней. Вагон был беспересадочный и его перецепляли очень
часто, но наконец мы прибыли. То что мы увидели, что натворила война с
нашей Белоруссией – всем известно. Мы остались в своей обжитой хате-вагоне,
а мама и тетя Хася пошли в город. Там они нашли своих братьев Беньямина и
Гершула, наняли подводы и приехали за нами. Тетя Хася нашла себе частную
комнату, а наша семья и семья тети Поли временно поселились у дяди Герсула.
Жили они тогда в бараке, в начале улицы Белова, возле речки, в одной комнате
18 кв. м. С маленькой кухней. Их семья состояла из 7 человек, к ним
прибавилось еще 10. В течении двух дней моя мама быстро прописалась, иначе
не могли бы оформить пенсию, сбегала в карточное бюро и получила хлебные
карточки. Так оперативно сейчас не работают.

И так мы стали жить в этой комнате – 17 человек – весело и дружно. В
канун нового 1946 года вся наша родня справила свадьбу Сони Хасиной с
Наумом Гомоном. Я даже не представляю, как наши родители смогли принять
столько гостей. Наум работал инспектором отдела кадров в горторге. Были
гости с его работы, было много его родственников, да и наша родня немалая.
Не помню была ли музыка, по-видимому нет, где оркестр посадить? Но я
запомнила, как лихо отплясывал Рафаил Гомон – брат жениха, и как тетя Сора
выводила карагедул. Много веселых воспоминаний о той квартире, где не было
мебели, холодильника, телевизора и было “свободно”. Теперь в этой комнате
живет одна старуха. Каждую неделю она ходит в горисполком, чтобы ей
улучшили жилищные условия, так как квартира без удобств. А я, когда
прохожу мимо, всегда хочу заказать мемориальную доску и перечислить,
сколько нас там жило в 1945-46 годах и довольно “удобно”.

Моя мама с пятью детьми старалась, билась, как говорится, как рыба об
лед, чтобы вывести своих детей в люди. Мамина сестра – тетя Хася, тоже
осталась вдовой, но в жизни была более изворотливая и смелее боролась с
трудностями. Жизнь этих сестер с малых лет протекала всегда вместе. Они
были почти одного возвраста – мама с 1900 года, а тетя с 1902, но характеры у
них были разные. По приезду в Калинковичи они в первую очередь решили
сходить в свои милые Озаричи. Автобусы тогда не ходили, подводу редко
встретишь и они пошли пешком, 42 км, чтобы походить по родной земле. Когда
они пришли, то увидели одни руины. Они еще определили, где стояли их дома.

К ним подошел знакомый земляк и сказал, что дом Хапмана вывезли за 4 км
на хутор. И пошли бедные женщины на хутор. Пришли к указанному месту и
сразу узнали свой дом. Во дворе мужчина рубил дрова. Тетя Хася зашла первая,
и хозяйка сразу сказала, что это не твоя хата. А когда зашла мама, она ее сразу
узнала и сказала, что дом она купила у немцев и ничего не отдаст, что у нее есть
свидетели. Тетя Хася сказала: “Ты еще Гитлера в свидетели позови”. В дом
вошел хозяин. Он был в военной форме, наверно недавно с фронта, в руках он
держал топор. Он сказал: “Убирайтесь, я воевал !“ Мама говорит: “Пойдем
отсюда, а то будет продолжение войны”. А тетя Хася увидела еще в доме много
подушек на кроватях и говорит, что у них в доме было много подушек и перин,
что наши мужья погибли и попросила вернуть хотя бы одну подушку. Но
хозяйка сказала, что никому ничего не даст. Пришлось уйти ни с чем, но
неугомонная тетя Хася потащила маму в сельсовет. Хозяйка не отрицала, что
это дом Хапмана, но она его за водку купила у немцев. Так как это было
незаконно, то ее заставали выплатить маме 500 рублей. В то время за эти
деньги можно было купить 5—6 буханок хлеба. Но дело было в маленькой
победе. В той войне было больше потерь.

…У дяди Гершула жила его старшая дочь Мария с шестилетней дочкой
Асенькой. В 25 лет Мария уже была вдовой. После войны, когда столько
погибло мужчин – парней, братьев, отцов – любой мужчина считался
“принцем”. И вот приезжает в Калинковичи “жених” из Могилева. Вся его
семья в войну погибла. В Могилеве у него сохранился дом, сад, хозяйство. Стал
он свататься к нашей Марии. Как она не хотела, ведь он был старше ее на 20
лет, но нельзя было идти против воли родителей, пришлось соглашаться. И
уехала она в Могилев.

Шло мирное время. Устраивались, кто как мог. Постепенно в нашем
домике становилось свободнее. Ушла на квартиру тетя Поля с семьей. Позже и
наша семья ушла на квартиру. Чтобы жить, надо было работать. Мама
устроилась ночным сторожем, Арон работал грузчиком. Я устроилась в
столовой калькулятором. Меньшие – Соня, Хана а Фаня учились в школе. Как я
в 17 лет тайком от всех плакала по школе. Маме я не смела об этом говорить, ей
и так хватало. Но обидно было, что мои одноклассники, которые учились хуже
меня, после войны оканчивали школы и поступали в институты и другие
учебные заведения. Хорошо еще, что на моей работе не требовался диплом.
Вскоре я самоучкой стала бухгалтером и всю жизнь до пенсии так
проработала.

Вскоре женился наш Арон. Надо сказать, что несмотря на его физический недостаток, он был весь в работе. Он был полон упорства и энергии и добился того, что стал хозяином, создал семью, выстроил добротный по тем временам дом. На всех встречах, праздниках он имел один лозунг: “За счастливое будущее”. … Так и не увидел он в жизни счастья. Болезнь подкралась, сказалась прежние перегрузки. В 1968 г. в 44 года он безвременно
ушел из жизни, оставив нам скорбь. По сравнению со своим старшим братом,
он хоть оставил семью. Подрастают уже его внуки, которые продолжают
фамилию наших предков – Хапманов…

Шел трудный 1946 год. Каждая мелочь отпускалась по карточкам, все
продукты и даже соль, мыло, спички, промтовары. Семьям погибших собес выдавал ношеные вещи, которые присылали наши союзники из Америки. Были и продукты из Америки – всевозможные консервы: жировые, мясные и овощные. Но продукты были строго по карточкам. Запомнилась мне одна история на моей работе. В столовой были рабочие карточки на одноразовый обед, а вот приехал в райком командировочный из области и ему выдали “Литер”, чтобы пообедать в нашей столовой.

Когда выписываются продукты на 100 человек, то не заметны эти скудные нормы. А тут мне пришлось выписывать продукты на один фасолевый суп, и положенные 40 грамм
составили 2 фасолины. Заведующая столовой бросила мне на стол эти две фасолины и матом на меня: “Что можно сварить из этого для большого начальника?” Тогда, в 17 лет, я была очень наивная. Если бы я выписала 100 г., меня бы не посадили в тюрьму, но я испугалась крика заведующей, заплакала и сказала, что я пойду спрошу у мамы, как сварить ему суп. Тогда заведующая еще больше рассвирепела: “Что это за детский сад !“, но увидев, что я так горько плачу, поцеловала меня, успокоила и нашла какой-то выход.

Жить становилось лучше и веселее. Вместе с тетей Хасей мы купили на улице Калинина недостроенный дом, и поселились там в одной жилой комнате 12 человек. Было это осенью 1946 года, а через год достроили еще одну комнату.

Постепенно я осваивалась на работе. К добросовестному отношению к
труду меня приучал мой большой друг и учитель Рабинович. В торговле часто
могут возникать возможности для злоупотреблений, махинаций, но надо
всегда быть честным человеком. Как видите, доработала до самой пенсии и
никто не может меня в чем-либо упрекнуть. Сам Рабинович был кристально
честным и коллектив подбирал, чтобы слаженно и дружно работали, доверяли
друг другу. Любил он Озаричских. Они славились честностью и
порядочностью. В его подчинении работали мои земляки Фаня Шехтман, Оля
Юдович, Галя и Геня Пинские, Аня Лифшиц – это бухгалтера, а в магазины и
на базы он также рекомендовал Озаричских и всегда им доверял. Мы до сих
пор с ним дружим, хотя оба уже на пенсии.

В 1947 году страна готовилась к денежной реформе и отмене карточной
системы. Для всех людей это было незабываемое событие. В “деловых” кругах
кишело как в улье. Особенно волновался тот, кто за войну накопил много
денег. Никто не знал по какому курсу будет проводиться обмен. Люди
закупали все подряд и в магазинах и на рынке. Одна я, наверно, была
спокойна и ни за что не волновалась. День реформы был 15 декабря 1947 года.

В этот день стало известно, что деньги будут обмениваться один к десяти. У
кого деньги хранятся в сберкассе, то суммы до трех тысяч останутся, а свыше
– переведутся на 10%. Что творилось в сберкассе и в банке! Денег у людей было
много, но после вскрытия пакета уже нельзя было открывать новые вклады.

Будь в то время принципиальный управляющий Госбанком и главный
бухгалтер, ничего бы не произошло. Но они и сами и другим разрешили
сделать новые вклады по три тысячи рублей числом от 15 декабря. Об этом
знал весь город, потому что они сами отдалживали у подчиненных деньги,
чтобы открыть по несколько вкладов. Дошла эта денежная “операция” до моей
тети Хаси, и она стала подтрунивать над моей мамой: “Твоя Циля вообще не
сможет жить на свете. Она такая дура, вращается в тех кругах и не соображает,
как некоторые”. Пришла я домой, и они с мамой стали мне с завистью и
одобрением говорить, кто и по скольку имеет уже новых денег. Я им ответила,
что это незаконно, нельзя этого делать. Тогда тетя Хася говорит: “Ну, что я
тебе говорила, глупая она и пропадешь ты с ней. Ей бы только поспать, а не про
жизнь думать”. Я не обижалась на старших, я ведь действительно была глупее
них, мне только исполнилось 19 лет.

Прошло три или пять дней и прикрыли Госбанк и сберкассу и посадили в
тюрьму всех во главе с начальством. Конфисковали все деньги, поступившие 15
числом. Был процесс, который длился 2 недели. Многие были осуждены на 7—
10 лет. Когда осужденных переводили из Мозырьской тюрьмы в Гомельскую,
то человек 20 шли этапом через Калинковичи, и весь город выстроился живым
коридором посмотреть на людей алчных и нечестных. Я тете Хасе сказала: “Ну
что, моя дорогая!…” Она засмеялась и говорит: “Все равно к нормальной
семейной жизни ты не приспособлена ”

Прошло два года. Соня поступила в Могилевский фармацевтический
техникум, Хане было пятнадцать лет, Фане – двенадцать. Я работала. В 1949
году мне исполнился 21 год, и моя мама очень беспокоилась, что меня замуж
никто не возьмет. Во-первых, парни были в большом “дефиците“ да и другие
девчата, красивые и богатые, засиделась. В то время в Могилеве жила моя
двоюродная сестра Мария со своим вторым мужем Яшей Голодом. К нему
приехал дальний родственник Борис Андрашников. Там же гостила Мариина мама, и она ему предложила поехать в Калинковичи и познакомиться с девушкой. Охарактеризовали меня: “Хотя она некрасивая, но добрая и, если ты согласен, то проживешь с ней спокойную жизнь”. О моем согласии никто не спрашивал. И вот они приехали из Могилева, заехали к Рае с Давидом, которые жили рядом. Парень в свои тридцать пять лет выглядел неплохо: в армейской шинели, в кителе.

 
1944 год                                                                         1950 год

Без всяких сроков и обдумываний он решил на мне жениться. Ох, как я не
хотела! Ведь он был намного старше меня. Но нельзя было ослушаться маму и
своих многочисленных родственников, которые говорили: “Скажи еще спасибо,
что тебя берут”. Так 29 января 1950 года я вышла замуж. Свадьба была веселая,
с гармошкой, было много гостей.

Окончание следует

Опубликовано 16.11.2019  17:20

Андрашникова Циля. Мои воспоминания (1)

 От редактора belisrael.

Недавно просматривая воспоминания, которые были опубликованы вскоре после появления сайта, обратил внимание, что их неудобно читать в том формате, в котором были присланы. А потому решил публикацию разделить на 4 части и чтоб не надо было  использовать дополнительные программы. 

                                                       Андрашниковой Цили Исааковны (урожденной Хапман).

Родилась я в 1928 году в местечке Озаричи, Домановичского района,
Полесской области. Теперь это Калинковичский район Гомельской области, а
родина моя – городской поселок Озаричи.
Пишу по просьбе моего младшего сына Леника, так как я уже на пенсии
и у меня образовалось много свободного времени.
За неграмотность простят меня мои потомки, жили в трудное время.
Все что пишу, сохранилось в моей памяти или же рассказано моими милыми
родителями.

Начну о своем отце. Хапман Исаак Абелевич, 1897 г. рождения.
Уроженец г. Калинковичи. Был он обыкновенный сапожник, но человек
необыкновенный: добрый, веселый, очень дружил с юмором. Пользовался
авторитетом не только среди своих родственников, но и во всех Озаричах. Не
потому я хвалю, что он мой отец. Если спросить наших земляков, а их еще
много в живых, помнят ли они семью Хапмана, то лица их светлеют в улыбке.
О! Хапман! Эта семья была примером, дети были гордостью школы. В большой
бедной семье было всегда весело и дружно. Ох, если бы побывал у нас Шолом-Алейхем, он мог бы написать много забавных и печальных историй о жизни
нашей семьи.

Мама моя – Хапман Броха Ароновна – добрая, любимая, мужественная
труженница родилась в 1900 году в местечке Озаричи. Сколько ей досталось за
свои прожитые 70 лет. Трудности, потери, голод, холод, война, хлопоты и
заботы о большом семействе. По тем временам родить 9 детей было не очень
много. Но самое страшное было – лишиться четырех сыновей и одной дочки.
Мой старший брат Аба, 1920 г. рождения, был светилом (о нем я напишу еще).
Он погиб на войне в 1944 году. Один мальчик Шоломка, 1926 г. рождения, умер
маленьким, братишка Яшка, 1941 г. рождения, умер в конце войны, в 1940 году
у нас умерла девочка Кларка. Брат Арон, 1924 г. рождения, умер в 1968 г.
(много есть о нем воспоминаний). Сколько нужно человеку мужества и сил,
чтобы все это выстрадать и выстоять. Овдовела моя мама в 41 год.

Однажды, было это в 1936 г. , сидела она с ребенком на руках и стала отцу
жаловаться о трудностях своей жизни. И детей растить, и накормить их,
обстирать, в доме убрать, и за хозяйством досмотреть, и огород, и корова, и
куры, и гуси и много других забот. Я в это время сидела и делала уроки и тут
услышала, как заговорил мой батя.

“Моя жена, тебе надо еще немного потерпеть. Ты увидишь, какая жизнь
нас ждет впереди, прекрасная жизнь. Дети у нас способные и они быстро
вырастут и станут учеными (он в этом не сомневался), и они разъедутся по всей
стране, и я тебя повезу ко всем на побывку. Ты ведь кроме коня и воза не
видела другого транспорта. Я покажу тебе поезд. Нет, поездом мы долго будем
объезжать. Я тебя повезу на самолете. А еще я куплю шифкарты (билеты на
пароход) и покажу тебе много замечательного”, — и его фантазия рисовала нам
самые светлые картины, и нам всем было очень весело. Но не дожил он до этих
светлых дней. Проклятая война распорядилась иначе – сколько несбывшихся
желаний, сколько недоученых, сколько погибших, умерших. Но живые продолжают жить, и, как говорил мой отец: “Надо жить как набежит”.

Рассказывали мои родители о начале своей семейной жизни.
Поженились они в 1920 году. У моей мамы была сестра – тетя Хася. Она тоже
тогда вышла замуж. Муж ее, Мотл, был тоже сапожником, и они всегда с моим
отцом вместе работали. Мотл был гордый. Во-первых, потому, что он шил
обувь лучше моего отца, модельнее. Во-вторых, когда у обоих пошли дети, у
Мотла родились две красивые девочки – Лиза и Соня. Он очень ими гордился. У
нас были мальчики – Аба и Арон. Жили почти всегда вместе и, если наварят
большой чугун картошки для всех, то Лиза всегда не пускала, боялась, что ей
достанется мало, а если напекут баранки, всем по паре, то она требовала, чтобы
у нее висел баранок на каждом из десяти пальцев. Аба наш ей всегда уступал и
Мотл говорил что он лэмах (глупый). Мой отец говорил: “Поживем – увидим”.

Когда дети пошли в школу и наш “лэмах” приносил одни пятерки, а Лиза
никогда не могла управиться с учебой и всегда кричала, что ей задали 70 задач,
тогда Мотл вынужден был согласиться, что наш мальчик очень способный.
Другой эпизод, когда я уже сама стала школьницей, и учеба давалась очень
легко, пришел черед моему отцу подтрунивать над Мотлом. В то время
взрослые собирались по вечерам к тете Хасе на чай. Раздували самовар на
древесных углях, каждый приходил со своим кусочком сахара и гоняли чаи.
Посуды тогда тоже не было и пили из чего придется: из кружки, из котелка, из
банки, но было весело, сидели при керосиновой лампе и долго не смолкал смех.

И вот, в один из вечеров, одна девочка со 2 или 3 класса (они жили на квартире
у тети Хаси) попросила решить задачу. Хотя мой отец неплохо решал задачи,
но почему-то у него не получалось. Не могли решить ее Лиза и Соня. Тогда отец
нашел выход:  ”Я сейчас приведу кого-нибудь из своих соплячек и все будет в
порядке”. Прибежал он домой – жили мы через дорогу. Дети уже спали, он
меня разбудил. Мама стала кричать, что он совсем сдурел. Но отец одел на
меня свою фуфайку, взвалил на плечи сонную и понес в гости. Задачка
оказалась для меня легкой, я ее решила, и отец отнес меня домой и вернулся,
чтобы еще долго подтрунивать над Мотлом. “Вспомнишь мои слова,— говорил
он, — как мои соплячки вырастут и вытрут сопли и утрут нос твоим
красавицам” … Не дожили ни один, ни другой до радостных светлых дней, о
которых вместе мечтали.

Я себя помню с 1933 года. Тогда наша семья жила в Калинковичах, в
домике отцовых родителей. Детей нас было четверо. Год был очень трудный,
голодный. В Белоруссии и на Украине не было урожая, и люди в тот период
переезжали с места на место в поисках лучшей жизни. Наша семья тоже
переехала в Озаричи и мы стали жить среди маминых родственников. Трудно
было. Не было у нас жилья, не хватало еды. Я еще была ребенком, но
запомнила те тяжелые годы. Однажды мой брат Аба повел меня с собой. Мы
пришли куда-то, там толпилось много народу. Я не понимала, что это очередь
в магазин. Когда дверь открылась, все хлынули к прилавку. Брат потащил
меня за собой, я перепугалась, что стряслось. Позже он мне объяснил, что мы
постарались и купили для семьи по 1 кг ржаного хлеба. С тех пор я узнала, что
такое хлеб.

Так как у нашей семьи не было еще жилья, то мои родители приняли
такое решение. Жила в Озаричах одинокая старушка – Пашковская Хавка, 1834
г. рождения в своем старом доме. Дом я хорошо помню, жить в нем еще можно
было и бабушка Хавка пригласила нас к себе. Детей у нее не было, муж и
родственники умерли еще в ХIХ веке, некоторые выехали в США, и она жила
тем, что племянники присылали ей в посылках из Америки. Старушка была
очень интересная. Когда мы к ней переехали, ей было 99 лет, но она была в
здравом уме, при полном зрении и слухе. Она ходила сама на базар, чтобы
каждую неделю была свежая курица. Она сама предложила, чтобы мы у нее
пожили, потому что знала мою добрую маму. Мама ей отдельно готовила,
стирала. Дети наши ее уважали, и мы жили одной семьей. Ее очень устраивало,
что к такой глубокой старости она будет под опекой моих родителей, а у нас
пока была крыша над головой.

Запомнила я выборы в Верховный Совет в 1936 году. Бабушку Хавку, как
старейшую избирательницу, возили в клуб и она с трибуны сказала, что
голосует за Сталина.

Прошло еще несколько лет, семья наша увеличивалась и старый дом стал
тесен. В 1937 году отец решил строить новый дом. Я только теперь понимаю,
сколько потребовалось труда, энергии, сил, каких это стоило мук. Тогда не
было состоятельных родителей, чтобы помочь, но надо было и строили. Весь
1937 год длилась стройка и концу года без штукатурки и прочей отделки мы
уже имели новый дом.

Бабушка Хавка, как член нашей семьи, имела свою комнату. Однажды
отец сказал в шутку: “Бабушка, я с Вами обманулся”. На что она ему ответила:
“Я ведь не нарушила договор о том, что буду с вами до конца своих дней.
Правда мне перевалило за сто лет и в этом мое нарушение, что я живу лишние
годы”.

Запомнила я со всеми подробностями тот январьский вечер 1938 г. Аба
наш учился тогда в 10 классе, я – в третьем, Соня и Хана были малышами,
Фанечка только родилась. У отца гостил его приятель и он собирался уходить.
Отец хотел его проводить, но мама с ребенком на руках остановила его и
говорит: “Не уходи, что-то бабушка сегодня долго лежит.” Отец остался.
Бабушка была при полном сознании. Попросила маму покормить ее в постели.
Мама ее покормила. Потом бабушка попросила взбить ей подушки. Только
мама хотела ее приподнять, как она вздохнула и вытянулась. Мама испугалась,
а отец взял зеркало, приподнес к бабушкиному лицу, но она уже не дышала.

Позвали людей, уложили бабушку на лавку, отец сел у изголовья, и я
подсмотрела, что он пишет: “Бабушка Хавка умерла 26 января 1938 года в
возврасте 104 года”. Подсмотрела я, когда ее одевали. Женщины говорили, что
очень чистенькая старушка и ее рубашку рвали на лоскутки по 2—3 сантиметра,
чтобы пришить у себя и прожить такой же век.

В нашей семье весело вспоминали, как мой отец впервые попробовал
изюм. По-еврейски изюм называют “рожинки”. У отца по этому поводу даже
был анекдот. Один еврей фотографировался и сказал фотографу: “Сделай так,
чтобы у меня не был такой широкий рот”. Фотограф сказал: “Когда я буду
снимать, ты скажи “изюм”, и твой рот сузится”. Пока фотограф готовился, тот
забыл, как по-русски изюм и сказал по-еврейски – ”рожинки”, при этом еще
больше расширил свой рот.

Но дело не в этом. Бабушка Хавка регулярно получала из Америки
деликатесы, в том числе и изюм. Для нее одной хватало, и никто из нас не смел
даже подумать, что будет время, когда мы узнаем этот райский вкус. Когда
бабушка скончалась, отец сказал маме: “Никто из нас не проживет такую жизнь
и пока я жив, хочу изюм попробовать”. У бабушки был горшочек как кулачок,
с компотом, и отец сказал, что так как ей уже не надо, то он попробует. Так он
впервые в жизни попробовал компот из изюма.

О своем отце хотелось бы рассказывать бесконечно. Он слишком рано
ушел из жизни. Как я проклинаю эту проклятую войну, которая нас лишила
всего. Я иногда думаю, что никто из нас не унаследовал от отца веселость и
находчивость. Виной всему этому – война. Даже облика отца у нас не осталось,
так как фотографии тогда были роскошью.

Теперь о себе до войны. В 1936 году мой брат Аба повел меня в школу.
Была у нас в Озаричах еврейская семилетка. Я стала ученицей. Первой моей
учительницей была Гельфанд Ида Марковна. Мне очень нравилось в школе,
радость приносила успешная учеба. Мои родители никогда нас не
контролировали, они были уверены, что уроки всегда сделаны. Зато на
школьных родительских собраниях их сажали в президиум, особенно за
воспитание такого сына, как Аба. Он отлично закончил десятилетку, проучился
три курса в Ленинградском кораблестроительном институте, и грянула война.

Мы, младшие, хорошо учились, но очень мало. В 1938 г. закрыли
еврейскую школу, и меня после трех классов перевели в 4-й класс белорусской
школы. Сначала мы даже струсили. Нас, 10-летних детей, знавших только
еврейский язык, посадили рядом с белорусскими детьми. Но освоились мы
быстро, благодаря дисциплине, и продолжали отлично учиться. Но недолги
были наши радости. Проучилась я еще три класса, и, после шестого класса,
кончились мои “университеты”.

Пишу свои воспоминания и думаю, что до войны жить было проще и
веселее. Или это моя детская наивность, но мне казалось, что не было никаких
сложностей. Природа меня наделила хорошей памятью, и я до мельчайших
подробностей могу описать забавные и печальные истории пятидесятилетней
давности.

Лето 1939 года. Я окончила 4 класса и прохажавалась с подружками по
улице. Возле райкома комсомола я увидела, что готовят к отправке детей в
пионерский лагерь. Я пришла домой и говорю своей маме, что я бы тоже хотела
поехать в лагерь. Мама моя решила попросить, чтобы меня тоже взяли. С
полуторагодовалой Фанькой на руках и со мной пошла она в райком. Там во
дворе стояли подводы, на которых отправляли детей. Когда мы зашли, там
было много народу. Комплектовали воспитателей, пионервожатых. Мама
попросила, чтобы меня тоже взяли. Ей ответили что уже поздно, тетенька, где
вы раньше были. Тогда мама говорит: “Ты, товарищ начальник, посмотри. У
меня на руках шестой ребенок и как можно везде успеть, если нужно всех детей
вырастить достойными?”. Один из сотрудников сказал: “Это мать Хапмана
Абы”. И тогда все с большим уважением посмотрели на мою маму. Я
обрадовалась, так как все сказали, что меня надо записать в списки. Вот радость-то какая! Я еду в лагерь! По теперешним временам отправка ребенка в лагерь –
это такие приготовления и хлопоты. А тогда мама принесла мне только майку и
трусы, посадила на подводу и все сборы. Через полчаса мы выехали.
Лагерь был расположен в деревне Хомичи, в 8 км от Озарич. Мы больше
шли пешком, чтобы лошадям было легче. К обеду мы были на месте. Мне тогда
казалось, что счастливее меня нет на свете. Лагерь располагался в старой
школе. Рядом протекала речка. Нам выдали на 10 человек кусок мыла и по
полотенцу. Мы пошли купаться. Пляжных костюмов тогда не было, и мы
одевали длинную майку, застегивали снизу булавкой и получался великолепный купальник. Во дворе школы был большой навес – наша столовая.
Как вкусно нас кормили! 4 раза в день! Как все было интересно! Мы играли в
разные игры, жгли пионерские костры. Ходили мы всегда босиком, шоссе и
асфальта тогда не было. Утром через зеленый луг – все было рядом – бежали на
речку умываться. Освежились – и на линейку, потом зарядка и строем в
столовую.

К некоторым детям приходили и приезжали родители. Я на это никогда
не рассчитывала, потому, что моим родителям на такие нежности не хватало
времени. Но однажды я своим глазам не поверила. Ко мне шли гости – мой
брат Аба с маленькой Фанечкой на руках и моя мама. Они пришли меня
навестить, пройдя пешком 18 км. Как я была счастлива! Аба встретился со
своими учителями. Один учитель – Бровка – сказал: “Дети, к нам приехал на
каникулы выпускник нашей школы. Он был круглый отличник, а теперь он –
ленинградский студент. Берите с него пример, он будет хороший инженер”. Не
сбылись предсказания учителя и мечты ученика. Обоих унесла проклятая
война. Сколько жизней оборвалось, сколько судеб искалечено, сколько
осталось сирот и вдов. Говорят время лечит раны. Но память о тех страшных
годах так держится в сознании, что нет такого дня, чтобы я не вспоминала те
ужасы и страдания. Прошло уже больше 40 лет после Победы, но об этом не
следует забывать. Нет кажется такой семьи, которая бы не понесла тяжелых
утрат. Откуда тогда брались силы вынести все невзгоды, которые на нас
обрушились. Голодные были, полураздетые, но никто не болел, не до этого
было. За 4 года войны мы и врача ни разу не видели.

Не хотелось тогда верить, что больше не придется учиться, а ведь было
такое желание. Бывало во время войны я так плакала и кляла Гитлера,
который отнял у меня самые лучшие и счастливые годы – школьные.
Запомнился мне последний мирный день – 21 июня 1941 года. Мы
гуляли у речки. Подошла ко мне школьная подруга и сказала, что меня
спрашивал директор школы. Тогда были каникулы и школа пустовала. Я еще
зашла в 10-й класс. Выпускники написали на доске, не зная, что будет завтра:

Прощай ты, школьная скамья,
Где плодотворно годы протекали.
Прими меня, родная ты страна,
Чтоб углубиться в жизненные дали”

Не сбылись мечты десятиклассиков, они окунулись в страшное
лихолетье, многих приняла земля…

Подошла я к директору школы и спросила зачем он меня искал. ( Он у
нас был новый, фамилия его была Гулло). Он спросил мою фамилию, я
сказала: “Хапман”. Он поискал в своих бумагах и спросил: “Тебя Соней зовут?“
Я говорю: “Нет, это моя младшая сестра”. Он сказал, что мне и моей сестре есть
похвальные грамоты за шестой и за второй классы. ”Молодцы, у вас славная и
способная семья, я много слышал от учителей о вашем старшем брате”. С
радостью шла я домой, но в тот день я даже не успела похвалиться родителям,
а назавтра 22 июня 1941 года вся радость померкла, все это было уже ни к чему.

Озаричская участковая больница. Построена в 1906, снесена в 1994 году. Фото из архива Владимира Лякина

Продолжение следует

Опубликовано 11.11.2019  21:13

Н. Эстис. Калинковичский Ребе

… «Какую радость принесло в дом рождение малыша… Помнится мне, словно это было вчера… Обряд обрезания пришёлся на дни Песах. Испекли Пасхальный торт, да такой, что каждому досталось по увесистому куску! Пригласили всех уважаемых жителей местечка и даже Адмор (так называют Ребе – главу хасидской общины) пришёл, и в знак благодарности за то что Цадик оказал нам честь своим визитом, преподнесли ему Тшура – пожертвование, как было принято … И ещё Адмор благословил меня и дал мне «Шмира» (талисман-оберег) – монету в десять копеек…» – такие интересные воспоминания о Калинковичского Ребе я нашла в письмах жителя Местечка Калинковичи, сионистского деятеля Йосефа Хаима Дорожко, опубликованных в Тель Авиве в 1934 году. Письмо было датировано 10 июля 1919 года и описывало события семилетней давности т.е. упоминание о Ребе относится к 1912 году.

«Несомненной “достопримечательностью” Калинковичей был хасидский “ребе”. По словам знавших его, он был весьма образованным и умным человеком, и к нему во “двор”, особенно в праздники, стекалось много верующих евреев из Мозыря, Хойник, Речицы и даже из Гомеля.» – Это воспоминания Моисея Герчикова из книги «Пути-Дороги» . Моисей Герчиков проживал в Калинковичах с 1909 по 1911 год.
Кто же он такой Калинковичский Ребе? С каким трепетом и уважением отзываются о нем его современники!

Рабби Барух Довид Тверский из Калинкович

Залман Бахарав (Рабинович) в очерке-воспоминаниях «Мое местечко Калинковичи» проливает свет и даёт ответ на вопрос, мучавший меня довольно долгое время.
Вот что он пишет: «Большинство жителей местечка были Столинские Хасиды. Однако проживал в местечке Адмор Ребб Барух Довид Тверский, потомок Ребб Нахума из Чернобыля. Окружавшие его хасиды наслаждались светом его проповедей во время застолья на исходе Субботы, он умел мудро и доступно трактовать происходившие в мире события. За советами к нему обращались предприниматели и «еврейские общественные деятели» из отдаленных городков. В Симхат Бейт-Хашоава (в дни Суккот) танцевал Рабби со Свитком Торы в окружении всех жителей местечка.»

Сохранилось и стало доступно нам письмо, собственноручно написанное Рабби  Барухом Довидом. Оно было выставлено на Аукционе Кедем и сопровождалось краткой информацией об отправителе. Адмор Ребб Барух Довид Тверский родился в 1875 году, был сыном Адмора Ребб Мордехая Дова из Горностайполя, в 1903 году возглавил хасидут отца, а в 1904 году переехал в Калинковичи, откуда руководил Горностайпольскими хасидами России и Литвы.

Ребб Барух Давид был известен как мудрец и знаток Торы. Стоит обратить
внимание, что в те годы, когда земляки упоминали о Ребе как о мудром и
образованном человеке к которому приезжали за советом из далека, ему было
всего 35 лет!

Рабби Барух Довид был младшим из сыновей Рабби Мордехая Дова
Тверского главы хасидского двора из Горностайполя близ Чернобыля. У отца он
черпал знания и мудрость. Будучи юношей он стал известен как знаток Торы и
еврейских законов. Когда отец закончил работу над очередной книгой он
поручил сыну редакцию и подготовку к печати. Перед Барухом Довидом встала
очень сложная задача. Юноша был не только мудрецом Торы, но ещё и очень
воспитанным, почитающим своих родителей. Редактировать или искать ошибки
в книге своего отца было для него невероятно тяжело. Отказаться от просьбы
отца он тоже не посмел. И все же мудрый юноша выполнил отцовское
поручение, не нарушив заповеди почитания родителей.

Борух Довид женился в возрасте 18 лет и некоторое время жил около
отцовского дома. После смерти отца в 1904 году Барух Довид с женой и детьми
переехал в Калинковичи, где возглавил хасидский двор.

В ноябре 1920 года во время погрома Булак-Балаховича Ребе был вынужден
прятаться у соседей. Через четверть часа после того как он покинул свой дом,
туда ворвались погромщики. Их целью было похитить Калинковичского Ребе,
чтобы потом требовать у местных евреев выкуп. Зверства и варварство
погромщиков не возможно описать. Они грабили, убивали и насиловали. Не
найдя Ребе и озверев ещё больше от такой своей неудачи, на спешном совете
погромщики приняли решение наказать Ребе за побег и сжечь его на базарной
площади, как только найдут. Прибывшие отряды Красной Армии вытеснили
балаховцев из Калинкович. Однако евреи местечка понимали что опасность ещё
не миновала. Семья Ребе а с ним ещё около 500 человек бежали в Гомель. После
окончательного разгрома большевиками балаховцев, через 3 недели Барух
Довид с семьей вернулись домой. Дом был разграблен и разрушен. К счастью,
большая часть святых книги в доме Ребе уцелела. Ребе принял нелегкое решение
бежать с семьёй за границу. Неудача постигла их на пути к спасению, они
оказались в тюрьме. Чудом им удалось бежать из тюрьмы и добраться до Пинска,
Варшавы, а оттуда до Вены. Спустя несколько лет в 1925 в возрасте 51 года Рабби
Барух Довид Тверский скончался и был захоронен в Вене. Его жена по истечении
какого то времени репатриировалась в Израиль и похоронена в Иерусалиме на
Масличной Горе.


Надмогильный склеп, где захоронен Рабби Барух Довид Тверский из Калинкович

Рабби Барух Довид всю свою жизнь был человеком скромным и избегал
публичности. Перед своей кончиной Ребб Барух Довид Тверский дал
распоряжение не упоминать на погребальной плите почетные титулы и
перечисление его достоинств, несмотря на то, что до сих пор это принято в
хасидских общинах. Он также просил не устраивать поломничество к его могиле,
не приносить записки с просьбами. Его многочисленные рукописи исчезли.
Потомкам удалось опубликовать сборник вопросов и ответов по Алахе – Законам
Торы, который издали совместно с книгой Турей Загав отца Рабби Мордехая Дова
Тверского. Несмотря на предсмертную волю покойного, не зарастает тропа к могиле
Барух Довида, евреи приходят сюда помолится Творцу за больных, за успех в
бизнесе. Ведь в книге «Зоар» сказано, что после смерти праведники влияют на
благополучие мира ещё больше, чем при жизни.


Могила Рабби Барух Довида Тверского. Вена

Нина Эстис, Маккабим Иллит, Израиль

Опубликовано 07.11.2019  14:09

Комбат Рагинский

Продолжение истории

В результате работы с архивными документами удалось выяснить новую информацию о капитане Рагинском Исааке Наумовиче. 30 июня 1944 года ему было присвоено звание майора. Но приказ так и не дошел до полка. Не узнал о нем и сам комбат, 8 июля он погиб.

Исаак Рагинский родился в 1911 году в семье служащего в г. Калинковичи, Гомельской области, Белоруссия. Окончил 7 классов. В армии с 1921 года. В 1937 году окончил Московское пехотное училище.

До войны он служил военкомом Буда-Кошелевского РВК Гомельской области. В 1941 году Рагинский ушел на фронт. С 1942 он воевал в 109 стрелковом полку 37 гвардейской стрелковой дивизии в должности помощника начальника штаба по тылу. Участвовал в обороне Сталинграда (на тракторном заводе).

В ноябре 1942 года Рагинский был ранен. После госпиталя отправлен в офицерский резерв, откуда в 1943 году получил распределение в 12 Воздушно-десантную бригаду, которая формировалась в г. Звенигороде Московской области.

Здесь он был назначен командиром 3-го батальона 304 гвардейского стрелкового полка 100 гвардейской стрелковой дивизии. Комбат всегда служил примером для своих ребят, но и с них требовал быть лучшими. Рагинскому удалось сделать из них настоящих бойцов. Из воспоминаний ветерана: «Комбата мы боялись, но уважали. За нарушение дисциплины он наказывал нас, заставляя совершить пробежку до соседней деревни, километров 20 туда и столько же обратно. Мы боялись этого наказания, как огня. Зато на фронте любой марш-бросок казался нам ерундой после Локотни. Комбат был очень строгий, но справедливый человек, требовательный и к себе, и к солдатам. Мы полностью ему доверяли. Был у нас такой случай. Был один ночной марш-бросок после боя, солдаты были измождены. Один солдат, который нес станковый пулемет «Максим», упал, не в силах подняться. Рагинский подошел к нему, поднял, взял у него пулемет, и сам до утра нес. Как, вы думаете, мы могли относиться к такому комбату?» Рагинский и его батальон всегда вырывались вперед по всем показателям в боевой и политической подготовке.

Благодаря содействию Евгения Сергиенко и Арона Шустина удалось связаться с родственниками комбата и его дочерью и передать им собранную информацию.

Ирина Богачева

Автор немного о себе:

Богачева Ирина Геннадьевна, родилась в 1980 году в Куйбышеве. Детство и юность прошли на Украине, в Донецкой области. Впервые начала заниматься поисковой работой еще в 15 лет, что было связано с поисками деда, пропавшего без вести в 1941 году. В 2002 году окончила Горловский институт иностранных языков (английский, немецкий язык). С 2003 году живу в Самаре. Создала сайт, посвященный истории 141 дивизии, в которой воевал дед. Благодаря единомышленникам удалось собрать базу по солдатам, воевавшим в этой дивизии (всего около 1000 человек).

   

С 2014 года занимаемся с мужем Александром изучением боевого пути 304 полка 100 дивизии, воевавшего в южной Карелии в июне-июле 1944 года.

Мы создали “Поисковый отряд имени Анатолия Пронина”.

 

В сообществе В Контакте объединяем потомков воинов этого полка, ищем ветеранов, встречаемся с родственниками, собирая по крупицам информацию об истории 304 полка. Ежегодно ездим в Карелию на поисковые “Вахты Памяти”.

Опубликовано 10.04.2019  22:38

 

В. Лякин. Тайны старых названий

Каждый из нас, придя в этот мир, начинает познавать его. Однажды мы задаемся вопросом: что обозначают названия города, поселка, деревни, улицы, где ты появился на свет и живешь, почему они звучат так, а не иначе? Году, помнится, в 1957-м, когда я еще не ходил в школу, но уже умел немного читать по складам, мать взяла меня с собой на выходные в ее родную деревню Лесец, что на севере Калинковичского района. Старенький, переполненный пассажирами автобус, начав свой бег из райцентра по хорошему булыжному шоссе, уже не доезжая до железнодорожного переезда на его окраине, сбавил скорость, и, натужно гудя мотором, потащился по глубокой колее. И вот по такой дороге, где песчаной, где, несмотря на летнюю пору, сильно заболоченной, мы и проехали все сорок с лишним километров. Не раз и не два автобус намертво застревал, как говорится, почти «на брюхе». Тогда все мужчины и женщины помоложе выходили, и буквально на руках вытаскивали, вызволяли свое транспортное средство из плена. Во всех деревнях по дороге делались остановки, иной раз до получаса. Пока билетерша производила высадку-посадку пассажиров, а водитель подливал из ведра воду в дымящийся радиатор и озабоченно копался в моторе, я читал намалеванные большими буквами на фанерных дощечках придорожные указатели. Сначала были Дудичи. Название понятное, в одной из своих книжек был рисунок стада и пастуха,  наигрывавшего на дудочке. Потом проезжали Бобровичи. И бобра, даже живого, мне уже приходилось видеть. Про следующие Козловичи нечего и гадать – здоровенный козел с бубенчиком на шее недружелюбно поглядывал в нашу сторону с другой стороны дороги. А вот когда приехали в Тидов, разгадать его название я не смог, и обратился с вопросом к матери.

– До войны я работала учительницей в Замощанах, это недалеко отсюда, и старушка, хозяйка хаты, где я жила, рассказывала такую историю.  Давно это было, почти сто лет назад. Тогда отменили крепостное право и паны, прежние хозяева крестьян,  должны были дать им земельные наделы. Тут была земля пана Жудро, очень жадного и бессердечного. Он уступал крестьянам лишь пески да болото, а те  хотели получить плодородный, урожайный клин. Послали на переговоры с паном своего представителя и ждут с нетерпением его возвращения. Только тот показался и еще не успел рта открыть, как все его обступили с вопросами: «Ці даў, ці не даў?». От этого, говорят, и пошло название новой деревни на выселках. Так это было или не так, не знаю, вот вырастешь, может сам выяснишь…

Наука свидетельствует, что истинное значение старых названий со временем забывается. Пытаясь объяснить их тайны, местные жители слагали легенды и притчи, вроде рассказанной мне матерью. В Калинковичах появилось сказание о девушке Калинке, что пропала однажды в лесу, а ее убитые горем родители стали сажать в память о ней молодые деревья калины. В Кощичах старики рассказывали про легендарного князя Сербина, что побил тут множество врагов, от которых остались одни кости. В Крюковичах поведают о красавице Маланье, что утопилась, не желая быть панской любовницей, спрятав перед этим в лесу золотой клад. Другой клад якобы закопал в урочище Дуброва возле Золотухи какой-то шляхтич. Его дочь полюбила крестьянского парня, вот он и сжег свой двор, спрятал собранное ей в  приданное золото, да подался в другие края. От того клада вроде и пошло название деревни. По рассказам старожилов Пеницы первые поселенцы поставили свои дома на берегу полноводной тогда речи Дымарки. И в первую же весну, в половодье, она забурлила, запенилась, вышла из берегов и затопила селение. В д. Блажки существует предание, что когда-то в этих местах проезжала императрица Екатерина ІІ и здесь на берегу речки Обедовки для нее и свиты местная шляхта устроила праздничный обед. Наконец, в Више и Сыроде уверяют, что там останавливался на постой при следовании на Москву сам французский император Наполеон. Да и в других деревнях, даже самых маленьких, всегда найдется человек, что  расскажет вам услышанную когда-то от старших легенду, предание о происхождении и названии своего населенного пункта, прилегающих лесов, урочищ, озер. Наше сознание так устроено, что успешно трансформирует свои представления о минувшем в некие подобия реальности. Так что поиски исторических фактов, якобы лежащих в основе легенд, как правило, безрезультатны.  Хотя сказочные и былинные объяснения топонимов далеки от научных, они все же являются бесценной частью нашего общего духовного наследия, ярким образцом творчества давно ушедших поколений.

Выяснение давних загадок топонимики – дело непростое и увлекательное. Вот попадется, например, в архиве начинающему исследователю рукописный документ середины позапрошлого века с названием «Исповедальные ведомости Домановичской Свято-Михайловской церкви». Там перечислены имена прихожан по всем 12 приписанных к этому храму населенных пунктов. Видим Домановичи, Анисимовичи, Давыдовичи, среди прочих – Бобровичи-Мухи и Бобровичи-Кулыбы. Получается, что водились в этом месте когда-то бобры, потом здесь пекли кулыбы (род булки), и над всем этим летали еще мухи? Это предположение не имеет никакого отношения к истине. Учеными-лингвистами установлено, что окончание «овичи» было характерным для белорусских селений, возникших в 15-18 веках, и является показателем того, что поселение основано группой кровных родственников. Откроем уже известный нам документ 1552 года, перечень селений и их жителей, приписанных к Мозырскому замку, находим село Бобровичи, имена и фамилии (прозвища) глав 13 живших там семей. Бобров и производных от этого слова там нет, но таковых немало в соседних поселениях: Роман Бобровник в Мозыре, Мамец Бобруевич и Оксета Бобруянин в Калениковичах, Булько Бобрусник, Сисой Бобруянин в Козловичах и т.д. Кто-то из носителей подобных имен, и был, скорее всего, первопоселенцем в Бобровичах. К 19 веку большинство здешних жителей  составляли уже люди с фамилиями Муха и Кулыба: первые жили в северной части села, вторые – в южной. И лишь в начале 20 века оба топонима вновь объединились в одном слове.

По такой же схеме возникло и название соседних с Бобровичами  Козловичей. На момент записи основатель с именем или прозвищем Козел уже давно покоился на местном погосте, но в окрестных селах еще проживали Козел Каленикович, Козел Мишкевич, и Козел Филиппович. Топоним Домановичи тоже, скорее всего, связан с отмеченным в этих местах именем Даман (вариант церковнославянского имени Дамиан).  «Существует предание о том – пишет профессор А.Ф. Рогалев, – что Великие и Малые Автюки приобрели свое имя во время отделения от русской православной церкви части верующих, которые не признали церковных реформ патриарха Никона, которые проводились с 1654 года. В то время большое количество беглецов будто бы осело в местах, где теперь находятся названные деревни. Этих людей так и звали по количеству поселившихся – вялікія і малыя ўцёкі. От слова ўцёкі, в соответстви с преданием, и пошло название деревень. Однако история Автюков начинается задолго до середины 17 столетия. Как выяснил калинковичский краевед И. Гарист, наиболее раннее из известных сегодня сообщений об Автюках (первичным является населенный пункт Великие Автюки, а Малые Автюки появились как выселок из основной деревни) датируется 1552 годом, когда была составлена одна из описей Мозырского замка. В этом документе между прочим говорилось о приписанных к замку окрестных деревнях и о повинностях их жителей. Таким образом, истоки названия, которое нас интересует, нужно связывать вовсе не с беглецами из Руси-Московии, сторонниками старой веры. …В основе названия Аўцюцевічы лежит «коллективное прозвище» аўцюцевічы, которое касалось всех первых жителей – основателей деревни. Аўцюцевічы – это потомки или подданные какого-то Аўцюты или  Аўсюты. В свою очередь Аўцюта или  Аўсюта – это народный разговорный вариант мужского имени Яўціхій или  Яўсей».

Не менее сложную топонимическую головоломку удалось объяснить профессору А.Ф. Рогалеву. «Местные старожилы – пишет он – помнят имя лесника, основавшего поселение – Станислав Ипполитович Лоханский. Они же пересказывают предание о возникновения названия – Мутижар.  Первых  поселенцев эта местность вроде бы  встретила дымом с горевших сосен и торфяников. От едкого дыма и людей кружилась голова. У некоторых даже «замутилось» сознание, а воздух на многие километры вокруг был насыщен жаром. Слова муть и жар потому и стали, как уверены рассказчики, основой географического названия. …В названии Мутижар две части: «муть» и «жар», которые имеют финно-угорское происхождение. Вторая часть происходит от географического термина в значении «озеро», а первый корень отражает слово в значении «илистая, мутная вода, торф». Таким образом, первоначальное название Мутижар осмысливается как «илистое озеро».

За последние полвека появилось и несколько версий названия нашего райцентра. О девушке Калинке уже было сказано. В.Ф. Исаенко полагал, в основе этого топонима лежит одно из значений белорусского слова “калена” – расстояние от одного изгиба дороги до другого. Действительно, как видно на дорожной карте начала 19 века, селение в три десятка дворов и располагалось на таком “калене” протяженностью в полверсты (ныне отрезок ул.Советской от изгиба у магазина “Анри” до изгиба после кольцевой дорожной развязки). Писали, что название придумали переселившиеся сюда в давние времена евреи из немецкого города Кёльн. Или, что топоним является производным от названия протекавшей по окраине села речки, обозначенной на карте 19 века как Каленковка. Свою версию происхождения названия города выдвинула преподаватель нашей гимназии Е.А. Кохан. Она предположила, что основой для образования названия Калинковичи послужило имя  Николая (Каленика) Радзивила Черного, бывшего в 16 веке мозырским поветовым старостой. Точка в этих спорах, полагаю, была поставлена года три назад, когда районная газета поместила изображение страницы из не раз упомянутого документа 1552 года. И там четко читается – село КАЛЕНИКОВИЧИ. То есть первопоселенцами были потомки человека по имени Каленик (вариант церковнославянского имени Каллиник, что в переводе с греческого значит «славный победитель». Опять же, в списке учтенных там в середине 16 века нескольких семейств такое имя не встречается, но в соседнем Мозыре тогда проживал мещанин Козел Каленикович, в соседних селах – крестьяне Каленик Филиппович, Каленик Игнатьевич, Каленик Колотовчиц, Микита и Василь Калениковичи.

Калинковичи, 1904 г.

В письменных источниках 16-20 веков название последовательно трансформировалось от первоначального Калениковичи через Каленкавичи – Коленковичи в современные Калинковичи.  Топоним Калинковичи впервые приведен в рапорте командира 2-го резервного корпуса генерала Ф. Эртеля командующему 3-й Западной русской армией адмиралу П. Чичагову от 1.10.1812 года. Однако это был единичный случай вплоть до 80-х годов 19 века. Начиная с этого времени названия  Коленковичи и Калинковичи употреблялись какое-то время одновременно, причем первое относилось к местечку и селу, а второе к железнодорожной станции. Так, в документах дела 1883 года по выборам здешней мещанской управы уездный исправник Перковский пишет Каленковичи, в приговоре же местечкового еврейского общества  по выборам старосты значится Калинковичи. Существует даже запись, где оба варианта соседствуют в одном предложении. В метрической книге Свято-Никольской церкви 8 февраля 1895 года была сделана запись о том, что скончался «…станции Мозырь-Калинковичи житель, отставной рядовой Николай Петров Камаев, 65 лет, похоронен на кладбище м.Каленковичи». Как отметил ученый-лингвист В.А. Жучкевич, «…первоначальная форма Каленковичи была обычной в устном произношении до недавнего времени. Замена коренного е на и – результат переосмысления в поисках более благозвучных форм». Последний вариант топонима получил свое официальное закрепление в справочнике 1909 года “Список населенных мест Минской губернии”. В нем приведены три населенных пункта с таким названием: местечко Калинковичи (в 1,5 версты от станции “Мозырь” Полесской ж.д.), село Калинковичи – в 2-х верстах и фольварк Калинковичи – в 1 версте. С течением времени фольварк, село и местечко, а также одноименная железнодорожная станция слились в один населенный пункт.

Чтобы вникнуть в смысл иных названий, нужно отвлечься от стереотипного восприятия окружающего мира, расширить свои представления об истории и культуре региона. Вот, скажем, пахотное поле Чертежи на межевом плане местечка  Каленковичи 1842 года. Уж не привиделись ли тут нашим предкам какие-то черти с рогами? Вовсе нет, в названии отражен древний способ вспашки земли с помощью «чертала», «чертежа» (сошник в форме ножа для разрезания дерна). Название хутора Луток (ныне в черте г. Калинковичи) еще в довоенные времена райисполкомовские машинистки, явно не местные, в документах переиначили в понятный всем Лужок. А хутор стоял возле леса, где было много липовых деревьев, из молодого лыка которых (“лут”) местные крестьяне столетиями плели лапти и короба. Улица Липневская, названная по белорусскому месяцу ліпень, аналогу русского июля, в честь даты освобождения местечка от белополяков, затем по безграмотности пришлых чиновников стала улицей Липневского. Наверно по аналогии с соседней улицей Ю. Мархлевского. И сей неизвестный «поручик Киже» фигурировал в документах и даже газетных публикациях вплоть до присвоения улице в 1973 году имени героя Великой Отечественной войны И.И. Сомова. Столь же ленивы и нелюбопытны были за сотню лет до них некие царские письмоводители. Благодаря им старинная деревня Ланпекі (ныне в черте агрогородка Домановичи) была внесена в официальные реестры как Лампеки. Ну не знали они местного слова «лан» (старинная единица земельной меры, а также большой земельный участок), а слово «лампа» – знали.

деревня

Сохранившиеся с давних пор на территории нынешнего Калинковичского района названия селений Рудня Антоновская, Рудня Горбовичская, Есипова Рудня, Руденька, Рудница свидетельствуют о том, что здесь когда-то в маленьких домницах выплавляли железо из болотной руды. Лубное, Лут и Луток говорят о том, что местные жители когда-то драли тут кору молодой липы для плетения кошелей и лаптей. С лесными промыслами связаны топонимы Буда и Смолянка. Наши предки охотно использовали особенности местного ландшафта в названиях населенных пунктов. С течением времени окружающий ландшафт изменяется, а название сохранился и мы сейчас можем реконструировать местонахождение  былых дубрав, лесных массивов и полей (Березняки, Березовка, Вязовица, Деревище, Дубняки, Заполье и др.). До конца 19 века припятское Полесье было самой заболоченной частью во всей огромной Российской империи. Территорию нынешнего Калинковичского района во всех направлениях пронизывали многочисленные речки, ручьи, протоки, везде были открытые и заросшие болота, низины. Во время половодий и сильных дождей до трети всей территории скрывалось под водой. Все это отразилось и в названиях населенных пунктов (Виша, Вишар, Заболотье, Уболоть, Чистая Лужа).

деревня возле Калинковичей                                                   

Иногда верное объяснение топонима можно определить только хорошо зная местную историю и географию. Есть возле Калинковичей старинная деревня Гулевичи. С солидном научном труде оно объясняется производным от древнего индоевропейского слова «гульбия» (птица). И сейчас, спустя тысячелетия, после появления в этих местах первых индоевропейцев, что еще не скоро станут балтами, хозяйки подворий нараспев подзывают на корм своих гусей словами «гули-гули-гули». Но гораздо более вероятно, что топоним произошел от фамилии первого арендатора этого великокняжеского села, мозырского шляхтича Гулевича. (Его родственница Галшка Гулевичевна, по второму мужу Лозка, в начале 17 века подарила принадлежавший ей в Киеве земельный участок под строительство знаменитой впоследствии Киево-Могилянской академии). В той же монографии есть сомнительное утверждение, что названию озеру Одиноко возле д. Пеница дали в честь своего бога войны Одина проходившее тут 1,8 тысячи лет назад германское племя готов. Скорее всего, в те давние времена это маленькое озеро еще и не существовало. Ну, а как не предположить, что название  д. Водовичи, расположенной сравнительно недалеко от Припяти и Турьи, связано со словом «вода»? Между тем селение, как свидетельствуют некоторые источники, основали во второй половине 18 века потомки человека с польской фамилией или прозвищем Звада («сварливый, неуживчивый»).

Естественное развитие языка и топонимики нашего региона за последнее тысячелетие, подвергалось, как минимум четырежды, в большей или меньшей мере различным насильственным изменениям. Вначале, с приходом сюда христианства, исконные языческие личные имена поменялись на библейские, вначале чуждые и непонятные. Несколько веков спустя, после вхождения ВКЛ в состав Речи Посполитой и перевода всего делопроизводства на «латиницу», пошли процессы полонизации, особенно заметные в правящем сословии. На исходе 18 века тут появились иные хозяева, начавшие обустраивать все вокруг по-своему. Проезжавший тогда по восточному белорусскому Полесью академик из Санкт-Петербурга В.М. Севергин констатировал, что дворянство здесь изъясняется «польским языком чистым», простонародье – «польским языком испорченным» (местным диалектом белорусского), и особо отметил, что «по-русски здесь никто не разумеет». То, что мы имеем сейчас, является результатом массированной, повсеместной русификации, включая перевод делопроизводства на «кириллицу» и русскую грамматику, не всегда добровольное обращение католиков с униатами в православие. Одно из свойств русского языка – адаптировать иное иностранное слово, и лишь слегка изменив, выдавать за свое. На протяжении последних двух веков исконные местные топонимы постоянно «мутировали» под влиянием российской орфографии (в некоторых случаях до полной потери первоначального смысла), теряли свой национальный облик.  Последняя, не столь продолжительная по времени, но мощная и агрессивная атака на местный язык и топонимы последовала со стороны коммунистической идеологии и советского «новояза».

Бобровичи (Бабровічы) – деревня в 18 км севернее райцентра. По письменным источникам известна как село с середины 16 века. Основана потомками человека с именем или прозвищем Бобр.

***

От belisrael.info:

  1. Читайте также интересный материал об истории и современном состоянии бывшего военного авиагородка Бобровичи и людях, которые в нем живут, опубликованный 3 апреля здесь 
  2. Выше приведена одна из глав книги Калиновый край в именах и названиях калинковичского историка и краеведа Владимира Лякина, выпущенной на собственные средства небольшим тиражом в 2016. Публикую титульный лист, обложку и ряд страниц текста. 

 

Опубликовано 06.04.2019  13:46

***

Поддержите сайт , Вы также можете напрямую оказать помощь конкретным активным авторам, чего те безусловно заслуживают. Для этого пишите на amigosh4@gmail.com, после чего получите инфо как это сделать.